Она родилась у высокого берега реки. Молния ударила в центр дубравы, самые старые и мощные дубы прогорели, остальные деревья расступились, измельчали, и с тех пор смешанный лес, соблюдая границы, окаймляет поляну, почти идеальный круг. Летом поляна полна разнотравья, пчелы и бабочки трудятся с первых лучей, птицы вьют гнезда в тени кустарников и мелколесья. Река, многовековая спутница, медленно меняя русло, постепенно отдалялась и, наконец, уползла вниз, метров на пятьсот, поляна перестала быть прибрежной. И уже всякие лягушки, змейки, стрекозы и водные птицы не так обильно проводят здесь время. Но однажды в ливень чайка выронила из клюва окуня. Окунь долго прыгал в траве, виляя красным хвостом, потом заснул.

Так началась ее история.

И однажды приходят первые люди. Они являются целым племенем — рыжеволосые и загорелые, разжигают на поляне костры, разбивают шатры. В центре поляны ставят бабу-истукана, она появляется словно из-ниоткуда, огромная, величественная, женщины наряжают камень в свои украшения, красят едким соком кореньев божеству губы и щеки, в гигантских каменных глазницах— в особые дни появляются драгоценные камни- рубин, изумруд, алмазы. Женщины готовят, собирают разное и выясняют отношения, мужчины охотятся, молчат глядя на огонь. Из большого шатра ночью во время вьюги поднимаются клубы дыма, слышен плач младенца. С поляны хорошо просматривается изгиб реки, круто поворачивающий на закат. В какой-то момент племя сворачивается и уходит. Следы его постепенно скрывают травы, баба-истукан, уходит в землю по грудь, оставленные в глазницах камни, проявив недюжее терпение, выковыривает пестрая сорока, она перетаскивает их к себе в гнездо. Но один огромный изумруд она роняет, испугавшись сокола, камень заваливается в лунку к мышам.

И снова полетел круговорот природы. Сезон за сезоном. Весной заходят олешки с мамой, летом молодая медведица выискивает дикий овес. Осенью глупые полевки, заигравшись в догонялки, высоко подпрыгивают из травы, будто дразнят хищных птиц. Зимой в оттепель поляна вся в звериных следах. Кабаны, лисы, волки...

Сезон за сезоном. Время как проточная вода, то ускоряется, то затихает. По реке изредка начинают проходить весельные корабли, легкие и маневренные лодки, полные отважных звероподобных мужчин, — в такт гребцам сидящий на корме старик ритмично напевает. Его голос нарастает и отдает эхом, птицы и звери прислушиваются, затаившись в раскидистой душице и в рослом клевере.

С поляны против солнечного света видны лишь очертания судна и весел, а человеческие силуэты — словно тени на фоне воды.

Однажды на поляну снова приходят люди. Баба-истукан почти полностью погрузилась под землю, один лоб торчит и наполовину покрытые почвой пустые глазницы выглядывают. Люди устроились здесь на короткий ночлег, в темноте мелкое зверье и крупное с любопытством принюхивалось к новым жителям до самого утра. На рассвете люди ушли. В глазницах бабы они оставили подарки — разноцветные камешки в серебряных оправах, на лбу углем начертаны благодарственные узоры.

Снова глубокое погружение в естественный ход времени. Поляна живет своей жизнью: расцветает, отцветает, покрывается дождевой водой и снегом. Внизу, у реки, изредка проносятся кочевники, затем появляются одинокие всадники, проходят пешие странники. Вдоль реки — с поляны уже видна протоптанная тропа.

Снова бесконечная смена времен года — и вот, на поляне два мужика — в кушаках и богатых сапогах. Один — старше и выше, второй — похудосочней, мелкотравчатей. Они долго делают замеры и громко обсуждают, что место справное. Из разговора ясно — что поле стало хозяйским, людским.

