* * *

Зачем, - они говорили, - говоришь о дурном,
Будь добрым, как Дима Григорьев,
Говори, как сказочная девчушка с далёкой реки
Придет и всех успокоит.

Коек не хватает, - написал военврач, -
Может объявить ещё один сбор?
Хорошо бы иностранные антибиотики, хотя бы индийские,
Качественные перевязочные материалы.

Я лично ещё повезу скрипки,
Не думая о скрипке Ротшильда
И прочей литературе.

* * *

Начало марта какого-то мирного года.
Ялтинский пляж, пара сотен мятых гривен в кармане.
Веселая гульба, дружеские и не слишком дружеские объятия.
Каких только глупостей мы ни вытворяли,
Выпив два ящика красного Артемовского шампанского.
Оно тогда шло наравне с Новым Светом.

Кажется, это запрещённые воспоминания.

* * *

Стихотворение, написанное издалёка,
Говорит о том, что я далеко не тот,
Каким должен быть,
Храня верность суровому Богу,
Алкая Его щедрот.

Есть в этом риторика, в том числе и смешная,
Поскольку входы и выходы не ясны.
Можно сказать, разумеется:
Хватит, дойдем до рая,
Доживём до весны.

Но весна все ближе и ближе, рай все дальше и дальше,
Скоро белые ночи, но так же не ясен итог.
В подруге моей, как минимум,
Нет ни на йоту фальши,
А рассудит нас, как известно, все тот же Бог.

* * *

На фоне постоянного он умер, она умерла,
Восемнадцатилетняя, тридцатилетний,
Люди собираются у стола,
Говорят, дай Бог, чтоб в этом году последние
Похороны, - но не верят. В дни эпидемии и войны,
Как хорошо из истории нам известно,
Двери в иное пространство растворены,
Сквозит, если честно.
Можно, конечно, закутаться, уйти в астрал,
Говорить о конце концов или коллективной вине.
Но вряд ли воспримет такое решение тот, кто девять лет воевал,
И тот, кто воюет на другой стороне.
Перед ним лесопосадка, может быть поле, многоквартирный дом,
Хвостатые существа берут под локоток, бьют копытом, истекают слюной.
Им хочется просто ответить: мне как-то в лом.
Ты уж сам давай. Не со мной.
Остаётся надежда, что он голодным уйдёт,
Охота бесславно будет завершена.
Что поделать – такое время, день, месяц, год,
Ссоры, эпидемия, война.

* * *

Да, мы против войны. Война -
Это вся наша жизнь вразнос.
Это общий тяжёлый грех,
Одинокий предсмертный вздох.
Невозможность увидеть тех,
От кого отделил нас Бог.

Что растяжки в чужих дворах,
Что умения сильных мужчин?
Наш наркотик - не смерть и страх,
Лучше черная и кокаин.

Государство - не наш божок,
И уставы - не наш язык.
Но из нас ни один не смог
Для спокойствия сдать своих.

* * *

Наступление, отступление,
Привыкаем уже вполне
К новостям из другого времени
В той же самой стране.

Ира после работы, дома,
Сыну к ужину - пирожки.
Осточертели знакомые,
Неуместные их звонки.

Сын корпит над картой Евразии,
Вроде мальчику спать пора.
Этим вечером нету связи
С Николаем. Была вчера.

Ира печь пироги мастерица.
Сын на Колю похож. Родной.
Интересно, что Коле снится
Там на линии, под Кременной.

Будет лето, и будет солнце,
И ликующая страна.
Обязательно Коля вернётся.
Ира до сих пор влюблена.

* * *

Убит, убить, убили,
Ну что ты в самом деле,
Мы не лежим в могиле,
Мы нежимся в постели.
Нас люди не забыли,
И даже не забили.
Мы в том же самом теле,
И в той же самой теме,
Которую любили.

Но, видит Бог, другими
Нас сделали потери.

И все трудней прощать.

