* * *

Я слышу в окне, как бьются бутылки
и стекла входят в висок.
Я слышу в окне, как погоня несётся
и целой оравой отрубают юнцов.
Я слышу в окне, как проститутка из машины вышвыривается
и та кричит, в руке держа свой каблук.
Я слышу в окне, как издает свой звук последний
и истонченный животный и человек.
Я видел в окне, как через мою грудь проходит
и разбрасывает мозаику тела свинец.
Я видел в окне, как пару штыковых
и черепной пролом отправляют меня на погост.
Но я не видел в окне, как это было последним закланием
и окончательная жертва сказала свое „ша!“
Я хотел бы, быть может, остановить насилие,
Я хотел бы, быть может, остановить войну,
Я хотел бы, быть может, остановить неприятие,
Я хотел бы, быть может, остановить жестокость,
Я хотел бы, быть может, остановить репрессии,
Я хотел бы, быть может, остановить непризнание,
Я хотел бы, быть может, остановить то и это, это и то.
Я хотел бы, быть может, остановить... но и сам я —
монструозное порождение всего этого,
да только на столе так и не стоит икона
«Утоли моя печали» Божией Матери.

* * *

Фантом перетянул все суставы в единый комок.
По складкам стек сок — он думал это цедра красно-черного
Апельсина, но это была всего лишь моя кожа.

* * *

Леня, ах если бы ты был жив, как бы
Я хотел с тобой взглянуть на вершину ту
Холма — а в чаше эхо разносит тишина.

* * *

Президент, ты пробудил и выпустил всех жаб и гадюк,
И как же неприятно стало теперь в наших болотах.
Обещай нам как батюшка Ленин — нирваны, больше не надо.

* * *

Склонён в клюющей полудрёме над кухонным столом,
Пекло — сквозь незашторенные окна по стенам,
По стенам до завяленных глаз разлилось.
Ходуном и зигзагом с утренней службы и до
Черной мессы ночи снуют пешеходы.
Высвистывают из конуры из-под окон в низовьях лесов
Выписанные жильцы сердечных коммун, и слышно от них
Вполголоса: мол, жизнь случайно, пред смертью, понарошку…
Сговор, пасть ли в дребезг перед сказанным ими,
Как пред отводом договора, заключенного в Медине
В свидетельстве наступившей тишины песков?
Несется груз паролей от бессознания к о-
Светление не доходит в звонке, но —
Сколько лилий лягут рядом поверх могилы?
Растянулась взрывом бомба в груди, в угаре на кухне,
Не дождавшись запоздало новых революций и войн.

* * *

Иосиф фыркнул с особым уважением, ибо
мало-помалу мы притирались друг к другу,
вынуждены были жить и исключать
интеллигенции, технократии и власти.
Ничто не перестает быть классом;
соответствующем собирательным существительным
теперь тоже пользуются со своего рода онтологической безответственностью.
«Уже поживших» опыт дел —
без злобы, без обиды и жалости о бесцельно прожитых годах,
значительнее вероятно потому, что порожден
культурой нехороших и больных вещей.
Иосиф написал что-то очень руссконародное:
беленькие оттепели, я должен 15 дней сидеть;
а чуть позже Иосиф добавил, что нужно ещё посидеть.

* * *

Уксус + альфа-спирт премиум класса
Минус из суммы жи есть,
А дальше говори не говори,
Напой Вертинского:
Не водка, а любовь —
Это яд, это яд, это яд...
Поперхнись, закуси и листай номера
В записной книге Ночлежки,
И матерясь перетопчи
Все поле одуванчиков. В коридоре
Что ни кабинет — то рентген
И неудающийся бег в дожде
Искр героя кинки-фильма,
Стены повторно подключены
К другой сети, висит — не шевелится.