Проходит время, и появляются телеги с людьми, поле перепахивают мотыгами, засеивают, оно становится частью хозяйственных угодий. Мотыга изредка бьет по камню — макушке истукана. Кто-то пытается выкорчевать камень, но он не поддается, так и остается посередине поля, на каменную гладкую выемку, как на подушку, крестьяне кладут голову чтобы передохнуть и подремать, им снятся сны — полеты через время.

На горизонте вырастает деревня с колокольней, идут годы, появляются новые дома. Скоро за деревней поднимется и заживет город.

Через поле проходит тропинка, по которой пастух ведет коз и коров. Ближе к реке, где сохнут стога сена, любят валяться крестьянские дети и жевать травинки. Они играют в догонялки, бросаются сухими душистыми снопами. Пастух раздает детям подзатыльники. Трещат кузнечики. Пастух учит сына плести крепкую веревку, дочку — корзину. Женщины с грудными детьми рано утром приходят работать. Они завязывают особые травинки на запястьях малышек, чтоб их не утащили лесные духи. Лес смотрит на них тысячами глаз, ребенок лет двух, посасывая тряпочку с хлебным мякишем, лежит на мягкой подстилке и смотрит на разнотравье, его взгляд сосредоточен на божьей коровке, ползущей к большому камню — макушке истукана. Малыш засыпает и ручки подрагивают.

Слышен тревожный голос колокола. Горизонт пылает, горят дома. Мимо проносятся разгоряченные всадники, их тьма и тьма, до самого горизонта. На поляне мечется женщина с ребенком, она плачет и ей страшно. Она обнимает ребенка и сворачивается калачиком у камня. В мать попадает стрела. Ребенка чьи — то руки резко подхватывают, слышен стук копыт. Кровь женщины сыплет по желобкам травинок. Дождь всю ночь. Наутро — дым на горизонте, вместо домов — пепелище, город исчез.

Снова летят года, на поле разворачивается стройка.

Подводится дорога, множество крепких мужиков таскают завезенные на телегах камни и деревья.

Архитектор ставит усадебный дом эффектным полукругом, повернутым лицом к реке. Поляну засаживают плодовыми деревами, кустовыми розами, обрамляют мраморными лестницами, вымащивают тропинки. Центральная аллейка низкорослого кустарника спускается к реке, на реке — причал и лодки, под старыми дубами строится видовая беседка. Начинается новая жизнь с семьей Долгановских — несколько поколений. От расцвета до заката. Вся история рода складывается в диалогах в саду. Мысли вслух, пощечина сыну, гамма на скрипке и арпеджио фортепьяно из распахнутого окна, беготня детей, французская речь гувернера, диктующего урок, споры, крики, смех. Все эти голоса вьются над круглой поляной, — изящной, романтично подсвеченной по вечерам, зауюченной яблоневым цветом, сиренью, барбарисом, диким виноградом...

Накануне революции — холодная весна, крик и ссоры, разговоры за столом не обходятся без политики. «Марья Степановна! Ну как же так! Россия гибнет, при чем здесь вообще наше благосостояние, причем тут долги, послушай, я слышал, что у временного правительства нет средств, ни у кого в России, кроме банкиров, нет денег! Все разорены! Машенька, разве не судьба, что у нас теперь есть Петр Аркадьевич, он при финансах, он все скупает, и конюшни Белозеровы ему продали...». В ответ — неразборчиво плачет Машенька. Вдруг кто-то в сердцах метнул тарелку, служанка от неожиданности задела рукавом и разбила настольное зеркало. Усадьба выставлена на торги.

Переезд. Затяжные дожди. Новый хозяин, подвыпивший именинник, погибает быстро, во сне, что не скажешь о его гостях. Их вытаскивают из постелей на улицы и режут, как гусей. Крестьяне все пьяные, бьют стекла, женщины кричат. Выстрелы, чья-то кровь на стволе старой яблони. До утра мародеры с темными лицами орудуют в доме. Кто-то топором, вдрызг пьяный, рубит садовые скульптуры, в крошево ломает цветники, лупят молотами отчего — то и по резным опорам каменной беседки. Непонятно зачем, отрывают тяжелую дубовую столешницу, она треснула, катят ее к реке, там она и заваливается в воду.