* * *

Был Керуак, а был Кирияк.
Родился в Гороховце,
По старому обряду крещён,
Грамоте русской учен,
При матери, при отце.
У отца была лавка,
Продавали ткани, сукно,
Всякую галантерею…
В спорах о том, где у Бога око, а где окно,
Сильно поднаторели.
Потом случился семнадцатый год,
Отца, мать в расход,
Кирияк пошел в комсомол,
Хочу, мол.
Сначала не брали,
К лавке родительской ревновали.
Потом взяли, уж больно хорош был с лица,
Девчонкам нравился, из того же Гороховца.
А дальше, что дальше? Дальше война,
После ещё одна,
И после этой второй
Кирияк лежит под горой,
Отчизны своей герой,
Наслаждается тишиной.
Не по старому обряду похоронили в родной земле,
Даже родные не были навеселе.
Зато земля как перина оказалась мягка
Для Кирияка,
Хотя на вид только камешки да песок
Там, где он лег.
А потом, это знает каждый дурак,
Наступил сплошной Керуак.
Писатель в принципе неплохой,
Но на кой?
В юности был любим.
Если б только не знать, кто явится вслед за ним.

* * *

У моего героя нормальный полет,
Он выиграл соревнование за ясность примет,
Апокалипсис врёт,
Гибели нет.

Есть просто русская правда. Когда мы окружены,
Плати свою виру, имей доход.
Но в конечном счёте кроме войны
Ничего не пройдет.

Лузеры или лазури.
Вот они, вечерние зори.
В моем понимании хватит дури,
Чтоб оставаться в разоре .

Но есть место, и время не быть героем,
Просто встать в строй.
И рассчитаться на готов к боли
Первый, второй

И первый, второй неизбежно пойдут вперёд,
Чтобы увидеть рассвет,
Изумрудный город, аистов, солнцеворот,
Развязку, ради которой и строился весь сюжет.

Другого решения нет.

* * *

Ещё не вечер,
За ним новый вечер.
Боже, всюду ходящий,
Прими моленье!
На нас из чащи
Надвигается время.
На своем пути млечном
Душа томится,
Где твоё тело? -
Скажи сестрица, -
Как его потеряла,
В лихом бою ли,
От клинка, пули,
Долгого поцелуя?
Может быть просто
Было - и нету,
Пришлось не по росту,
Не та планета.
Выжат сок времени,
Незачем оставаться,
Наступит день -
Будет лекарство.
Слышу хохот,
Бес лает - голодный.
Какой же холод!
Космос очень холодный.
Укроти его, Боже мой,
Закрой засовом,
Сделай то, что мы прожили
Невесомым.

* * *

Был Иванов Коля, человек хороший,
Любил Наташу, любил Марину,
Теперь оказалось, что и этого мало,
Надо ещё что-то, совсем другое.

Долго Михайлов учился молиться Богу
Канон Андрея Критского выстоял, строгий.
Священник сказал: не забывай правило.
Малая толика, Сережа. Совсем немного.

Онуфрий читал Иисусову молитву,
Один год читал, второй, третий,
Ходил к Псковским Печорам, ходил в Почаев,
Но разве русскую землю за жизнь исходишь?

Вот и аз, грешный, томлюсь со словами,
Нету мне, грешному, ни сна, ни смирения.
Где она, дорога к Отчему пределу,
Неужели мне на нее не выйти?

Иакинф думает: одному нет смысла,
Горько в одиночестве брести к Престолу,
Надо всю Россию забрать с собою,
Дороги и реки, поля и деревни.

Да страшна ноша, неподъемная к ночи,
Легко сказать - унести всю Россию.
Без России мира больше не будет,
Вообще не будет никакого мира.

Простейшее

Что скажешь мне, подруга?
Что молвишь мне теперь?
Ходили мы по кругу,
Дурея от потерь.

Но многого не надо.
Нам душу веселя
Средь мирового ада
Есть русская земля.

* * *

Расписание электричек с ленинградских вокзалов,
Теперь ходит ласточка, несколько остановок до Бологого.
В принципе, по питерским пригородам ездил я слишком мало,
Но это особое счастье, спроси любого.

