В старину люди имели размах. Прадед мой, Павел Васильевич Филимонов, точно знал, какие слова он произнесет перед смертью: «раньше надо было думать!» Найденные в минуту вдохновения, слова хранились в записной книжке, ожидая своего часа. Пока час не пробил, Павел Васильевич служил в Одесском порту инженером. Кажется, ему приходилось руководить самым возвышенным железнодорожным объектом Одессы, который назывался Эстакада. С большой буквы. В Одессе любят большие буквы. По Эстакаде паровозы гоняли от Пересыпи до Карантина.

Интересно вышло, что прадед мой, словно античный бог, восседал на перекрестке четырех стихий: у границы земли и воды, где по воздуху, дыша огнем, бегают локомотивы.

Настаиваю – восседал. Глагол употреблен не для красоты. Время было такое: заседания да отсидки. Приличные люди относились к ситуации с пониманием. За теми, кому не сиделось, бегала злая милиция.

Блондинка – венец творения, свет жизни героя, его судьба. Блондинка: миф XX века, созданный Голливудом и Рейхсканцелярией. Работа над образом кипела параллельно по обе стороны океана. Вот только валькирии, прошедшие кастинг у доктора Геббельса, были все на одно лицо: Лили Марлен под фонарем в Вальгалле.

Голливудские звезды, они про жизнь. Они вроде зодиакального круга, где любая смертная женщина может найти свой небесный архетип, неважно, с перекисью или в натуре.

На студенческой фотографии сорок второго года Галина Орлова, моя бабушка, явно канает под Джин Харлоу. Мимикрирует — мимими. Кокетливая кошечка в кудряшках. Ангелок себе на уме. По сравнению с оригиналом, она была чересчур по-славянски курноса и брови не выщипывала в нитку, но все равно — похожа. Посмотришь — и в «Иллюзион» идти не надо.

Если бы я писал роман, то обязательно назвал бы его «Мать нерожденного». С прологом в стиле рэп, который исполняют два русских еврея из южного Бронкса, переодетые афроамериканцами. Первый должен быть похож на Данте Алигьери (a la guerre come a la guerre), второй, разумеется, на Максима Горького…

Мы с вами люди образованные — знаем, что мир это фикция. Даже участковый — не что иное, как проекция наших вытесненных страхов. Но, пожалуйста, давайте не будем разрушать магию условности. Тыкать деревянным носом в очаг, нарисованный на холсте, и глумливо прикуривать от мраморных факелов. Это все дурное воспитание. Я имею в виду желание выпытывать «как все было на самом деле».

Потому что пустое это дело. Скажем, участковый, если уж он пришелся к разговору, вовсе не интересуется правдой жизни. Ему что надо? Составить по всей форме протокол, а не выяснять, какая она из себя, вещь-в-себе.

Я бы хотел. Может быть, не прямо сейчас. Потом. Когда доберусь до белой двери. Тогда захочу. Справедливости? Никаких сомнений. Секунду назад что-то было. Потом утонуло.

Эх вы, инвизиблы! Кричите, как чайки, на Чехова. А надо было составить список предателей воображения! В 1917 году. Новая реальность танцевала на пороге. Только помани. А вместо этого? НЭП, джаз, Третий рейх, пропаганда. Нет бы обложить каракатицами Рузвельта и Сталина. Бланшировать арийцев по всей Европе.

Но захотелось папочку вместо чуда. Откопали классический роман. Смердящий. На вскрытии он просил: раскидайте суть!

Писатели злой народ. Это широко известно. Пишут о том, чего сами терпеть не могут. Хармс – о детях, Чехов — о провинции, Полевой – о настоящем человеке.

Больше всего писатели не любят себе подобных, тех, которые тоже выпускают книги и раздают автографы на презентации. Всякий писатель горит внутри ревностью Иеговы, вот только не может извергнуть на головы читателей, изменяющих ему с другими авторами, серный огонь или устроить потоп. И слава богу! А то бы ни одного читателя не осталось.

Писатели бывают молодые, состоявшиеся и хорошие. О последних умолчим, дело темное, лишний раз доказывающее иллюзорную природу мира. Если писателя не печатают, то он всю жизнь остается молодым, правда иногда, после смерти, открывается, что он хороший. Тяжелее всего состоявшимся, которые точно знают, чего стоят, и ясно понимают, что выше головы не прыгнуть.

И почему он назвал нас «интеллектуалами», этот пожилой казак, охраняющий женское общежитие n...? Мы ничего умного не сделали, только залезли по водосточной трубе на второй этаж, расколупали форточку в подсобке с кучей матрасов и одеял на полу. Оттуда проникли в коридор, где стучались во все подряд двери, ожидая, что сладкоголосые сирены выйдут к нам, раскрыв объятья.

Но сирены подняли вой, явился одышливый казак, рассвирепел оттого, что пришлось ему топать вверх по лестнице, и, вышвыривая нас, не заметил, как Игорь, в порядке компенсации за фрустрацию, упер со стены пластмассовую традесканцию (а может, бегонию) вместе с горшком. На память о ледовом походе.

— Интеллектуалы ебаные! – пыхтел казак, выталкивая за дверь наши беззащитные тела.

Он думал, что оскорбляет нас. О, наивный алкоголик в синих штанах с красными лампасами!

Изделие «Ходунки взрослые экзистенциальные» (ХВЭК) предназначено для использования совершеннолетними без врожденных либо приобретенных нарушений опорно-двигательного аппарата, но испытавших внезапное отвращение к самой идее перемещения в пространстве, утративших правый путь во тьме долины, выпустивших из вида путеводную звезду, тяжело переживающих мысль об иллюзорности мира.

ВНИМАНИЕ! Настоящая инструкция содержит ряд «Предостережений» и «Предупреждений», касающихся последствий пренебрежения правилами эксплуатации ХВЭК. В «Предостережениях» и «Предупреждениях» используется фраза «вы можете потерять равновесие и упасть». Каждое падение может привести к серьезным травмам и даже смерти. Это само собой разумеется, поскольку такова жизнь. Полагая, что читатели могут самостоятельно эксплицировать идею последствий из ситуации падения, мы не повторяем предупреждения о возможных травмах и смерти, каждый раз, когда речь идет о потере равновесия.

Девятого января 2015 года в кошерном магазине на востоке Парижа террорист Амеди Кулибали взял в заложники пятерых покупателей. Вечером того же дня в Лондоне хорошо одетый турист из России зашел в обувной бутик на Бонд-стрит, где купил пару ботинок за восемьсот пятьдесят фунтов. Ровно в это же время где-то в Сибири новобранец мотострелковой дивизии Иван Громов расписался в получении белых валенок.

Январь в Париже выдался пасмурным и теплым, среди дня воздух прогревался до +13 градусов. В Лондоне стояла чудесная погода. Дислокация дивизии, где служил Иван Громов, была государственной тайной.

Это было зимним утром в Дарджилинге. Густой туман, всю ночь лежавший на улице, как сугроб, начинал понемногу таять.

Утренний променад напоминал прогулку по облакам в каком-нибудь английском провинциальном раю. Архитектура вокруг была исключительно колониальной: банк с имперскими каменными львами, почтамт с красными почтовыми ящиками, чайная лавка, чью витрину скрывал поржавелый железный занавес.

До отъезда из Дарджилинга оставалось меньше часа, хотелось купить в подарок друзьям да и просто в дорогу ноябрьского свежего чая. Но местные торговцы похоже не собирались начинать бизнес раньше, чем рассеется туман.