* * *

«Бисмилля ал-Рахман ал-Рахим...» —
Услышу я ранним утром и в ночи.
От тебя ли, сдерживающего в голосе дрожь,
От себя ли, сдерживающего в голосе дрожь.
Мы разбиваемся в этом вихре
И не прижаться осколком, что ранит,
И боль просыпается ранней утробы.
Что это тело и разорванный лик,
Безмолвное слово — наш вердикт.
Будем ли как прежде курить по кругу киф
И обсуждать фильмы типа Блие?
«Не будем» — аллаверды передался вердикт,
Хоть и не пал Вавилон, поющий интернационал.

* * *

На фоне Москоу-Сити-фотообои
и душисто-гвоздичная ночь.
По центру зала стоит бритоголовый
в мигрантской кепке
с бакенбардами на скулах
и зеленоглазым
взглядом антифа.
Растиснув зубы, слезает
с него чешуя,
и он толкает камень вверх,
встает на цыпки
и возносится.
А я из угла летаю
вокруг да около
дроном,
пропуская морскую воду,
так в***а села на крюк из глубин.
Снимаю с шеи цепи
и поцелуи его,
чтобы когда-то вернутся туда,
встретив место как в первый раз,
к нетронутому мрамору в шахте клуба.

* * *

Допустив, что не угадать всех обвинений,
То опровержения размножатся отводами тому,
Что рождены-де мы в лучшем мире из миров,
Из многих других, но не лучших, возможных,
Как неточно вывел немецкий учёный,
Закрасив грубые допуски в своих счетах.
Через расстегнутое щеколдой окно
Мешает звуки середа:
Разгулье октября,
Резиновые скрежет и всхлип,
Каблуков метромерье и
Раскаты листов железа.
А поверх живого инструментального концерта,
Кенты непритыкамками в роже кричат:
Как мы поднимемся наверх, так напустим
Суеты острой дерзости презрений;
И бог им будет рад, уверенно
Натягивая лямку в сторону мишени.
А мимо как обычно проплетется и споткнется
Господина раб, и потонет он,
типовой тоски тошнот распив из горла.
И у окна как у порога тогда принимают
Палача в гостя, который-то скосит и схоронит мя,
Под разливы хоров в Ореховый Спас.
И вспомню я, как рука другого касается
вытатуированного Психопомпа на моем бедре, —
С этого и начинается Родина моя.

Кризис

Мне гораздо понятнее голод,
я всегда ненасытен и требую больше,
голод — моя основа способностей.
Мне зачастую гораздо понятнее не человек, а животное,
а в человеке люблю не то даже,
что называется животным состоянием,
а то, что он понимает, что тоже животное.
Мне ближе всегда безумцы, бродяги и опущенные жизнью,
чем те нарочитые картезианские умцы, наследники и господы.
Мне родня юродцы, искатели авантюр с прожженным
злой похотью сердцем и яростным отрывом,
но не то комильфо, где имитация имитаций — норма.
Знаю, что сдохну даже не собачьей я смертью,
не из тех я лучших, а других — худших средь худших,
это я понял тогда в кабинете,
когда медсестра отошла от меня к окну,
и ещё раз бросила взгляд на партаки,
потрепанную обувь, шрамированное тело,
от меня, наверное, па-х-ло,
после чего и добавила:
ну надо же, привели прямо с улицы.
И я понял, что сделал правильный выбор
умереть даже недостойной для худшего смерти
именно там, а не читая комменты уже в обыденном тоне.

* * *

Выдавать влюбленность как на раз-два-три
В полугодье,
Утеплятся в кровати глубже рывками,
Прижиматься к изголовью как на Афоне,
Вдыхая дыханье на сон грядущий;
Выдыхать, просыпаться – не находить,
И возвращаться униженным и оскорбленным
На землю необетованную, потерянным –
Чтобы вновь беречь тепло, топить печь,
Не жалеть меда и ласк,
И наговаривать: надежду, веру, любовь…
И все дальше и дальше идти от жити,
На достоинство которого наложили преть.