Мы не грабили банк и у нас с собой не было сумки денег, я и Рябой просто пришли в заброшенное село собирать джонджоли. Казалось бы, ничего криминального, но, братцы мои, нас застукали, и вышла жуткая перестрелка с убитыми и ранеными. Мало того, враги погнались за нами, и Рябой, вместо того чтобы бросить корзину и бежать налегке, как старший, решил дать бой. И выбрал для обороны второй этаж недостроенного дома, хотя можно было закрепиться на первом — оттуда по крайней мере проще слинять! А лестница, братцы мои, только снаружи.
Но уже поздняк метаться, потому что враги потихоньку окружают хату и, видно, решили взять нас живьём. Иначе они позвали бы гранатомётчика, и тот мокрого места от нас не оставил бы. Впрочем, солдатик с трубой, может быть, уже на пути сюда или ждёт приказа. В кино я не раз видел, как хорошие парни пытаются выбраться из западни, но, понимая, что конец близок, произносят душераздирающие монологи. Герои в фильмах умирают так красиво, что мне всегда хотелось оказаться на их месте, но в реале, братцы мои, это совсем другое кино. Жаль, Бесы нет с нами, втроем легче отбиваться. Впрочем, нет: зачем тащить друга на тонущий корабль? Пусть живет себе, хоть могилы наши потом будет убирать. Но я не хочу умирать!!
В поисках выхода я ношусь по комнатам и, судя по тому, как пули крошат шифер, которым закрыты оконные проёмы, смерть совсем близко. Иногда, впрочем, я подкрадываюсь к дыре в шифере, откуда неплохой обзор, и даю короткую очередь по шевелящимся кустам. Я уже выкинул три пустых магазина, пристегнул к автомату последний полный и стреляю одиночными из экономии. Рябой же сидит на стуле перед дверным проёмом и смотрит в оптический прицел на дорожную насыпь, которая возвышается над домом. По ней бежит голый по пояс, загорелый гранатомётчик, он, видно, хочет залечь за кучей гравия и оттуда пальнуть по нам из РПГ. И тут, братцы мои, Рябой спускает курок, винтовка в его руке дёргается, я вздрагиваю от выстрела, а парень падает лицом в лужу. В кино я в восторге от таких трюков, но сейчас мне хочется, чтобы парень быстренько вскочил на ноги и, пока Рябой перезаряжает винтовку, успел спрятаться за кучей гравия. Но он лежит и, похоже, никогда уже не встанет. Я умоляю Рябого:
— Надо делать ноги, пока они не пригнали БМП!
— Флаг тебе в руки, — говорит он с усмешкой.
— Ладно, посторонись.
Рябой откидывается на спинку стула, я выскакиваю на каменную, без перил лестницу, но шквал огня загоняет меня обратно.
— Ну как? — ехидно спрашивает Рябой и снова направляет дуло на дорогу с трупом в луже.
— Я здесь точно не останусь.
— Дай знать, если найдешь лазейку.
Я снова принимаюсь бегать по комнатам второго этажа, спотыкаясь об мешки с закаменевшим цементом, лопаты, доски, ведра и прочую хрень, и обнаруживаю дверь в конце коридора, но она заперта. Я хватаю кирку и начинаю крошить дерево. Дверь слетает с петель, падает вниз, и, братцы мои, я вижу путь к свободе! Ура! Правда, вдоль проволочного забора, который тянется до самого обрыва над буйной после дождей Лиахвой, разрослась ежевика со жгучей крапивой. Солдатам оказалось слабо пройти сквозь неё, потому-то они и не смогли нас окружить. Можно рискнуть перемахнуть через ограду — по мне, лучше вырваться из ловушки с колючками в заднице, чем навсегда остаться здесь. Я бегу к Рябому и говорю, что нашёл выход, давай вставай, я не шучу! Он берёт корзину и медленно, будто нехотя идёт за мной. Я останавливаюсь у дверного проёма и говорю:
— Гляди, надо только сигануть через забор и колючки!
— Да ты спятил, я не оставлю им джонджоли.
— Да чёрт с ними, потом ещё нарвём, я твоей жене всё объясню, она поймёт!
— Ладно, ты прыгай, а я посмотрю.
Я перебрасываю через изгородь автомат, делаю несколько шагов назад, разгоняюсь, прыгаю и, братцы мои, падаю в самую гущу зарослей. Но я так разгорячён, что не чувствую боли и выбираюсь из кустов. Одежда свисает с меня ленточками. Я подбираю автомат и кричу Рябому:
— Эй, не тяни, кидай сюда винтовку и корзину!
Но Рябой уходит обратно в дом, а я принимаюсь вытаскивать из себя колючки. И тут до моего слуха доносится рёв БМП, он всё ближе и ближе. В проёме появляется Рябой с деревянной лестницей. Он неторопливо спускается по ней с корзиной джонджоли. Я немного остыл и уже чувствую боль от царапин и ожогов.
— Где ты её взял? — спрашиваю Рябого в досаде, выдёргивая колючку из-под нижней губы.
— Ты про лестницу? Нашёл.
— Что ж ты молчал?
— А ты не спрашивал.
Очутившись внизу, он кладёт драгоценную ношу на землю, подбирает выбитую мной дверь, кидает её на заросли ежевики и идёт по ней как по мосту. Уже с безопасного расстояния мы смотрим на пылающий дом...
