Темнело. Мы ехали в Голдап, трое в большой машине. Глеб, сидя за рулем, смешил нас с Ольгой рассказами про контрабандистов. Перед границей он стал серьезен и заговорил об истине и математике, которой поверяется истина. Я знал, что граница – это такие весы, на которых проверяется твоя правота. Императивно, да/нет. Глеб был математиком и контрабандистом – отчасти. А еще поэтом. Когда забрали паспорта, он стал тихо читать: «Сижу за ширмой. У меня такие крохотные ножки. Такие ручки у меня, такое темное окошко…» Я догадался, о ком он, это было нетрудно, и спросил: твое? Польская сторона оказалась светлее российской, торговля топливом и сигаретами определенно давала свои плоды. Фонари и фонарики выстраивались стройными рядами, будто прусские пехотинцы, казалось, что над головой у нас – сплошное звездное небо, хотя небо затянуло тучами и накрапывал дождь. Когда мы вышли из машины у отеля в центре города, дождь перестал. Звезды расплылись в лужах, как в линзах. Ресторан «Матрешка», куда привел нас Глеб, славился польскими перо́гами и литовскими цеппелинами. Невзирая на местное пиво, разум оставался чистым и незамутненным. Несмотря на стоящие у входа матрешки, Россия была бесконечно далека…