Скажем, электричка до Тихвина, ласточка до Сортавалы,
На станции Яккима можно выйти, тебя встречают,
У деревянного здания финской эпохи вокзала
Взять рыбы и выпить чаю.
.
Другое дело электрички с московских вокзалов,
Хотя бы и с пересадкой, до того же самого Бологого,
Там я курил, трахался, участвовал в мерзких скандалах,
Просто прокрастинировал, даже работал.

Из Челюхи до Сергиева. По-советски читай - Загорска,
Белокурая бестия, два черных велосипеда,
Она явилась ко мне на дачу, мы едем в другие гости,
Вернёмся в июле, может быть в эту среду.

Ждите нас, Ашукинская, Абрамцево и Хотьково,
Ждите, Малая Вишера, Чудово и Купавна,
Мы в той же самой России неизбежно родимся снова,
Будет счастливым детство, а молодость и подавно.

Случится мирное время. За ним - военное время.
Повезет и ещё раз мирное. Расписание неумолимо.
Мы тащимся на собаках в сторону Воскресения,
Под знаком Преображения - к воротам Нового Иерусалима.

* * *

Проиграть-выиграть, выиграть-проиграть,
Это вовсе, как мне кажется, не футбол.
Куда ты пошел? Пора умирать.
Спрашиваю, твою мать: куда ты пошел?

Одни говорят - ввысь. Другие командуют: вниз,
Самые оптимистичные предполагают, что выберешь как-нибудь сам,
Тем более можешь выбрать земную жизнь,
Приглядевшись к нарисованным небесам.

Вот уж мне оптимисты. Бывал же и я таким,
Следил, как Луна подсвечивает край серебряных облаков,
Ложится туман, поднимается дым,
Пар стоит над рекой.

Чтоб под колеса дорога в тысячный раз легла,
Чтоб ещё раз, хоть краем, кому-нибудь повезло,
Надо оставить в доме немного тепла,
Беречь тепло

* * *

В позициях путаница.
Неужели от нас что-то ещё останется?
Мне же снятся донецкие сны.
Поезд. В степи небольшая станция.
Старухи продают абрикосы за много лет до войны.

Предыдущую они хорошо повидали,
Прожили, отплакали, отпели, обговорили.
Конечно, жизнь немного другой должна была быть в идеале,
Но внуки сыты-одеты. Мертвое дело мрия.

Фотографии в красном углу. Дом, у некоторых даже с газом.
Растет все, что захочешь. Что ещё надо-то? Бог ты мой!
Поезд стоит три минуты. Трогается, и сразу
Пустеет перрон. Старухи спешат домой.

Так было когда-то. И будет. Пока же перерезанные дороги.
Один единственный поезд из Макеевки до Успенки.
Весеннее светит солнце. И паренёк одноногий
Курит, прислонившись к полуразрушенной стенке.

* * *

Господь приходит и говорит:
Всех прости, прости всех других,
Того, кто перед тобою наг,
Того, кто смертью тебе грозит,
Того, кто не замечает тебя,
Того, кто судья тебе или брат.
А ты отвечаешь: взгляни, Господь,
Как невыносимо мне всех прощать,
Ты же не собираешься всех прощать,
Я об этом в книгах читал.
Что ты вычитал в книгах, мой блудный сын? -
Мой бедный, глупый, нечестный сын,
Не у тебя на сердце те весы,
И правды последней нет.
Прощенный мною должен простить,
Иначе рассыплется мир войной
Всех против всех, каждого за себя,
Это тоже выбор свободных вас.
Так что прости, пусть он друг иль враг,
Если надо - пой, если надо - стреляй.
Тот, кто на поле этом падёт,
Делает - как обещано - только шаг
И попадает в рай.

* * *

Мир и мiр вернутся постепенно,
Но сначала путь через огонь.
Некоторые говорят геенна,
Некоторые говорят любовь.

Что спасет: сомнение и сила,
Память о любви в парадняке,
То, как ты меня превозносила,
Что-то находила в дураке?

Я не знаю, ветер или время,
Но идём сквозь этот холод/зной
В окончательное наступление.
По своей земле. В предчувствии Иной