Мое лупоглазое бессмертие,
Обещанное, просто так
Завешенное, черти с кем
Пропитое. Помнишь,
В те времена горничные брали без лишних слов,
Желая сохранить место. Прачки
Грубыми руками стирали с холста морщины.
Пришедший мог нащупать связь между конкой и конницей,
Размахивая энциклопедией Брокгауза и Ефрона.
Он поднимал сотню томов, приподнимая правую бровь,
И гости подумали: «Приехали, прискакали».
Действительно эпоха заканчивалась, чтоб до конца
Завершиться на рю Дарю, нужно было произвести еще несколько магических операций.
Он доливал в колбу кровь крысы, выл на луну и повторял
Как сновидец сновидцу: столица будет перенесена, в городе кончится хлеб,
Трупы расстрелянных станут сбрасывать в овраги, и засыпать…
засыпать сладко.

Не верю, что история так и кончится на оптимистической ноте. Не верю, Что условия игры обозначены фразой: всем все по хую.

Тогда, конечно же, до всего каждому было дело,
Послеобеденные обыватели спокойно шли на смерть ради запятой
в формулировке приказа,
Оставляя домачадцев без средств к существованию.
Впрочем, чтобы выжить, денег надо было иметь совсем немного,
А голодали повсюду.
И в Москве, и в Амритсаре, и в Лондоне, и в Киото, и в Йоганессбубге, и в Йокагаме.
Детская игра в города: Воронеж, Женева. Скажи Анапа, не ошибешься. Театр, какой же все-таки театр.

Теперь раздобревший художник переборщил с излишествами,
Сцена ломится от портвейнов, колбас, костюмов,
Унитазов, сигарет, посудомоечных комбайнов, автомобилей,
Туристических агентств, стиральных агрегатов, тканей, лепешек, яхт,
Круглосуточных услуг, танцоров, гангстеров, печатной продукции, стихов,
Которых стало значительно больше, чем.

И необходимо расстрелять с десяток милых попивателей чаю,
Чтоб изменить отношение к искусству,
Чтоб вернуть ему нужный тонус.

Кому ему?
Лопоглазому бессмертию моему.
2003

О смерти




1

Она разнится. Лица, маски,
ей все равно — четыре, сто,
какие бешеные сказки
про непролазное ничто.
Какие скачки, поражений,
побед какие каталоги?
Куда глядишь, угрюмый гений,
зачем рыдаешь? Делай ноги.
Я знаю, кто с ней. Снедь и страхи,
случайный морок, оборот,
и воют чуткие собаки,
когда она поет.


2

Не хрестоматия, не полночь,
а рынок, рыскает семья,
чтоб напоить, набить, наполнить
свое бессмысленное «я»,
а в метрах четырех над ними
она летит, бледна, суха,
и метит метами своими
пространство вялого греха.
2003


Куси! — и кареглазые с места в карьер,
карцер, — ему они говорят, — карцер,
кто хочет, кто может, кто жжет,
кому это все только дамская истерия.
Семя в янтаре? Красиво, скажите, ох, красиво,
лупоглазая, месишь свое, метишь,
и падаешь обессиленная
при каждом новом рождении.
Мы прибавляем тебе работы.
Наше славное междуособное,
как осень, желтая на зеленом,
как страница из сонника,
о заебанном и заемном.
Соты.
2003


пусть его
лето похоже на осень холодает
шумит котел газового отопления горячий чай
согреет нас даст повод поговорить
о затихающем вечере смолкшем собачьем лае
опушке леса медленно погружающейся в сон
автомобили взревели старые ворота закрылись
и даже соседи отправились восвояси
здесь на полках
сотни книг переговариваются друг с другом
и между уже не прошлое и еще не будущее
собака ясная как стрела
зализывает лапу
2003

Через двенадцать лет после «кризиса»


Литаний и ристаний
То ли страх, то ли срок,
Над чужими постами
Не замок, а зарок.
Будет сладко на третье,
Все утонет в желе,
Это тысячелетье
Где не пли, а pele.
Чужд подследственный кофе,
Леголайз Хуго Босс! —
Мировой катастрофе…
Покер выпал всерьез.
И в разобранной пьесе
Декоратор упрям,
При своем интересе
Ищет формы для дам.
Этим годом безгруды,
Прямоносы, грубы,
Не йокасто-гертруды,
А пикассо-кубы,
Но уже через месяц,
Скушав аператив,
Он им сверху навесит,
А внизу сократит.
На показ большеглазы,
А в постель краску смыв,
Длить избитые фразы
Под знакомый мотив.
Не вселенское «на хер» —
Мол, поплачь и подвой —
Пьет мартель парикмахер
В ресторане «Савой».
2004


