Зацепило?
Поделись!

Лучший способ

опубликовано 01/01/2005 в 20:59

* * *

В глубинах метрополитена,
Почти у самого Аида,
Ты вдруг садишься на измену
О тщетной доле индивида.

Во всем несовершенстве вида
Стоишь, затереянный в движении,
И без тоски, и без обиды
Берешь в расчеты поражение,

Но это просто "неужели..."
В тени того, что неизбежно.

И все как будто бы случайно,
Но дальше станет очевидно:
Внутри вагона все качаются
Под старенький мотив Лу Рида.

городская шизнь

Ветер – подходящее слово, чтобы начать этот треп. Раз, два, лишний, не досчитать и до трех, поскольку ветер одинаково просто сдувает порох и прах, и не поможет тебе ни кулак, ни твой luck, ни Аллах. Впрочем, кто-то остался третьим в этой спешке зажать ладонь, и по Третьему Риму гуляют сплетни, будто такой говорит с бедой... Или с бездной, - смотря как повернуть бедро и отделить добро от всего, что полезно. Ибо, если подняться по лестнице на чердак, город выглядит совершенно иначе, он состоит: из драк, собак, любовников, ныряющих в темный подъезд, из тысячи привлекательных мест, где можно сесть, и, уставившись в горизонт, забыть про зонт несмотря на сезон; из кошек на этой крыше, оттого так похожей на юг… Романтика, скажешь? Нет - разорванный круг.
Потому история рассыпана на песке, и, пожалуй, не так уж важно когда и с кем ты поймешь, что в зыбучем ее куске все довольно зыбко. Удивится прохожий и охнет «бляаа!», ветер зябко подхватит забавы для и прокатит прохожего к краю дня, и быть может дальше.
Дальше, раз уж начался этот треп, рэп или скорее trap – ловушка для языка, сделай вид, что знаешь все наперед с точностью игрока. Так как все, что присуще сегодня дню, порох и страх, сомнениям вопреки сдувает ветер с открытой руки, растворяет вечер. Тогда город тонет в деталях «ню», вот, охранник снимает свою броню, будто верит в ангела, чья броня защищает лучше. И налив себе стопку, «послушай, браток», мол, и смерть по-своему нам не итог, он посмотрит в сторону как знаток... (кадр – стоп!) Рассветет восток.
Третий лишний Рим, oriente lux, теплая улица идет на спуск, хозяева выгуливают своих такс, таксисты курят, ныряют в авто, жмут на газ. Скоро улица эта оказывается пуста – стоит лишь сосчитать до ста, закрыть глаза, сломать тормоза, спрятать в рукав туза…
Раз…
Два…
Прежде, чем кто-то толкнет тебя в бок и время соврет, прежде, чем ты сосчитаешь до трех и превратишься в прах, ветер, брякнув вывеской у ворот, скроется во дворах, и, смеясь, любовники лягут, открыв окно, трахаться до утра.

* * *

Город - это пылесос. Его жители - пыль.
Тех, кто успел осесть,
Когда-нибудь снесут в бумажном мешке на помойку.
Тех, кто не успел, - прибьет дождем к мокрому асфальту.
А затем вдавит резиновыми подошвами в землю, чтобы каждые триста лет планете прибавлялось по одному кубическому сантиметру почвы.

Один сантиметр там, один сантиметр здесь, -
Никакой идентификации и никакого одиночества.
Представь, ты, и я, и мы во всех столицах мира одновременно.

И все столицы мира работают на полной мощности,
Моторы раскалены до красно-белого солнца внутри,
И пыль превращается в частицы света.

...Когда этот город доберется до тебя и меня,
мы уже будем сантиметрами почвы
из которой будут выспевать слова, пропахшие дымом.

Соль - и мир превращается в смысл,
Пыльца - и все скатывается в комочки кайфа,
Порох - и мы становимся взрывоопасны.

инь (левацкий шансон)

Помешался, бля, чувак на герле,
И не мил ему ни бес, ни пеле,
Удолбался в дюпеля, мол, не взять его "на бля" -
Нелегко без герлы на земле.

Потреблятство, потреблять, потреб… (блядь!),
Без герлы труднее метко стрелять,
То ли демон фолит, то ль на мель корабли,
То ли горло дерет конопля.

Так на вольных стритах без герлы
Погибают не люди – орлы,
И смеется вся урла: замочили, мол, орла -
Но не орел он, а чувак без герлы.

* * *

Разыщу крупнокалиберную пушку,
Позову боевую подружу,
Станем вместе палить по прохожим,
У которых унылые рожи.

Нас накроет тоска неземная,
Мы пройдем от Москвы до Синая,
Мы пройдемся как дети потопа
По Америкам и по Европам!

Нас найдут командиры спецназа
В одинокой избушке сибирской
И бездарно запишут, заразы:
"Уничтожен террорист с террористкой"...

