У каждой медали -
Две стороны,
В каждой войне -
Четыре войны.
Одна — отчий дом,
Вторая — последний сон,
Третья — венчальный храм,
Четвертая — тайный схрон.
Но внутри бывает
Ещё одна
Война — дитё,
Надежда — война.
Страшно.
Жила-была девочка, говорившая миру «да»,
Собиравшая цветы зла и пьянящие сердце травы,
Ее смерть потрясла дороги и города,
Открыла ворота для беды и потравы.
Говорят, она являлась как связующая звезда
На полянах бессмертия, на границе нави и яви,
И с тех пор поселились отчаянье и вражда
В лесах, где царили мечты о любви и славе.
Истерика важней истории.
Чуть раздобревший человек,
Небезызвестный раб апории,
И любомудр, и дровосек
Встаёт с постели, видит новости,
Проснувшийся пока на треть,
И не надеясь жить по совести,
Желает просто умереть.
Глаза протрет, пойдет умоется,
Вздохнет, ебать, какие дни.
С иконной полки смотрит Троица.
Брысь тангелашка. И ни-ни.
Помолится, и все уляжется.
Ещё раз взглянет на просвет.
И смерти нет, — ему покажется.
На самом деле смерти нет.
Вернулись на Ладогу. Пел соловей
Или дивный карельский дрозд.
С холмов молодых небеса темней
И ближе до крайних звёзд.
У земли свой путь, а точнее — круг,
Что ей наша война, вина.
Соловей замолк, и упала вдруг
Окончательная тишина.
Это просто неповторимый миг,
Поразительный дар для нас,
Чтоб яснее услышать человеческий крик,
Вопль отчаянья, трубный глас.
Недофранцуззская песенка
Александру Сигида
Можно пуститься в пляс,Ты — сказано ведь — Другой,
Mon cherie Levinas,
Я остаюсь с тобой.
В непостижимый час,
С прокушенною губой,
Je t’adore, Levinas ,
И текст, неизбежно, твой.
Собственно, вот весь сказ,
Расстались мы, дорогой.
Emmene-moi, Levinas,
Я тоже хочу домой.
Но тот, кто грядёт в свой час -
Умнее и чище нас.
Так не похож на нас.
Pardonne-moi, Levinas.
Люди, конечно, имеют право оказаться слева,
Стоять за свободу нравов, бежать призыва.
Птица по имени слава кормит птенцов напева
Любовными ожиданиями в зоне разрыва.
Ураган вырывает деревья, по слогам читает сложное время,
Первой слог словно верба, второй не сломлен, скорее осина,
Лелеющие свое «не верю» выделяются даже среди неверных,
За ними приходит работник смерти, поющий газонокосильщик.
Он напевает: постой, осталось совсем немного,
Не суетись, тем более не рыдай, понял же, все там будем.
Ещё год моего усердия, и получаем дорогу,
Чтобы ходить незнакомым людям.
Траве приходится лечь. Свежескошенная, она пьянит сердце,
Беречь что-либо бессмысленно. Тем более странно бояться.
Так может случиться: встретишь единоверца,
Не останется даже времени, чтоб обняться.
Художник думает о Сталине,
Хоть и рисует, что придётся,
Уснули нищие в развалинах,
Девицы курят у колодца.
Мужик с ножом, немного пьяненький,
Ещё полслова — всё пропало,
Красавица обула валенки
И завернулась в одеяло.
Друзья пять сигарет оставили
И укатили выпить в Таллин,
Художник думает о Сталине,
А Сталин по небу летает.
В окно заглянет, всё как водится,
Портрет, пейзаж, его не ждали,
И лишь с иконы Богородица
Глядит на Сталина в печали.
Художник думает: вот парево,
Что ему надо в этот час?
Вершится дело Государево,
Непостижимое для нас.
Старшие хорошо знают, что пуля — дура,
Пока не проявлен сюжет.
Мне нравится диктатура,
А вам нет.
Она действует вместо морфия и тетрациклина,
Ставит на место всадников, готовит ответ.