Немец, бывший смотритель — зачитывает имущество новым хозяевам. Товарищи вытаскивают на улицу мебель, пересчитывают серебряную посуду, сгружают скарб в мешки, что — то с хрустом ломается, бьется, блюдце катится со ступеней вниз, исчезает в траве, революционеры грузят телеги, обозы со скрипом уходят по приусадебной дорожке. Опустевшая разгромленная усадьба горит той же ночью. На лестнице — изуродованное тело немца — смотрителя, над ним склоняется и тихо глотает слезы выпачканный сажей малыш со светлыми волосами и алым порезом на щеке.

Проходит время, в усадьбе — склад оружия. Красное знамя на проваленной крыше, во флигеле топится буржуйка. Слышится чей-то смех и гармонь. Поляна дичает и порастает высокой травой. Проходит время, появляются новые люди, они что — то наспех чинят, ремонтируют, поднимают новую крышу над боковым флигелем, какая — то женщина твердым голосом распоряжается. Появляются дети. Целый отряд. Все скверно одетые, некоторые босые. Пока здание чинится, все спят на улице под навесом. Дети ходят строем и едят за длинным грубо сколоченным столом. Еда готовится прямо на поляне — беседка превращена в кухню, рядом соорудили печь из камней — обломков ступеней.

Зимний пейзаж в поле за окном, оно снова кажется большим и идеально округлым, как шар, бывшие беспризорники напряженно слушают, как воспитательница вслух читает «Жучку». Все худые и полуголодные. Буржуйка топит хорошо, в спальне, устроенной в бывшей гостиной с видом в сад, вполне тепло, щели заткнули тряпками и забили досками. Утром еще все спят, большеглазый мальчик задумчиво смотрит в окно и видит медведя, и громогласный радостный вопль «Медве-е-е-е-едь, полундра!» всех будит. Переполох.

Летний день: Праздник и счастье. Привезли кино. На улице сооружают кинопоказ, растягивают светлую портьеру, найденную среди завалов. Обгорелый по краям итальянский шелк плещется на ветру, как инопланетное существо. Белобрысый мальчик со шрамом громко и звонко читает реплики немых героев. Мальчишки слушают, затаив дыхание Киномеханик шутит и нравится воспитательнице. У двух главных задир свежие фингалы — у одного под глазом, у другого — на подбородке. У обоих уши торчком и худые птичьи шеи в пионерских галстуках. Дисциплина просела. Словно забыв о недавней склоке, после кино драчуны дружно сбегают к железной дороге, в надежде увидеть поезд. Они крадутся через поляну ползком. Им страшно и весело одновременно. Теперь поляну и реку разделяет железная дорога. Мальчишки восхищено смотрят на огромный нарядный паровоз. Он тащит грузовые платформы с пушками.

Война. Детей эвакуируют, воспитательница и киномеханик наспех целуются на прощанье. Он смотрит вслед, она не оглядывается. Слышен свисток паровоза.

Танки с фашистской свастикой ползут по осенней грязи, гусеницы, глубоко загребая, раскурочивают все поле, на горизонте громыхает, вспышки молний в темноте.

Прямо посреди поля один танк неожиданно подрывается и горит, словно спичка. Остальные танки движутся вперед, в сторону лесной просеки. Из леса выбегают испуганные олени. Гул и глухие взрывы. В усадьбу попадает снаряд, из крыши валит дым, по коньку разбегаются язычки пламени.

И снова тишина. Смена сезонов.