Баскунчакская соль

Путешествие - лучший способ возвращения в эту муть. Обыграть, покорить, обмануть, убежать. Дорогая, забудь. Водитель, куда-нибудь. В путь. В степь. В степи всюду есть куда выступить и не прийти. Город, кажется, болен информационной чумой. Смой, дорогая, смой, дорогой.
В запахе местной воды, запахе мертвого камыша карманный оазис смягчает илом твой шаг. Значит смерть, которая в степи с метлой, заметает пылью следы, оставляет шанс добраться до следующей воды.
В это слабо наверно верится чужакам, поскольку неба здесь больше чем земли с песком, жгучий ветер вяжет тебя по рукам, называя то ли пророком, то ли плоти куском. Плати, не плати, а небо ведет свой счёт, день, ночь, чёт, нечёт, и мы, плохие кочевники, древним кочевникам не чета, не выходим из дому без щита, будто будет нам разница на щите в Москве ли, Итиле, бля, Элисте, в богатстве ли, нищете. Меняю щит на коня, дорога прими меня, не отпускай, земля, как хорошая конопля.
Вуаля, колышутся в мареве южные города, городи огород - лотос, арбузы, зеленый чай…, и тень (здесь - иероглиф спасения, Отче печать) отбрасываем ты и я, и даже такая тварь как змея. Впрочем, это уже фотографии, дно соляных озер, дно памяти, искаженная перспективой тень, из уст любовников города весь этот вздор, пока любовница ложится в постель, соблазняя стилетом в сердце, обманчивой тишиной.
Столица, опять, возвращение, в своем ядовитом стиле, поражает небо возможностью мокрых крыш, песнями, которых еще не спели, шумом дождя - спи малыш. Потому путешествие - лучший способ возвращения в сад химер: ты проснешься такая же голая, сходишь в ванну, помоешь голову, чертыхнешься на голливуд, и по лестнице спустишься к городу, где шаг вправо - пески до Монголии, шаг влево - кондиционер…

На три аккорда.

Расчудесили мир за обрывок листа,
Развязался язык про такие места!
Ах, Сибирь - Красноярск! Эх, Байкал - береста!
Эй, течет Енисей под чугуном моста.

По чугуну моста, по чугунке дорожной,
Там, где ангелы нежны, где бес осторожен,
После первой попытки, почти невозможной,
Шел, объявленный в розыск Григорий Прохожин.

Он работал в такси в симферопольских урбах,
Изучал языки и сочувствовал курдам,
Жил с московской шалавой, спал с принцессой Судана,
Был бродягой от Киева до Магадана.

Была летняя ночь, пахли улицы вишней,
В эту ночь оказался он в городе лишним:
Прокурорская дочка захотела в Париж с ним -
Бог смеялся и плакал, и шептал еле слышно:

“Что ж ты, Гриня Прохожин, что ж ты легкая память,
За такую любовь в этом мире посадють,
К тебе завтра в машину попросятся трое
И найдут под сиденьем анашу и героин”.

И на следующий день как сказал - так случилось,
Постучались в стекло три больших обезьяны
Только что-то в груди застонало, забилось
Он педаль придушил, вдрызг от воздуха пьяный...

По чугуну моста, по чугунке дорожной,
Там, где ангелы нежны, где бес осторожен,
После первой попытки, почти невозможной,
Шел объявленный в розыск Григорий Прохожин.

21-22.06


Быстрое жало, каленая белая ночь. Призраки, посмеиваясь, расходятся по углам. Любовники засыпают, но ты отсрочь - эту патоку выпьем напополам.
Снятся пилигримам вещие сны. Вещие сны как вещи умеют ждать. Подрастают дети ушедшей зимы, весны, люди по-прежнему учатся забывать… Но опять неизбывная тишина туманом со всей страны поднялась… Беглая ночь? Гималайский барс? Как не глянуть такой в глаза…
Такая вот выдалась полоса, не черная, не белая, но кино, хотя мир, по-прежнему, стянут на полюсах так давно, что ах, сколько тел на дно. Но если взглянуть на все со стороны луны, то, например, морские суда не видны, и тем более не очевидны мы, и границы размыты. Даже та, у которой коса в кисти, будто шепчет с крыш: «малыш, не грусти! Этим летом и дальше садам цвести, дети будут сыты».
Вот мякоть, сок, вот и яд в кости, выбирай, мол, сам, чем кого угостить, выбивай, мол, сам сто очков из ста с плеча, с упора, с чистого листа. А хотя бы пятьдесят из пятидесяти, или сколько смог, или даст нам Бог в новый день войти не оглохнув от новостей, сети, от холостого хода механики истерий, моды, мифа о справедливости… Но, смотри, уже солнце всходит на Третий Рим, есть повод перекурить.
Мир вашему дому, ва алейкум салам, пилигрим просыпается в свой вещий хлам, самая короткая ночь в году уходит, поглаживая пизду. С барсом на поводу, с нами напополам.

* * *

прилив, отлив, природа ритма
но я природе человек
и потому вонзаю бритву
в век ритма. В мой кровавый век,
ничем не более кровавый, чем все,
что были до него
(расправа — показатель нрава,
она разрешена по праву
сильнейшего и одного),
и тех что будут, если будет
кому посеять семена,
искусство ритма — это пули
а пули — это имена,
а имя жаждет повторенья...
прилив, отлив, природа, время
но я для времени вода,
пустяк, песок, все, что сквозь пальцы
и потому вонзаю паузу
(пусть плачет Фауст)

сюда

В век ритма, в мой кровавый век
По звездам — эру водолея
прилив, отлив, природа рек,
бессмертие. погода — снег.
а я природе человек
и это не преодолею.