Зима нынче в Питере сказочная. Редкость в приморском городе. Даже северном. Снегу насыпало – с человеческий рост сугробы. С начала января – ни одной оттепели. Мороз славный, но не страшный. Где-то от десяти до двадцати градусов. И ветра почти нет, что самое удивительное. То есть задует иногда, конечно, особенно по Неве. Снег лезет во все щели, где не застегнул молнию. Но всё равно никакого сравнения с тем, когда плюс один, и дождь с ураганными порывами.
Нет, правда, хорошая зима.
Николай Иванович Дышленко сегодня оставил машину дома и шёл пешком - от метро привычным путём. Фурштадская, по бульварчику, потом через Таврический сад наискосок, и на шестой этаж без лифта – идеальная тренировка для сердца. Впрочем, Дышленко держал себя в форме. Два раза в неделю бассейн на Лиговке, у московской железной дороге. И штангу там же тягал. Хорошее дело.
Но настроения не было никакого. Вроде бы безумный заснеженный город, не устал, не скучает по жизни. А вот просто пошёл бы и вскрыл себе вены. Да нет, не вскрыл бы. Дышленко, хоть и специалист по Набокову англоязычного периода, плюс записной ёрник, но христианин. Хреновый, конечно, ан всё-таки. Так что никакого самоубийства. Нет лезвия в кармане, как у героя любимого в юности Гессе. Но так плохое настроение переживается тяжелей. Отсутствие самого естественного выхода. А то бы - одно движение – и всё.
Конечно, это только кажется, что одно движение. Обычно таких умников спасали, перевязывали, везли в травмпункт или в больницу. А потом долго объясняли, кто они и как называются на самом деле. Сам Дышленко объяснял, и не раз. Так что никакой мойкой по венякам, да и при чём тут оно? Повод есть, но и он пустяковый. Во всём виновата Таня Кривошеева. Татьяна Егоровна, мать её, сослуживица…
Служил, надо сказать, Дышленко в Педе, преподавал начало ХХ века. Ну и ещё несколько спецкурсов, по выбору. А Кривошеева заведовала кафедрой русского языка как иностранного. Для иностранцев то есть. Была она когда-то острой на словцо хрупкой большеглазой девочкой в забавных по Леннону круглых очках, а теперь стала дородной преподавательницей, доцентом. Одевалась даже слишком по-офисному, выбирала только модные оправы, но прежней язвительности не потеряла.
Вот и сегодня, в столовой, подсела к Дышленко и спросила:
- Скажи, Коля, а что бы ты предпочёл - чтоб твой сын стал пидором, умным таким, травку курил, всех философов читал, или гопником, дрянь всякую пил, дрался на улице как в наше время мальчишки дрались, присел бы года на два по малолетке или в армию пошёл, потом бы комиссовали, потом бы с работой проблемы были? А, ну Коль, скажи.
- Таня, - сказал Дышленко. – Что, блин, за выбор?
- А вот такой выбор, - ответила Кривошеева и ухмыльнулась.
- Во-первых, не пидором, а геем, - сообщил Коля, и сам не поверил, насколько фальшиво прозвучала его фраза. Как у настоящего специалиста по Набокову.
А во вторых – ну, конечно, пидором.
И запнулся. Допил чашку кофе и даже не поцеловал Кривошееву на прощание. Ушёл.
Теперь вышагивал и думал. Ну да, гопник. Сам-то он, конечно, в детстве был гопником. Уж точно не пидором. Вырос в Колпино. Летом - садоводство в окрестностях Мги, на болотах. Лет с двенадцати они ходили в соседнее садоводство биться стенка о стенку. Колья вырывали из заборов. Однажды он даже загремел в больницу. Ржавым гвоздем распороли щеку. Отец всё приговаривал:
«Ну и чудак. Могли же и в глаз»…
Впрочем, сам отец вырос в Тобольске, сразу после войны. Там было круче.
Батя Колин, Иван Кондратьевич Дышленко, служил главным инженером на комбинате. Это была самая высокая социальная лестница, по которой Советская власть позволила забраться потомкам западносибирских купцов, торговый дом «Дышленко и К», Омск, Тюмень и Тобольск. Всех остальных Дышленок если и не стёрли в лагерную пыль, то обрушили в совершеннейшую тьму неузнавания. Они исчезали один за другим, одна за другой, курсистки, выпускники Реального училища, студенты Томского университета. Кто в Гражданскую погиб, кто в Харбин ушёл, кому дали десять лет без права переписки, а кто запил, да и сгинул без следа. В общем, у Ивана Кондратьевича, Дышленко-старшего, оказалась счастливая судьба. Выучился, перебрался в Питер, и дети его – все выжили. Правда, в России один Николай остался. Две сестры вышли замуж, одна в Германию, другая в Австрию, а брат в Финляндии осел, в Котке, занимается грузовыми перевозками. До 14 года процветал, а сейчас бизнес его совсем скукожился, еле на жизнь хватает.
В общем, Николай Иванович остался в России один - из тех самых омско-тобольских Дышленок. И сын его Сережа, 15 лет, тоже один получился. Может, и другие какие дети растут, но Коля о них не знал.
…Так или иначе, шаг за шагом, дорога от метро выбила у Дышленко тоску из глотки. Поднялся он на свой шестой этаж и открывал дверь уже с настроением «ну что ж, пидор так пидор».
Сын Сережа как обычно играл в своей комнате в Counter-Strike вместо того, чтобы делать уроки. Это почему-то Дышленко больше успокоило. Может, станет ещё гопником, - мелькнуло, и даже себе улыбнулся. Пошёл к шкафчику, достал бутылку Courvoisier XO, подаренную не так давно одной поклонницей, да ещё при странных обстоятельствах, подумал, выпью лучше скорей, Нина не станет расспрашивать.
И толкнул дверь в комнату сына:
- Серёжа, посиди с отцом!
- Ну что тебе? – почти взвизгнул сын, снимая наушники.
- Выпьем!
- Я не хочу, я не люблю алкоголь, я ж тебе говорил.
- Нет, ты выпьешь, - произнёс Дышленко тем тоном, который не предусматривал возражений. И Сережа меланхолично поволокся в гостиную.
Николай Иванович порезал лимончика, разлил по 15О и – произнеся – ну давай, пока мать не вернулась, - выпил в один глоток, как водку.
Сережа только обмакнул губы.
- Выпей, как я!
- Ну, так же не пьют коньяк…
- А ты как русский человек выпей.
В общем, Сереже пришлось сдаться. Он выпил, улыбнулся отцу и сказал:
- Ну что, пап, я пойду. У меня раунд.
- Иди. Но только чтоб у тебя девок дома больше, чем парней было. Понял? А то всех выгоню, всех.
- Ты что, мудак, папа?
- Немного, не до конца. Ладно, иди играй, -
Дышленко налил себе ещё сто пятьдесят. И когда сын уже уходил, добавил:
- Хоть бы раз домой с разбитой мордой пришёл, что ли…