Ваша жизнь в руинах,
Моя — нет.
Вчера вечером Сулла приходил ко мне на квартиру,
Сразу выключил свет.
Мы говорили о спасении мира,
О людях, которые приносят вред.
Ничего не решат ни суды, ни споры,
Если обещана благодать.
Пророки, научившиеся двигать горы,
Завтра зайдут поболтать.
Другие разговоры
случались на Рубинштейна и на Новом Арбате,
Вели другие дороги
в Искандерун и Тотьму.
Девчонки веселились,
показывали ягодицы,
Не давали спать
веселящие вещества.
Теперь приходят во снах родители,
спрашивают, почему ты не на фронте,
У нас мужчины всегда воевали,
женщины ждали с надеждой.
Я отвечаю: работаю
только то, что сейчас умею,
Неловко, с ошибками,
самозабвенно, иногда глупо.
Дело, — продолжают они, —
не в правоте державы,
Держава всегда державой,
а человек волен.
Волен быть со своими,
бежать или оставаться,
Живущий по-своему понимает
доставшееся ему время.
Время тебе не пирог,
на куски не разрежешь,
Помнишь, бабушка пекла пирог
с яблоком и корицей,
Открытый пирог, на начинке —
чуднЫе картинки тестом,
Григорий Победоносец
или Спасская башня.
В детстве я всегда пытался
съесть целиком змия.
Бабушка была мастерицей,
раскрашивала лица куклам.
Дед уходил на войну,
потом его быстро брали,
Освобождался, уходил на войну,
потом его брали снова.
Ты вырос в такой семье —
приказано не бояться,
Не защищать свой угол,
а защищать свой выбор.
Закончится твое время,
и мы тебя вместе встретим,
Будет яблочный пирог
с бесконечным числом картинок.
Июльский раешник
Позиционируй себя как хочешь, но разминировать поле придется всем вместе.
Если о детях хлопочешь, подумай, смогут ли они жить в обустроенном тобой месте,
Не раз уже было, что надрывали жилы, а потом говорили, что сами все заслужили,
Вот отцы, когда были живы, они б рассказали, как мы бесились с жиру.
Эпоха всегда по росту, но никогда не бывает проста,
Нет для нее правил ГОСТа и готовых решений,
Тени прошлого нашёптывают: всё начинать с листа,
Чтобы потом умереть — так себе развлечение.
Так что можешь учить уроки, бузить по ночам, прогуливать школу,
Нарушать технику безопасности, гнать под сто восемьдесят, дуть на воду,
Никто не отнимет любимые твои приколы,
И если будешь свободен — не заберёт свободу.
Стихотворение, возникшее, пока ещё не принят новый закон
Бывает надо веселиться,
Но счастье прочь,
Хоть за окном Москва столица
И сука ночь.
Твоя подружка с нежным взглядом
Готовит суп,
Она не гей с обвисшим задом
И не суккуб.
Но чтобы вновь стал мир просторным,
И ты был пан,
Нужна всего лишь ложка черной
И к ней баян.
Ностальгия — глупая птица с разноцветным длинным хвостом -
Поет старинные песни на пошлый попсовый мотив,
Клюет по зёрнышку пьяное сердце, задрапированное грубым холстом,
Но усталого садовника не так легко провести.
Он смотрит на коноплю и розы, на гладиолусы и опийный мак,
Лелеет большие березы, царапающие небесные чресла,
Поднимает и подвязывает малину, думает, кто здесь враг,
Бросать зерна птицам смерти — кому это может быть интересно?
Лети, птица, своей дорогой, у тебя ядовитый клюв,
Острые когти. Что нам делать, в конце концов?
Сад огорожен. Это магический круг.
Садовник в центральной точке поднимается на крыльцо.
Встретил одну на границе, она и рассказала.
Сила, которая живёт во мне, интересуется:
«А вы-то люди?»
На пути из внутреннего мира во внешний
Споры, поражения, переправы.
Кира любит черешню,
Николай — славу.
Император лелеет планы,
Судья — законы,
Надломленное меццо-сопрано,
Семьдесят восемь оборотов антикварного патефона.