Пан! Не угодно ли? И с цветами.
Таймер, поскольку теперь пустая
история. Вялотекущие даты,
герои, побритые в офицеры,
официально мы все виноваты,
всецело.
А тело поет. Пай.
Куришь, когда повезет.
Пли!
Сказки про рай
прорыли
с другого конца земли.
Оратор, сей!
Самое в яблочку, стой,
пока промахиваешься, потеешь,
вой!
Ничего не придумали нового,
никаких сюжетов, жестов,
как не перетолковывай
заповеди блаженства.
Гарсон, открой мне лимонной.
В полночь, из кабака,
официант поманил случайно проходящую мимо,
она сказала ему: я мнима,
пока.
Чтоб стать из плоти и крови,
надо быть обычным героем,
сделать несколько оборотов вокруг собственной шеи,
оглядеться то есть… Пан разумеет?
Разумеется, пан разумеет. Разумеется, здесь и сейчас
он откликнется, их различат.
В темноте как тела белели,
еще они путешествовали и балдели
под музыку трех обладок черного вещества.
И та, что сказала, что так им и надо,
права.
Официант в ужасе тушит свет.
В этом городе? Нет
никого. Ни единого.
Зимняя спячка дивного.
След в след.
Они уходят, не оглядываясь,
скоро на дороге будет стоять лес соляных столпов.

О жизни




1

Не разлей вода эпоха,
пых пространство, плюх тоска,
у квасного лежебока
затекает мед в рукав,
он лежит себе буянит,
песню дикую орет,
сизый ангел сонояви
сел на вздувшийся живот
куцый страж моих окраин,
обнажившихся седин,
то ли Авель то ли камень,
то ли мошек властелин
языковая музыка,
мастер точит свой клинок,
повитуха-повелика
вьется бьется между ног,
кто сулит себе надежду
кто имеет говорить,
кто подгорный, кто прибрежный,
травяной мешок зари
заплетая небу косы
с папироской человек
так заплел свои вопросы,
что его не впустят вверх,
там в инстанциях потели,
долго заговор плели,
и устав от канители,
спать в сверхновых залегли
и теперь мы одиноки,
и не сменится эон,
повитухи, лежебоки,
звон!
мошек звон и ветра шепот,
что ты хочешь — не томи,
уходящие в чащобы,
небу радостны они,
на сверхновой спят и видят
сон, как ласточка кружит,
а на море плов из мидий
предлагает общепит,
как один целует ноги,
а другой намерен рот,
как философ слишком строгий
в спальню мальчика ведет,
и колышит занавески
сигаретный легкий дым,
и любой из этой пьески
мог бы стать совсем другим,
если б воронов пускали
в рай попробовать пшено,
если б все, что запрещали,
стало вдруг разрешено
этой старенькой идее
будет тыщу лет в обед,
ты крутись на карусели,
пой о будущем, мой свет
Пан, покинувший пределы
Средиземья, пан — пропал,
может умный он и смелый,
может он попал в Непал
стал там Буддой остроухим,
вырос к небу во сто раз,
даже мухи не обидит,
но зато тревожит нас
в супермаркете порою
вспоминающих о нем,
был-де бог, имевший дудку,
дырка в сыре, бой яиц…


2

У эпохи только крохи
мы собрали со стола,
все святые — скоморохи,
а бессмертие — зола
по земле развеян пепел,
стон любовный, вопль: прости,
нечленораздельный лепет —
это музыка пути.
конопляное знаменье,
от Ростова до Твери
выбирает населенье —
если хочешь, закури
празднодышащий придурок
вскормлен ветром и дождем,
не заначивай окурок,
мы доедем, добредем.
доселенье, дорыданье,
досчастливые с лица,
добресеятельна панни,
не бросайте подлеца
у него глаза такие,
ну, клинком рассечены,
и рассказки расписныя
про великия страны,
был медведем, стал соседом,
мы уедем, он уйдет,
никому из нас неведом
отворотаповорот
лишь апостол к небу послан,
чтоб, разглядывая нас,
разделять, кто с мордой постной,
а кто просто пидорас
по понятьям жить непросто,
по законам — то ж невпрок,
в облаках сидит апостол,
составляет каталог


С.Т.
Резво по-над полем
Просвистит стрела,
Время, что с тобою?
Странные дела.
Половцы, татаре,
Бес-баян в ребро,
Черти, расхватали
Все мое добро.
На мотив гортанный
Песенка легла,
Господу осанна,
Путь-дороге мгла.
Вьется через поле,
Дальше вдоль реки,
Мало алкоголя
Для такой тоски.
Широка Рассея,
Но не знаю я,
На восток, на север ли
Эта колея.
А чем ближе к югу,
Встретишь завсегда
Поляка-ворюгу,
Кабатчика-жида.
Генуэзца, корсиканца,
Инославца, иностранца,
Только православный грек
С виду тоже человек.
Улыбнется, молвит: стой!
Что бредешь с сумой пустой,
Сядем возле, станем пить
Хлебное вино,
Ибо что-то изменить
Нам не суждено.
2004


Господь суров, но справедлив,
Шагает Он легко,
А человек, а человек
Стреляет в молоко.
Сбегает молоко от нас,
Дивятся в небесах,
Какой он все же пидорас,
Опять попал впросак.
Течет по городу. Смешно.
А в небе облака.
Уже не молоко оно —
Молочная река.
Выходит он не зря стрелял,
Не зря желал и пел,
Звенел мотив, закат пылал,
Восток алел.
2004
Кастоправда
>