* * *

В хрустальном гробике искусства,
как сон во сне, бушует панство.

Твоих лугов густая паста –
клятвоотступничество хруста.

* * *

Задумайся, о чем ты спишь,
двоякодышащих калечишь,
и фиолетовый Париж
не равен зренью этой речи.

Когда ты не существовал,
ты был фрагмент, или овал?

* * *

Туман,
            вода,
как в молоко весло,
так,
     всматриваясь долго и невинно
в Герцеговины,
ценим ремесло
ламп и огарков,
музыки и глины.

* * *

Утро. Полон стакан солнцедара,
самогар – то дар божий.

Вакха гимн разливают ротары
прямо в май пересохший.

Босоногий, прозрей у руины –
напрямки по разрухе.

Тут без лиц зеркала – карантин.
Так не жми бормотухи.

Целовала червоная рута
в лоб с крыльца – не опомнясь.

Наблюдали в упор, отовсюду,
леопард и Дионис.

Снова утро, и полон стакан –
солнцедар пламеет.

Дремлет склон в безымянных крестах,
словно лев Херонеи.

* * *

Вот жизни хоботок,
запущенный в литавру.

Остаток – на глоток
безцветный, но исправный.

Весь сон в осадок врос
обеими руками.
Ржавеющий колосс
на дне воспоминаний.

Вглядись, морской сардар,
в галеры побережья,

там угли от костра
надежнее надежды.

* * *

В лесах и утренних, и древних
на взгляд оленьих поколений
рассвет, он входит в помещенье
всем откровением Матфея.

В прицеле голые, как волки,
опасней бритвенной бумаги,
танцуют хищные японки.
Бордовым льдом потеют маки.

Трущобы лиц. Имен коперник
медлителен в притонах смысла.
На нежном первобытном нерве
звезда незрячая повисла
в провал, в бездонное однажды,
прямоугольно коченея.
Рассечена железным дважды
рогатая гортань архея.

Блаженства вспышкой не согреться,
когда знобит вокал отары.
Стальные ускользают рельсы
по щекам рисового пара.




как в молоко весло,
так,
     всматриваясь долго и невинно
в Герцеговины,
ценим ремесло
             ламп и огарков,
            музыки и глины.
"/>