В перекошенном доме с забитыми окнами снова жизнь. Работает бульдозер. Сносит остатки стен, от парадной залы остается одинокое каменное крыльцо, от него по всей поляне тянется картофельное поле, мычат коровы — остаток дома переделан под нужды животных. С другой стороны темнеет склад, овощехранилище, приляпана какая -то контора, все кажется очень временным, сбитым из сподручного материала. А за полем разрастается новая жизнь: сооружаются теплицы, ангары, появляются бараки, их заселяют люди. С железной дороги слышен стук колес.

С поля видна новенькая железнодорожная станция — крохотная будка и грубо сколоченный деревянный перрон.

Бараки с маленькими дворами тянутся прямо вдоль железной дороги. На другом берегу реки — новая фабрика, главный корпус выкрашен ярко-синей краской. Поляна разбухает от капусты и картофеля. Женщины в застиранных косынках переговариваясь идут собирать урожай. Над бараками — дымок и музыка. Столы на улицах у реки. За рекой — большая фабричная труба пускает пар. Сильный ветер в поле. Поле покрывает дождь.

Мальчик едет в плацкартном вагоне. Поезд останавливается и стоит на полустанке маленького райцентра. Рассвет. Мальчик просыпается и видит, что дедушка не спит, они вместе смотрят в окно. С одной стороны — свет промышленных фонарей, с другой — туман над круглым полем с высокой травой, в поле кивают головами пара лошадей. Дедушка, смотри! Под пузом лошади — жеребенок, он стоит копытом на «макушке» камня.

С поезда видна старинная беседка у леса, большая часть усадьбы — груда битых кирпичей и изуродованных камней, но один уголок, где располагался сельсовет (от названия «Рассвет» остались черные следы на стене), будто бы все еще обитаемый и кое-как подлатанный — с крышей и окнами, закрытыми решетками. К стенам примыкает железный забор автобазы — автобус, трактор, грузовик. У забора по — военному осанистый мужичок со шрамом на щеке крошит папиросу и смотрит тупо перед собой, точно его мысли далеко — далеко.

Раннее утро. Май. Люди с брезентовыми рюкзаками выходят из леса и направляются к поляне. До поезда еще пару часов, решают разбить привал, прогуляться по округе. У одного из походников — поставленная речь, лекторский выговор, легкий прононс. Профессор рассказывает, что здесь была усадьба — образец русского классицизма. Все слушают историю, с заинтересованным видом бродят в высокой траве, разглядывают беседку и развалины. Среди взрослых — единственный ребенок — маленькая непослушная Машка. Все ее окрикивают. «Машка, ты куда?». Но Маша на поляне увидела полевку и ринулась за ней. Она легла и спряталась в траве, как мышка! Ее не видно, все ее ищут. Маша разглядывает травинки и землю. Замечает звериную норку в земле. И недолго думая просовывает маленькую ладошку прямо в сердце поляны — детская рука нащупывает под землей нечто кругло и твердое. «Мама! Мама!» — истошно кричит девочка, и мама испуганно бежит к девочке, спотыкается о кочки. В руках дочери вспыхивает ярко зеленый камень. «Что это, Василий Иванович?» — «Невероятно, невероятно!»...

Ранняя осень, дождь. Строительный кран медленно поднимает бабу — истукана из-под земли. Голос Василия Ивановича: «Осторожно же! Просто невероятно! Фантастика! Я же говорил! Говорил вам, товарищи! Зарядил-то как! Не успеем закончить!».

А дождь льет и льет.

Капли словно все разом целятся в центр поляны, где зияет глубокая черная дыра. Капли превращаются в снежинки. Мир засыпает снегом.

...Зайцы-беляки сидят у леса на краю поляны, за ними с противоположной стороны меланхолично наблюдает тощая псина-сука с набухшими сосцами, вокруг нее крутятся несколько коричневых щенков.

