Паскудное время — что ж,
отживших эпох — чушь,
до хруста в суставах — дрожь,
дождик похож на душ.
в июньскую белую ночь
темней не отыщешь течь,
хотелось совсем прочь
но есть, кого уберечь.
есть ради кого смочь,
дотянуть до самого дна,
июньскую светлую ночь
кроет война.
ЧЕТВЕРТАЯ МИСТИЧЕСКАЯ
Д.
Монашек мой, полурасстрига,До страха божьего бегун,
Поведай, что таится в книгах,
Кто тут ведом и кто ведун?
Молчит монашек, шарит мышкой,
Не проскочить в-за край игры, —
Ковчег, что к празднику коврижка,
Стоит под паром до поры,
Благоухает свежим солнцем,
Брашном живым, земной пахтой,
Любовью винной из-под донца,
Соборной корочкой златой,
Ковчег не едет без молитвы,
Коврижка пахнет на весь дом,
Монах спешит на поле битвы,
Бог: клац по клавишам перстом.
КАИН ПРОЩАЕТ АВЕЛЯ
нечего и надеяться, не на кого опереться,
когда сны путаются с видеохрониками операции,
а хочется лежать без снов, сбросив одежду как оперение,
оставить надежду, выдохнуть, забыть опереточные споры,
массовую дефенестрацию, горлошипение,
телефонные шоры
и прочие цифровые детали предательств друзей,
не на кого опереться,
выйти на оперативный простор,
сплюнуть и утереться, ой-вей,
выпилиться, проявить изобретательность, найти упор,
когда не на кого опереться,
крикнуть через высокий забор, под ним можно долго идти без видений,
но туфли немного жмут, зато платье по росту, на веках — зеленые тени
и сизые хлопья прошлого — злые осколки зеркал
падают на лицо,
будто реальный снег,
почти идеал,
будто благая весть, замершая на подлете,
когда последняя армия людей взята в кольцо,
кончился человек, и больше нечего завещать,
больше вы тут не умрете, в конце концов, —
не на кого опереться – нечего и прощать
SVÁSAR/СЕСТРЕ
На горе война горит, говори мне говори,
хоть мы заживо сгорим — вонми очно,
как взлетают снегири, наливные паруса,
клюдь шевелится внутри,
мир — ошметки на костях, вскрыта почва.
Темноглазая сестра, я пишу тебе письмо
через фронт за окоем без цензуры,
по-нездешнему темно, ветер, шорох, кровоток —
песни истовых ветвей в арматуре…
Пассажирский терминал под чужбины говорок,
хороводы рукавов, бог бы с вами,
я пишу тебе письмо, нетудавое письмо,
семисвечник, как маяк, подает сигнал домой,
на слиянии дорог
беспощадно и светло его пламя.
когда любое движение
носит характер бреда,
одерживаешь поражение
терпишь победу
Е. М.
От нездешней тоски знобит,Друг в могилке сырой прилёг,
Справный гроб у него, стрёмный вид,
Иль не ты это, Женька, алё!
О таком ли ты, парень, мечтал,
Обнимая веселых подруг?
Разбадяжить и, взяв интеграл,
Воспарить, яко вольный дух
Ускользнуть через хитрый лаз…
Где ж кривая улыба твоя?
Где твой вострый змеиный глаз?
Где ты? нет тебя здесь нихуя.
выцветают в садочке балясины,
зажигают кадриль соловьи,
самогонку вишневую квасим,
чтоб хватило солдатам любви,
да под музыку, чтобы слаще
с сажей прошлого на губах
мы убогие да пропащие
обратились, кто в пыль, кто в прах…
под притвором великой империи —
то вещун, то берсерк, то шакал,
а мы ловим с далекого берега
маяка монотонный сигнал, —
пропитую одну только истину
превозносит мерцающий свет,
что ни жизни, ни порта, ни пристани
на чужой стороне для нас нет.
Все-таки не совсем Север,
широта Котласа, Нерюнгри…
западней и теплей,
несклоняемые Терву да Ландохья,
таежное Приладожье,
озерные тайны, -
Кангас, Терваярви, безымянное, черное, льняное…
…делай, что хочешь:
ягоды собирай,
тысячелистник считай на лужайках,
дикие гвоздики, колокольчики,
молодило, каменоломки в цвету,
у Ярика Полина, и сердце его поет,
они ходят по холмам и бегают по кончикам трав:
дикая гвоздика колокольцы, молодило,
вереск, ягель, багульник, лесные лилии…
…забуду ли расставания,
выцветет ль предательство,
заживет ли смерть…
брусничник, можжевельник, папоротник,
кувшинковые заводи, русалочьи волосы, бобровые тропы…
не забыться и не забыть,
лишь свойствие и споконность,
во рту ветра свисток.
А. П.
Когда пушки стреляют, музы срываются на фальцет,одни учатся перевязывать раны
другие метко стрелять,
иные поворачиваются лицом к глухой стене
и спрашивают как обезумевшие:
разве не в этом месте мы созерцали беспечальное небо?
Потом они тяжело встают, чтобы собрать в дорогу мужчин,
пакуют скрипки в Ясиноватую,
проверяют гитары, все чудесные новые, но самая душевная — Наталькина из деревни,
старенькая переделанная двеннадцатиструнка, неубиваемая, пойдет на передовую.
Когда пушки стреляют, одни музы срываются на фальцет,
другие понемногу учатся перевязывать раны,
иные тихонько стучат кулаком в затвердевшие небеса:
проверяют – достаточно ли прочные кофры у скрипок,
Потом они словно заново учатся ходить, молятся,
чтобы все вернулись домой
целыми и невредимыми.