***
Мы чудом выбрались из окружения, и после выпавших на нашу долю тяжких испытаний неплохо бы по домам разойтись. Но Рябой, братцы мои, никак не может успокоиться и говорит: смотри-ка, солдаты думают, что мы всё ещё в доме, окружили его и потеряли всякую осторожность, у тебя как с патронами? Один неполный магазин, говорю и продолжаю щуриться на дымящийся особняк, из которого мы только что удрали, но, лопни мои глаза, зелёных человечков вокруг никого не засек. Кстати, у меня плохое зрение: минус три с половиной, однако надеть очки не решаюсь, потому что крутые парни с огненным взором презирают близоруких ботанов. Приходится притворяться: вижу пятерых, да они совсем как дурачки суетятся, очень неосторожно с их стороны...
А Рябой размышляет вслух, его закадровый голос раздражает, а планы — пугают меня: надо перейти на другой берег, спрятаться вон за теми кучами гравия в карьере, тогда мы окажемся за спиной солдат и перебьём всех! Только бы патронами разжиться. Я робко предлагаю сходить к Бесе, который недавно хвастал, будто выменял вино на боеприпасы у военных. Ладно, давай к нему, говорит Рябой, хватая корзину с джонджоли, и мы бежим прочь из села. У родника, однако, мы делаем привал, утоляем жажду и, освежившись, дёргаем дальше.
Минут через десять я стучусь в дверь дома Бесы, а Рябой усаживается на лавку во дворике. Беса открывает и, увидев мою разодранную, в колючках одежду, испуганно спрашивает: что случилось, ты не ранен, брат? Со мной всё в порядке говорю, а вот с патронами беда, кончились, можешь дать нам хоть сколько-нибудь? Конечно, да вы проходите, может, вина холодного? Спасибо, нет, мы очень спешим, слышишь пальбу, нам туда. А можно мне с вами, Таме? Я оглядываюсь на Рябого как на командира, тот милостиво разрешает. Беса просит обождать, исчезает и выходит к нам в разгрузочном жилете с автоматом и со вскрытым цинком патронов в руках. Он торжественно ставит его на круглый пластмассовый столик под тутовником, и мы с Рябым набиваем карманы пачками патронов.
Уже втроём мы спешим к другому берегу, чтоб оттуда, из засады, расстрелять в спину вражеских солдат, как вдруг Беса останавливается и подбирает с дороги раздавленную иссохшую лягушку. Он смотрит на неё, как Гамлет на череп Йорика, и бормочет: я вижу эту лягушку здесь уже несколько лет, и с каждым годом она становится все тоньше и суше, но когда-то она была живая, и я наверняка слышал её пение в хоре с другими. Может, она была рок-певицей и спешила на свой концерт, и какой-то гад нарочно наступил на бедняжку и раздавил. Мы все умрём, и чем я буду отличаться от этой лягушки? Тем ли, что надо мной будут плакать родители — на войне я вряд ли переживу их, а кто знает, какие чувства испытывали родные лягушки, узнав про её гибель. Должно быть они раздувались от горя и лопались как шарики. Нет, я не хочу превращать живых людей в мёртвых лягушек, идите сами, я возвращаюсь домой. Да ты обкурился, что ли, спрашиваю Бесу, но он безмолвный, как дух, разворачивается и уходит. Уговаривать его нет смысла, и я бегу за Рябым.
Мы перебираемся через деревянный мост на другой берег и сквозь заросли ивняка крадёмся к карьеру. Корзину с джонджоли Рябой аккуратно ставит на большой плоский камень, снимает с себя рубашку и накрывает сверху, чтобы ветер не засыпал цветки песком. После этого мы бежим к куче гравия, прячемся за ней и готовим оружие к бою.
А за рекой, братцы мои, горит дом, и, судя по крикам и стрельбе, солдаты всё ещё думают, что мы находимся внутри. Рябой начинает палить из винтовки. Отстрелявшись, он перезаряжает оружие и говорит, что завалил двоих, один вон в траве под орешником лежит, другой в кустах, сейчас их начнут вытаскивать, так что не зевай, Таме. Я щурю глаза, но, кроме догорающего дома и дыма над ним, ничего не вижу, а Рябой уже кричит, и, братцы мои, более страшного голоса я никогда еще не слышал:
— Стреляй, Таме, гляди, сколько их собралось у орешника! Ты заснул, что ли, чёрт тебя подери!
Я не понимаю, куда жарить, но тем не менее даю несколько очередей просто так, наудачу, и Рябой осыпает меня бранью, и грудь моя разрывается от обиды. И тогда я открываю свою великую тайну:
— Не ори на меня! Я плохо вижу, у меня минус три с половиной!
— Чего? — Рябой оборачивается и смотрит на меня с нескрываемым презрением. — Так что ты тут делаешь? Давай дуй отсюда! И чтобы духу твоего здесь не было!
— Ты кому это говоришь? — я встаю и понимаю, что сейчас совершу нечто ужасное. — Сегодня я дважды спасал твой зад от смерти, и вместо спасибо ты орешь на меня?! Сам иди на хрен! Понял?
Я выхожу из-за кучи гравия, останавливаюсь перед корзиной с джонджоли и пинаю её с такой силой, что она переворачивается в воздухе и цветки сыплются на песок...