За поляной — заброшенная фабрика, поизносившийся рабочий поселок. Несколько выгоревших бараков, остальные вроде бы жилые, окна с геранью и тюлью уютно светятся желтым, кое-где окна нервно вспыхивают голубым сиянием — это телевизоры. Во дворе, самом близком к поляне, валяется разбухшая от воды поломанная мебель, из-под покосившейся лавки торчат грязно-розовые останки кукол, остов велосипеда без колес подпирает проваленное крылечко. Можно было бы сказать — разруха, но аккуратно сложенный дровник высотой в два этажа и примыкающий к нему вычищенный от позднеосенних листьев цветник с ровными грядками, спутывает первое впечатление. Если прислушаться — кто -то заводит магнитофон, мотает кассету, возможно, это Цой, затем Курт Кобейн, Нирвана. Через форточку звук летит и падает прямо на поляну. Поляна полна внимания.

К автобазе — на иномарке подъезжают трое, в багажнике кто-то тихо стонет.

«Заткни его уже», — слышно из окна авто, водила делает музыку погромче, мякает Модерн Толкинг. Со скрипом открываются глухие ворота. За воротами — рядок битых иномарок и навалы шин.

Рядом на поляне — тоже навалы шин, грязно-серых бетонных блоков и проржавевшей сельхозтехники, груды железа и вторчермета.

Сторож спрашивает: «Что так долго?».

Ворота с мрачным скрежетом задвигаются. Кто-то еле слышно стонет и умоляет. Можно подумать, это звуки из фильма по телевизору. Модерн Толкинг смешивается с железнодорожным гулом, с Куртом Кобейном. Затем наступает тишина. Ночь, луна в облаке. Двое из машины волочат что-то тяжелое к эпицентру поляны и быстро вываливают «в черную дыру», следом в зияющий провал летит автомобильный мусор — шины, гнилой поролон, ржавые железяки. Но провал не уменьшается, скорее даже увеличивается.

«Блядь, сколько там метров вообще? Без дна оно что ль? — психует белобрысый бандит, — бросай! Еще бросай! Да что вы копаетесь, мудни!»... Наконец, нечто громоздкое с эхом кувыркается под землю. Несколько испуганных птах вспархивает из лесной чащи и с криком несется к реке. В свете луны у железнодорожного полотна мерцает и блестит огромный рекламный щит «Баунти — райское наслаждение».

«Ну, все, харе, сваливаем! Если спросят — ты нас не видел, понял?» — сторож сплевывает, кивает.

В предзимье на поляне время почти останавливается, впадает в спячку, снег заметает землю, скрывает уродливые кучи мусора. Однако с высоты птичьего полета хорошо видна черная дыра, внутри нее какое — то движение, окровавленный человек, скрипя черными от крови зубами, с трудом вылезает наверх и ползет, как зверь, в сторону поселка. В бараках все давно уснули, лишь в одном окне на первом этаже — слабое мерцание, бег теней по потолку. Снег падает неслышно, полное безветрие и безмятежное забытье. Окровавленный человек, собирая последние силы, стучит по раме и сползает обратно на землю. Перед тем как отключиться, он примечает легкое движение кружевной тюли, перепуганная рыжеволосая девушка, припав к стеклу, смотрит прямо на него.

...Самая желанная, самая долгожданная, — это всегда весна, она вечная, особенно у молодых. С железной дороги несется визгливый гул совсем новеньких экспрессов, пролетающих полустанок под двести. Юноша и девушка — с виду панки, неформалы, размахивая руками, шагают по грудам мусора и битого кирпича в сторону старинной беседки. Девушка щелкает пленочным фотоаппаратом. Парень, чудом не напоровшись на битые стекла, делает колесо на фундаменте старой усадьбы. " Смотри, лиса!«. — «Где? — оборачивается девушка. Парень лижет ей ухо длинным розовым языком. — Отвали!» — она смеется, делает вид что дерется и вдруг видит лисицу, она стоит ровно в центре круглой поляны.

