«Музыка, ощущение счастья, мифология, лица, на которых время оставило след, порой - сумерки или пейзажи хотят нам сказать или говорят нечто, что мы не должны потерять».Хорхе Луис Борхес

Пройдя через сумрак и самые холодные часы суток, город возвращается из небытия ночи. Будто бы его формы: углы домов и жесты прохожих, слова покоя и тревоги, – поизносившись за день и погрузившись в подлунное ничто, вновь обретают свежесть и новизну. Ледяной красный, исполосовавший небо, красное всегда, здесь, на краю времен, лишь на какие-то минуты обозначает лестницу, по которой восходит солнце. Оно, вот уже два года, как говорят ученые, болело, его активность была минимальной за всю историю наблюдений. Но на нем снова появились пятна, почти родные (родимые) после столь долгого отсутствия. Привычный ход вещей, гипнотизирующий ритм жизни, строй и рифмы поэмы бытия. И, «кто же, дождавшись утренней зари, убоится, что снова стемнеет?», и воздух, впитавший еще самое начало времен, бережно выкладывает на подоконник и эту молитву Нарекаци, быть может и обозначившую у воздуха эту способность, хранить ровное дыхание человека, вмещать слова, возвращающиеся на язык с каждым вдохом. Вздор и трепет, песни и плач тысячелетий, застывают в теплых подъездах, гуляют сквознячком через открытые двери, сочатся сквозь щели окон, закручиваются в воронки ураганов. Что за фразу рассекают в этот момент птицы, летящие на юг, чьим именем пахнет сейчас переулок, наколотый на розу ветров. И возможно ли сомнение, когда свет столь просто возвращает взору отчетливые края и линии, еще недавно смешанные сумраком. Границы становятся явными, и та, что проходит внутри каждого, и та, общая для всякого, и любое между... Мудрая «Книга перемен» полна прерывистых и сплошных линий, и все, что открывается утром взгляду, можно было бы представить состоящим только из них – эдакая «матрица» сильных и слабых черт: край дома, провода, разрез глаз дворника. Если бы не воздух и с ним все слова, что с невозможной легкостью ложатся в пустоты между штрихами. Между цифровой тоской цифрового века, стучащейся на порог каждый вечер, и ужасом пустоты, без устали поглощающей всякий след жизни. Здесь, оглушающим утром на краю времен, между гудками автомобилей и полифонией всевозможных кнопок, еще хранящих тепло пальцев, включающих миллионы форм жизни. Сейчас, от вдоха до выдоха, среди всех пределов, выхваченных солнцем, которое пусть и само сотни раз на дню окажется иллюзорным, всякая пустота оказывается оплодотворенной. Пустые слова, пустые жизни, пустое движение тел и идей, пустые желания и страхи. Росток, трогательно торчащий из трещины асфальта, пусть даже один из бесконечности, превращается в дерево, обхватившее корнями остатки дороги. То невыразимое, что естественным образом, само по себе, покоилось в тех же дорожках винила и реагентах старых фотографий, в глазах людей и чертах предыдущих эпох, продолжает прорастать этим утром из всякой границы, раздвигая пиксели и цифры.

Сколь много надежды для смертного, одинокого и заброшенного в песках вселенной, пределов которой никто не знает. И внутри каждого, необъяснимо, эта жажда. Того самого существенного и значимого, что способно стать тайной самой глухой и гулкой пустоты, того, что точно обозначено на всяком краю, смысла ли, обыкновенного глотка воды из чайника. Но едва прикоснувшись пальцами к тому, что бессознательно ищешь всю жизнь, трудно не раскрыть ладонь, чтобы, наконец, ухватить наверняка, ощутить предельное, самое совершенное счастье бытия. И еще труднее снова и снова, оказавшись на краю, ощущать песок, щекочущий, ссыпаясь, ладонь. И пока у человека есть время, он продолжает искать ту самую границу, полагая, что однажды ее найдет. И, кажется, что вот уже бессмертие видно через электронные микроскопы и компьютерные системы, но оно оборачивается нескончаемой дробностью атомов и жизней, отгороженных друг от друга персональными ячейками, еще одним бессмысленным и пустым пределом. В мире, полном лишь сильных и слабых черт, можно остановиться на каждой, от понятной усталости сомкнув глаза и погрузившись в дремотный сумрак, где чуть менее одиноко, оттого, что есть такие же как ты. И каждое утро встречать как начало еще одного дня, в котором все останется по-прежнему, хотя этого еще нужно добиться, чтобы удержаться на выбранной линии. Потому что она – граница, какая-никакая, среди множества подобных… И на ней, как и на всех остальных, происходит все то, что через мгновение может оказаться песком на ладони, но все-таки, но вдруг...

Солнце, плавно переступающее небосклон, все явственней очерчивает пределы, город начинает свой новый день. Линии, которыми испещрена «Книга перемен» сами по себе ничего не значат, но лишь обозначают границу между внутренним и внешним, прошлым и будущим, слабым и сильным… Вся жизнь, которую так ловко уместили в 64 гексаграммы, перемены обыкновенных сплошных и прерывистых черт, – это преступление... границ. Потому что всякая граница находится между. Между я и ты, между тем и этим… Куда так легко попадает воздух, принимая и отдавая всякое дыхание. Между ночью и днем, между вчера и завтра, между звонком мобильника и цоканьем каблучков по тротуару, между именем и ником, между движением и итогом - он может выложить на вдох самые неожиданные слова, которые, несмотря на все желание, никак не задержишь надолго в легких. И не жалко выдохнуть обратно, переступая тем самым черту. Слова Высоцкого, знакового гостя для всякого московского сновидца, затекли в форточку. Припев и только: «на нейтральной полосе цветы необычайной красоты». Растут ведь…

P. S.

в тоннелях времени хватаясь
за ускользающий момент
поет егорьев прорастает
сквозь толщу высказанных лет

и лист осенний замер между
землей и веткой, светом, тьмой
и греет вечности промежность
и длится миг перед зимой.


раньше:
← 21/o1/2оо8
3367
городская шизнь
11/11/2оо8

дальше:
13/1/2оо9 →