Зацепило?
Поделись!

Лучше я покурю

опубликовано 18/11/2009 в 18:41

* * *

Даниле Давыдову
Черновики поэтов разных,
приятных, нежных, постных, праздных,
я много видел этого добра...
Черновики романов жирных,
просторных, узких, безмазовых,
суровых, праздничных, козырных,
парнокопытных и позорных...
Да, на моём веку писали
в тетрадях, на машинках Эрика,
в компьютерах и на скрижалях,
что было явлено и велено.
Слова трепали, точно флаги,
любовь, — уже не скажешь, право,
ни о тоске, ни об отваге
нельзя. А надо, чтоб коряво,
косноязычно, с поворотцем,
как Н. блевал, как А. курила,
чтоб можно было приколоться,
чтоб уколоться можно было.
С позиций метафизик это
меня тревожило и злило.
В упор рассматривать поэтов —
в такой забаве нет плезира.
Я сам, бывало, чёрной долей
обласканный, лежал в тумане,
и плыли корабли по полю,
стада блуждали в океане.
И плыли корабли, гудели
электровозы, кони ржали,
а я лежал один в постели,
на очень грязном одеяле.
Так и в искусстве современном,
осмеянном и окаянном,
плывёт огонь по дряблым венам,
по дряхлым городам и странам.
Плывёт огонь, всё ближе к небу,
всё недоступней, всё желанней,
векам грядущим на потребу,
бредущим нищим в пропитанье...

* * *

Никто ничего не говорил
никто не учил
всё как первый раз
жалобы стоны страхи
в голосе шершавые ноты
снег идёт, укрывая землю белым,
а ты ни при чём

шершавые ноты в голосе
шаркая, перекликаясь, как птицы на юг
как женщины в очереди у бутырской тюрьмы
дорисован круг
западня

как это всё уместить, понять,
проверить и одолеть,
если б охранник взял плеть, блядь,
если б он взял плеть

если б инквизитор приготовил дыбу и стал загонять иголки под пальцы,
если б случилось всё, что известно из истории,
из толков, пересудов, слухов, осмеянных столько раз,
что и каяться не о чем,
всё было б гораздо проще…

лучше успеть к отправлению
с чемоданом, набитым разрешёнными шмотками,
оказаться среди выбритых, выбранных, отпетых
(в данном случае почти невозможно)
Но где же Ты?

Ты мой Боже какой праздник
у них в транспорте трещина многое
не так страшно, как казалось
развязка откладывается ещё на один
чаю?
нет, лучше я покурю

* * *

Пустяки шансы реальные истории
в документальном фильме авторский текст
я хотел бы сказать тебе: ещё немного
ещё совсем немного

(в городе постоянно работают снегоуборочные машины)

оно трахает меня, это безумное сочетание
мрачности и денег, где нет свободы,
хочется казни, настоящей египетской
ха-ха-ха, грубый смех, подростки в трансе
как я выгляжу нелепо, то, что придумал, присочинил
в грязной реке верх животом
отвратительные экологические сводки
слушай, я бы очень хотел, ещё

(опять дворник скребёт асфальт)

невыносимый звук сирин
птица так бы орала, если б её ощипывали на котлеты
впрочем, я уверен, сирин, феникс, жар-птицу
можно отведать, в каком ресторане? —
в дорогом клубе, предположим Grand Habana Room
по вторникам
исключительно закрытая вечеринка
хотя это совсем не кубинская кухня
не кубинская кукла
нимб
над головой сумасброда
решившего покончить с необходимостью
вставать по будильнику и будить подругу
резким ударом в левую челюсть
так было заведено в России с XVIII столетия
об этом я читал ещё в Табели о рангах
ты не кубинская, нет, не гавайская смесь
и даже не буги-вуги
пожалуйста, ещё немного
хотя я и выгляжу теперь слишком странно
для любовника и вообще
в зеркале

(дворник смолк и заурчали автомобили)

Тяга к симметрии передаёт
ограниченность, стремление к ложному совершенству
например, я хотел бы, чтоб — умереть мне на месте —
завертелось рондо
старомодное рондо с блуждающей рифмой

в городе дворники
убирают реки
подметают руки
брюки и бараки
тьма огнеупорная
в человеке
поглощает враки
гасит страхи

поселился ужас в ХХI веке
одиноким помереть как собаке

ну а что, другие, —
перетолки, гогот? —
петельку подвяжут
выстрелом помогут

* * *

Есть вовлечённости последняя черта…
Один, один, беги по белу свету…
Кто мне теперь прикурит сигарету,
Кого спасёт процесс и тошнота?

Черти число, — гнусавит Гумилёв,
Субъекта нет, — Кожевников балдеет,
Прокисли златокрылые идеи
Среди нанизанных на иглы слов.

И даймонов в таком раскладе нет,
Они отменены, поскольку вечны…
Под свист компьютера расчислив ход планет
Слепой астролог бредит в междуречье.

