«Музыка, ощущение счастья, мифология, лица, на которых время оставило след, порой - сумерки или пейзажи хотят нам сказать или говорят нечто, что мы не должны потерять».Хорхе Луис Борхес

То, что это день рождения Курта Кобейна мы вспомнили существенно позже. Никаких особенных мыслей в этот день, просто очень рано, очень, солнце еще не разогрелось, и без того пока холодное. Зима злится, так ее растак. Месяцок вообще выдался, блядь, - не февраль, а сопромат. Халас, да, заходи по одному. Хотя что я, на самом деле отличное время. Ощущать бушующий фронт, проходящий прямо-таки между предсердием и аппендицитом, по диагонали. Встаешь с постели, и чувствуешь, что ось эта крепкая, а в отражении на дверце шкафа так вообще - угол наклона тела по отношению к горизонтали пола на 20 градусов в сторону от нормальной человеческой вертикали, аккурат по линии. Ненормально - это не то слово. Черти тычут в ангелов ядовитыми кинжалами. Ангелы пьют яд и улыбаются - не, не из гордости. Им в кайф, с ядом ли, без, они при деле. Ууух, они всегда там где надо, и когда надо. В целом же, идиллия - все спят, чайник вскипел, житан без фильтра и роллинги тихо, но очень кстати. Залитая солнцем улица - объективно обыкновенное зрелище. Но, как потом сказал кастоправ - лучше быть субъектом страсти, нежели объектом. Субъективно - это кайфовое утро, ощущаешь, как от солнечного света из тебя так и прут антидепрессанты. И разбегаются, и исчезают в шерсти прохожих шубеек, блестят, кусаются. Еще как кусаются, по кастоправски, что прохожие тут же охуевают, "охуевают" - от слова эрос. И эти роллинги в мозговом радио - оу-е-е! А мимо проплывают виды рабочего класса. Куда же им всем еще идти в такую рань. Ну и само собой, working class hero, маячит среди них тенью, серой такой, непрозрачной. Это по части аппендицита, тамошние вечные резервы, тяжелые пушки, оружие массового уничтожения. Хотя какие по другую сторону массы - единицы, ритмические единицы сердечного пульса. Остановится либо сам, либо никогда. А массы - это на эскалаторе в метро - в ряд, взгляд в спину впереди стоящего, и тоска, ТОСКА на лицах - мудаки. Ну и вхожу я на эскалатор, мудак мудаком, мол, мало в людях воображения, мало людей с фантазией, и вообще насрать мне на либерализм, и попадают пальцы между резиной поручня и железкой, а эскалатор едет - очень неприятно. Главное к чему? Что этим мне пытаются доказать - плотность материи? Да она рассыплется в пальцах археолога. Несообразно, драг. еч. Мимо. Кто ж знал, что это день такой нам выдали. Никто, до сих пор, до этой сладкой черной ночи.

До ночи время растянулось драконьим хвостом. Хендрикс, как же легко он играл, особенно сегодня, продолжился субъективным завтраком в забегаловке. Она вылизана как льды северного полюса ветрами, как же они там работают, эти бедолаги, студенты, в этом холоде улыбок, иерархий и соподчиненностей. Кем они станут дальше, прослойкой гамбургера, подносами, убежденными в своей правоте, биомассой, поколением? Если не пошлют свою работу нахер, станут объектами объективной реальности, поселенцами иллюзии о том, что нельзя иначе. Есть в любви к людям какой-то подвох, какой-то ветер в щелях и трещинах между кастами. Что-то неопределенное в словах, типа "всё". Даже не вода, а отсутствие в слове Бога. Подвох, подстава, подозрения на наличие химического оружия.

На самом деле, на Мясницкой во дворе полыхали 4 помойных бака, выше пионерского костра. Огонь лизал окна первого этажа, вход в подвальное помещение. Вонь на всю улицу стояла страшная, горели отходы жизни кучи цивилизованных москвичей. Пламя завораживает, они стояли в сторонке и смотрели, попивая пивко, а пожарную вызвали? Никто не знает. Знает ли пожарная о пожаре, загорится ли первый этаж, кто-нибудь вообще набрал 01? У дома напротив охранник заворожено и с чувством собственной значимости курил, глядя на пламя с безопасного расстояния. Охранник, надо сказать, охранял офис агентства недвижимости. У вас есть телефон, - спрашиваем, - пожарную вызвали? - Боже, как он обиделся! - А что, - говорит, - я то здесь при чем, не мой объект горит.

Черт с ним, горит красиво, и впрямь, сразу курить хочется. В магазине, что с другой стороны коптящегося дома, выбор сигарет великолепный. Дым в помещении страшный, но, о, во истину герои рабочего класса, все на местах - отсчитывают сдачу, рубят мясо, завидуют покупателям. Сгорите, - говорим, - щас. Прямо на рабочем месте, к едренефене! Но что отвечают герои - только достойные речи. Мол, сгорим, значит сгорим, а вы отойдите, работать мешаете.

О, это соприкосновение с тайной. С этой плотью загадки русской души. Заграница отдыхает. Огонь гаснет сам собой. Снова "Doors". И я могу оказаться дальше, чем могу оказаться.

Да, да, эта война, о ней тоже надо сказать. Она всех волнует, но не всех касается. Или наоборот, касается всех, но не всех волнует. Я чувствую ангелов и чертей, но кажется, что они, посланные на землю, сами стали заложниками хаоса. Хорошо, что они сунулись сюда. Но горизонт так смешивает краски, так сводит все предметы в одну линию, что сложно разобрать, повернуты ли лица навстречу друг другу. Я слеп, я могу спутать ангела с чертом, а во тьме воображения представить при этом нечто третье. Это хорошо, что они сюда сунулись, но кто же все-таки держит меня за рукав? Уж не кто-то ли из них, попавших в круговорот, в хаос человеческих амбиций, человеческого мира. Когда я умру, моя душа выведет одного из них домой. Эта война, может быть, оттого и началась, что они скопом захотели домой… Их тоску порой так легко спутать с собственными мыслями…

Одна из последних зимних ночей уже течет сквозь щели в старых оконных рамах. Февраль позади, он забудется и оставит осадок, как всякое забытое воспоминание. Курт родился в тяжелый день, но этот день уже прошел. Морфий, рок-н-ролл, и никто еще не знает, сколько царапин оставит ночь на наших намагниченных телах. Тогда они потеряют нас из виду, разожмут пальцы на наших локтях и их унесет ветер. Следующим утрам кто-то вновь отыщет меня и схватит за рукав. Но кто? И долго ли он продержится?


раньше:
← 11/o2/2оо3
3433
городская шизнь
1/o3/2оо3

дальше:
23/o4/2оо3 →