Мне просто нужно начать об этом говорить, хотя бы попытаться, — подумала я, застыв в оцепенении перед каменным изваянием. Собака по кличке Цири понимающе вильнула хвостом и ухнула на землю в ожидании. Не знаю, сколько я так простояла, пока нутро болезненно содрогалось, — тело, сознание — навзрыд, все перестало подчиняться законам физики. Хорошо, что у меня большие темные очки, а то совсем странная и неловкая сцена какая-то. Вокруг — прорва туристов. Люди заходят и выходят из музея Блокады Ленинграда, мимо, гремя этюдниками, проносятся нарядные студентки из Мухинского училища... Стою перед монументом, не шелохнувшись, слезы в тяжелых родах выковыриваются из правого глаза. Травмированный, слабовидящий — он всегда так, лишь по особому поводу, словно битое стекло из него сыплет. Левый глаз — здоровый, изливается легко, пустой водой, а сейчас пристыженно затих. Я смотрю на свою ленинградскую Мадонну. Рядом останавливаются прохожие, я чувствую их скользящий взгляд по ее суровому лику, слышу короткие щелчки цифровых камер, и они уходят, так и не заметив священнодействия. Какие же стены между людьми и мирами, — думаю. Столп соляной, пылающий огонь рядом, а не человек, и какое облегчение — никому ничего не заметно. Ну, экзотичная дама с волкоподобной собакой, что такого...