* * *

Отрава песенку пропела,
Меня здесь нет, здесь буквы густо,
Не лес, но знаки, вместо тела
Пробелы, баллы, мимо чувства…
Мои победы и расклады —
Чужие, в сущности, в потоке
Как дети, гунны и номады,
(об этом знали на востоке).
Смешно сказать — люблю, целую,
Нет ни объекта, ни субъекта,
Ни восхитительной, ни хуя…
Едва ли нечто, вряд ли некто…

* * *

Потерялся в компьютерной сети, не расстаётся,
С карманным компьютером, и даже дизайн от Армани,
Девушка с обложки глянцевого журнала,
Новые джинсы невероятного покроя,
Автомобиль Porsche или что ему там придётся по нраву Hummer
Не отвлекут его больше, чем на три недели.
Тем более любовь, о которой он так мечтает,
Которую ищет на всех сайтах, на всех перекрёстках,
Разве заставит она его отказаться от новой версии игры Сталкер,
Или более навороченной, я в них фактически не разбираюсь?
Ему придумали сенсорный шлем и электронные книги,
Звуковые наркотики, легальные галлюциногены,
Скайп, библиотеку Машкова, социальные сети,
И он не бьётся, оттого что пойман,
Не задыхается, не кашляет.
С каждым вздохом этот трахнутый воздух нужен ему всё меньше и меньше.

(но наступит миг, когда по поверхности проскользнёт тень и разрядит источник питания,
отключит его от сети)

Минутное настроение…

Заточи карандаш — теперь звучит: включи интернет,
найди кастоправское гониво, черкни письмецо
из России 2009 года туда, в никуда, и лучшего способа нет,
чтоб изжить неизвестно откуда взявшуюся боль, не прятать в ладони лицо
Я умею, дело нехитрое, плакать, смеяться, горланить песни и пить,
пить за здравие, тем более за упокой,
но чтобы сверху откликнулись, оценили и стать, и прыть,
собственно, кто мы такие для этого, кто я такой…
Я когда-то писал о стране Урарту, мол, давно её нет,
ни на карте, ни в воспоминаниях изгнанников, ни на полях книг…
там жил человек с дивным голосом и девушка, вычислявшая ход планет,
что мы знаем о них?

* * *

Конечно, смерть ждёт меня, подбоченясь,
Конечно, жизнь удерживает словами, управляет словами,
Путешествие — главное из моих увлечений
Подзывает телами львиными с женскими головами.
Я не сфинкс, не блудница, древняя кровь твоего удела,
Через вой легенд, и лохмотья страхов, старух бормотанье
Проступает: «Я ли тебя не хотела?
Я ль тебя не поцелую теперь на прощанье?»
На губах её соль, и не страшно ни капли, то есть
Не то, чтобы увильнуть, к чему покидать давно избранное пространство,
Но в древних книгах записано: прокрустово ложе истории
Не терпит равенства и постоянства.
Я кружу над тобой. Плету своё кружево, толкую, пока ещё по-хорошему,
если можешь, умеешь, знаешь, не ищешь причин и повода,
терпи это рушево, марево, морево, навьино крошево,
черти свой рисунок по карте вечного города.
Рим здесь ни при чём, как отмечено в комментариях,
Третий Рим ещё бесполезней, но у разума в поводырях
женщина с телом змеи и умопомрачительными гениталиями
удерживает лодку на тринадцати якорях.
Сефирот, Сефирот, пой, ебись оно в рот, вей,
об участи нашей лай доносится с гиблых болот.
Играй, рви струну, рот разевай веселей,
пока не припёрло, пока прёт!

* * *

«Если присмотреться, то большинство породистых
и качественных семей преуспевают при любых режимах ».
Надежда Кеворкова

Вариантов нет. Осень. Чужие промахи.
Родственные, — в какой-то мере, — поскольку многие здесь в родстве.
За высокими стенами в кровоподтёчных хоромах
Отдельные мысли в непричёсанной голове.
Листья становятся жёлтыми. Потом их всё меньше. Проходит
Род, — как сказано в Книге. — И снова приходит род.
Слишком много людей развелось. Цитат и скрытых пародий.
Лошадь стреножена у реки. Быструю воду пьёт.

Моя бывшая подруга заявила: при всяком режиме достойные
Семьи преуспевают, — у меня хорошее воображение,
И не так уж напрасно я изучал историю,
Чтобы принять такое высказывание за обычное частное мнение.

Представляю преуспевающую при Ироде семью иудеев,
Отец поучает сына, говорит о традициях рода,
Мальчику снятся женщины, он дрочит и проповедует опасные идеи,
Мол, у младенцев тоже существуют судьба и свобода.
Тише-тише, — шепчет мамаша, — богобоязненная красавица,
Ей не нравятся подобные разговоры, она хотела бы бежать на восток,
Но мало кому — что не нравится,
Мир жесток.
И пока оружие к последнему бою не достали из ножен,
Можно утверждать всё, что угодно. Путать, кто прав, кто пьян.
Время клонится к вечеру. Конь у речки стреножен.
Река в любом случае называется Иордан.