«Пойдем скорей к ней! Смотри, что я умею», — весело на ходу говорит паренек и неожиданно глубоким голосом повелевает:

" Лиса! Замри!"

Лиса и вправду слушается и замирает. Девушка щелкает фотоаппаратом. На куртке бряцают значки с лейблами любимых групп.

Лиса еще ждет какое-то время, нюхая воздух вокруг, но потом уходит.

На месте, где стоял зверь, парень и девушка примечают странный пролом, поросший первоцветами и нежной муравой. «Спустимся?» — весело и с вызовом ринулась вперед девушка.

«Леська, с ума сошла! Я первый!» — паренек придерживает девушку за воротник косухи, обгоняет ее, нащупывает кедами каменные и железные выступы, галантно подает протягивает руку. «Осторожно!». «Ух ты!» — восторженный возглас Леськи. Они скрываются под землей. Лисица возвращается на край провала, умиротворенно усаживается и слушает звуки, идущие снизу: двое людей, покачиваясь в гамаке из сплетенных старых корней и свежих травинок, творит телесную любовь. Над поляной летают бабочки. По реке со страшным ревом наперегонки летят два водных мотоцикла.

...Ближе к весеннему солнцевороту какие-то столичные фрики в разноцветных шубах, стим-панковских ботах и шапках бродят по колено в снегу. Все высокорослые и блестками конфетти на щеках. Чувак с красными волосами в легкой пилотской курточке стоит на ступенях разрушенной усадьбы и восхищается. «Ну, народ, а? Ну? Ну! Не зря поехали, а?».

Люди в пестрых шубах, как нездешние тропические птицы или звери, весело матерятся и пинают рыхлый снег. Красноволосый глотает из горла вискарь. Все его окликают «Викусь».

«Да, Викусь, красота, Викусь!» — «Это мое! мое! Прикиньте! Родовое поместье!» — ликует Викусь. Он очень пьян. Люди в разноцветных шубах легли в снег и смотрят в небо, у всех в руках по бутылке виски. Слышны раздраженные гудки автомобиля у мертвых ворот заброшенной автобазы. Трезвый водитель остался ждать в автомобиле и терял терпение «Ну все, ну всё, Викусь! Мы поняли тебя!

Поняяялиии!» — кто — то в шубе театрально взмахивает руками, вылезая из сугробов:

И одновременно, в унисон, как в пьесе Стоппарда, звучат голоса других товарищей, бороздящих белоснежные ковры, они сами уже превращаются в сугроб:

Второй голос: «Нет, ну какой ты все-таки, Викусь, ка-а-а-а-кой же настоящий, да? Живой такой, да? Взял, привез сюда в ебеня, а мог бы бросить нас, сейчас бы так и пили в Галерее, подыхали от скуки. А ты — ты не такой, да? А тебе не похер, Викусь. Викусь, я тебя люблю!»...

Третий голос чувака в пестрой шубе:

«Надо брать, Викусь, надо брать. Не узнавал? Продается?»

Четвертый голос из сугробов:

«Поехали, поехали, Викусь! Ленка злится, баиньки хочет. У нее сегодня два самолета, а еще завтра... Вчера из Харбина в Новосиб, сегодня Москва по полной, завтра в Бангкок. Бедная, бедная, бе-е-едная наша Леночка!»

На всю округу гневно взревел мощный мотор на холостых оборотах.

«Да всё, мы идём уже, идём! Что гудишь!» — на секунду разгневался Викуся и сразу же широко заулыбался водителю. Он упирается лбом в стеклоподъемник, короткостриженная, с высокими острыми скулами Ленка корчит обиженные гримаски и опускает окно: «Ой, ну прям барин!»

Викуся тоненько хихикает и вдруг сочно запевает нечто напоминающее регги «Красота! У ууу — е-е-е-е! Красо-красо-та-та-та!».

«Долгановский! Царь помоек вся Руси!» — добавляет девушка и жмет гудок.