* * *

мне так хотелось говорить,
любить, стараться,
от чаще петь — до водку пить
легко паяцу
на этих переходах свет
и ветер верен,
но остальное — страх и бред,
налог потерям...
страшиться, с дрожью теребить
суму-утробу,
и плыть, умерив эту прыть,
домой, ко гробу...
давай-ка против, ночи прочь,
рассвет возможен,
отсутствие легенд и притч
достав из ножен

Галерея нежных сцен

1.

лопнуло терпение
время кажет дулю,
мало, тем не менее,
тех, кто смотрит в дуло
просто так, ошибся, мол,
всё переиначил,
женщина за ширмой
красится и плачет
дело шито-крыто
жизнь прошла, и ладно,
но лучшее забыто,
что, в сущности, досадно

2.

обознаться ты ли это
или час другой пройдёт
только время до рассвета,
то ли лето, идиот
надо ж было притворяться,
и былое ворошить,
Ариадна, тоже цаца,
тянет, тянет эту нить
нет, чтоб нам забыть, балдея,
просьбы старые и сны,
обещанья и идеи
той утраченной страны
тех картин, того камина,
тех деревьев за окном
я любил тебя, Полина,
в переулке проходном...

3.

ун дер Линден шли нацисты
папа мама Нистельрой
офис улица Уффици
у девицы геморрой
галерея галерея
галерея нежных сцен
не над Рейном Лорелея —
плач над схемой синих вен
куб другой квадрат расплата
мал Малевич но велик
на столе стонала Тата
не хватило четверых

* * *


Есть у меня смешной и кареглазый,
Я счастлив, Настя — сразу и не всем,
Боюсь, что долго чай нам пить без мазы.
Ты одевайся, я пока поем.
У времени особая натура,
Художник, окосевший под дождём,
Уверен, пей — не пой, но пуля — дура,
И мы с тобой расслабились. Пойдём!
Сквозь красные и чёрные проходы —
На свет! — Как обязательно грубы
Соратники блистательной свободы,
Как вкрадчивы бесстрастные рабы!
Ещё немного — я уже поела,
Не крыша съехала, но разговор всерьёз,
Пусть мне в свободе не хватает тела,
А в песне, чтобы трогала до слёз…
Прости-прощай. Эпоха на перроне.
Бывай-целуй. Отъехала давно.
Читай-пойми. Безумца похоронят
С японской чёлкой, в старом кимоно.
Была Наташей, стала Николаем,
Был Александром, нежил персиян,
Кого мы любим и чего желаем? —
Ты странствуешь. Я сыт и слишком пьян.
Хорошие и добрые идеи
Замёрзли в холодильнике. Фуко,
Делез и папа Бодрияр радели,
Чтоб ты не лезла слишком высоко.
Моя страна, похожая на чудо,
Замёрзла под октябрьским дождём.
Я груб с тобой? — Прости меня, не буду.
Любовь моя, мы правильно живём.

* * *


У ратников спасения
Серьёзное лицо,
Ждать с ними воскресения
Едва ль заподлицо.

Кроить желают наново,
Поскольку кончен век,
Но шлюха из Иванова
Прекрасней их телег.

Затверженных в писании,
Скреплённых на кострах,
Без тени сострадания…
…Аз — прах и буду — прах…

Но вижу я измену их,
Сержусь и восстаю,
Небесное и тленное
Взыскую и люблю.

* * *


Ищи-свищи его, время, трубочный дым, табачные воспоминания,
переиначивай переживания, смейся, играй,
прокурор собирает версии, чтоб добиться признания,
что сам виноват и не достоин в рай.
Или проси прощения, свищи прощения,
рушь себя ниц, бейся в решётку лбом,
и если встанет кто-нибудь на колени и потянется к зипперу, отпрянь с удивлением, —
сегодня я не готов, потом.
Потом, когда уляжешься в гроб и будешь красоваться там, напомаженный,
лаборантка в засаленном халате проверит, правда ли стоит у покойника, или это враньё,
тут уж как хочешь, отваживай — не отваживай,
но вряд ли удастся прогнать её.

* * *


В нашей мании последней
Кто бездельник, кто плейбой,
В церковь я спешу к обедне,
Да с закусанной губой.
Он стоит на повороте
С папироскою в зубах,
Мой двойник, дурак-невротик,
Презирающий мой страх.
Я ему: пойдем со мною,
Он в ответ: отрава, сгинь,
Я умру на поле с воем
Без подстилки и аминь.
В перепалке, в передряге,
Не тоскуя, не кляня,
Ты же сможешь на бумаге
Отписаться от меня.
Доказать, что был у цели,
Приготовился стареть
И сумел в своей постели
Благочинно помереть.

* * *


Рассчитываться не с кем. Тот, Кто плотничал,
Всему, как мог, безумцев обучил,
И щедро раздарил своё отечество,
Венцы, ключи…

Но треугольник, книзу обращённый
Заточенным и ядовитым остриём,
Честней и проще вызывает страх священный,
Чем Он, чьим именем мы дышим и живём.

Москва—Челюскинская, 2oo9