«Дура ты, безмозглая, зато красивая, — огрызается Викуся, — это родина моя...»

«Швейцария тебе как-то больше в пору, а вот это всё тебе не по зубам», — тихо парирует Лена.

«Опа!» — вскрикивает парень в цветной шубе и проваливается в «яму» в центре поляны. Провалившись по пояс, он смотрит наверх, на снег и небо, снег кажется цветным, он улыбается. Над ямой склоняются его товарищи, они все переливаются. «Санчес, ты живой?» — спрашивают. Он глупо улыбается. Он живой.

...Весна. Распускаются цветы, текут ручьи, глухо капает вода где -то под землей. Провал посреди поляны будто бы стал больше, темнее, таинственней и страшней. По краям бездны в сумерках гуляют птицы и звери. Они словно пришли туда греться или побалдеть. Но кто-то или что-то их неожиданно пугает. Они настораживают ушки и разбегаются.

На горизонте бульдозер ездит туда-сюда. Предпродажная подготовка элитных участков в разгаре. Молодой человек в мятом дорогом пиджаке по-деловому рассказывает по телефону про Спа-отель и нервно отвечает на вопросы. Идут бизнес — переговоры. Главные козыри он повторяет как молитву: франшиза, Спа- отель, нетронутая природа, 200 км от Московской кольцевой...

За рекой вместо фабрики — пустое пространство с недостроенной автострадой, маленькое придорожное кафе. Человек деловито и обстоятельно продолжает расписывать отель, уютные номера на манер фешенебельных домашних пансионов, винные погреба, авторская кухня «а-ля рус». Но в трубке от партнеров звучит недопонимание.

«А как же договор? — возражает бизнесмен, — у нас был договор..., как это расторгнуть? Подождите, ну послушайте!...а в чем собственно проблемы? Мы же дого... Алё!»

В этот момент он видит, как один из бульдозеров нелепо заваливается почти на бок.

«Твою мать» — говорит он. И громогласно объявляет всем, себе или никому:

«Всё, короче, народ, здесь у нас отбой, сворачиваем».

Водителю же бульдозера, который умудрился засадить технику посреди поля, бизнесмен с нажимом крикнул персонально:

«Дубина! Ты что, тупой? я говорю, сворачиваемся. Поднимай, давай! Быстро! Быстро!»

...Дождь, тишина, полнолуние. Круглая поляна вся в ромашках, одуванчиках, колокольчиках, зверобое, пижмах. У беседки подрагивает молодая жгучая крапива и дикий хмель. Тихо, ни души. Вдалеке — на месте сгоревших и перекошенных бараков — аляповатый мини-отель, через реку — новая эстакада, вместо старой фабрики — пустота, точно ничего и не было. Река полноводно бурлит и пенится на изгибе. Птицы замерли на ветках деревьев, сквозь листву проникает вода, по клювикам стекают душистые капли. Зайцы и лисы, лоси, олени, ежики и мыши и другие разные звери, — все чего-то ждут под деревьями, смотрят во все глаза на поляну.

Из «провала» медленно нарастает гул, дождь усиливается, и гул заполняет все пространство. Поляна начинает содрогаться, точно внутри нее работает огромная центрифуга. Центрифуга ускоряется, слышно, как машут ее лопасти, словно огромные крылья. Звук гигантских крыльев становится отчетливым. Нечто огромное, как сама земля, прорывается из глубин, сквозь корни и корешки, грибницы и спутанные травы, ветки, семена, кости, тряпьё, стекла и ржавую арматуру. Едва поднявшись на поверхность, гудящая, как ракета, вытесанная из камня женщина, стартует прямо в небо. Она смотрит на бескрайние поля облаков, мимо нее пролетают самолеты, — она движется дальше, сквозь толщи атмосферы, и наконец, разбрасывая тысячи искр, исчезает в космосе.