В камне тонкой огранки, если присмотреться — едва различима -
Стягивает через голову платье возлюбленная рудознатца.
У каждого свои причины,
Чтобы остаться.
Ничего, что я ещё не умею умирать,
Можно, я подожду учиться,
На солдатском кладбище Лумивары
Черные карельские вороны
Клюют белые финские кресты
С датами старых войн.
Заброшенная кирха, открытая все предыдущие годы,
Закрыта на новый амбарный замок.
Туристы и ролевики пытаются залезть в окна,
Не у всех получается подтянуться.
У девушек с раскрашенными волосами путаются длинные платья,
Они играют в сражения и ожидание.
Занимайтесь любовью, а не войной, -
Говорят двадцатилетние старикам,
Старики остыли к любви,
У них границы, локации, зоны.
Война — дело молодых,
Говорят двадцатилетние старикам,
Старики остыли к войне,
У них ягоды, кошки, внуки.
На высокой горе стоит замок,
Виноградарь думает о вине,
Стражник раскуривает сигару,
На центральной башне в верхних покоях красавица ждёт воина, чтобы зализывать его раны и врачевать сердце любовным потом.
Максим Рыльский, поэт,
Классик, советский академик,
Пережил много бед,
Писал не для денег.
Похоронен в Киеве,
Жил в тоске,
Друзья сгинули,
Дальше — с кем
Было поговорить,
Собственно, и о чем?
Ангел стоял за правым,
Бес за левым плечом.
Сегодня, когда к городу Рыльску
Украинские рвутся полки,
Я вспомнил Максима Рыльского,
Мне нравились ранние его стихи.
Благослови, Господи, долины и реки,
Благослови гладиолусы и полынь,
Прими, что есть хорошего в человеке,
А иное отринь.
Тяжелы грехи наши, и год за годом
Не становится слаще водка и крепче сон.
Если и очищаемся — только медом
С начальных времён.
Рядом война, но все равно встречаем рассветы,
Провожаем закаты, воздвигаем стены вранья.
Не оставляй нас, Господи, глядя на это,
Услади
Горькия люди Твоя.
Тревога. Хочется сказать: Господи,
Пожалей, снизойди.
Дело идёт к осени,
Скоро дожди.
На прифронтовой полосе распутица,
В тылу — ожидания и грехи.
В голове крутятся
Чужие стихи.
Ему было тридцать семь лет,
Он уверенно воевал,
За что — точно не знал,
Почему — знал.
И, когда шагнул за двери
У последнего края,
Был голос: верь мне,
Я тебя знаю.
Когда закончатся яростные люди с той и с другой стороны,
Когда завершатся тяжёлые времена,
Сядут у костра дети современников этой войны,
Станут рассказывать, чем для них обернулась эта война.
Проклятия высохнут, обвинения устанут и отцветут,
Они будут угощать друг друга вином и хорошей дрянью,
Ругать контору и власть, поминать родителей и уют,
Смотреть на пламя.
Есть такая река, говорят, за крутым поворотом,
За пологим холмом, за последней могилой,
Умоешься и улыбнёшься — кто ты,
Как это было...
Всему на земле положен предел -
Дорога, болота, ров.
Странник белее, чем белый мел,
Воин прост и суров.
На страже
богоданной страны,
На границе ее времён.
Разрыв-трава и куст бузины —
Надёжный отцовский схрон.
.
Каждому, кто перейдет через ров
И болота пройдет дотемна,
Откроются — роскошь весенних садов
И новые времена.
Мне суждено оставаться здесь -
Ноги в кровь и сдавило грудь,
Но я тоже слышал Благую Весть
И вышел на этот путь.
Из записной книжки
Ночь в городе. Никого за поворотом.
Девочка раздевалась, дразнила.
Ещё два куба и хватит.
Потом связали руки, вынесли,
Положили на перекрестке.
Слетайтесь, погребальные птицы.
Но мы не парсы.
...Миллиардеры и воротилы, премьеры и президенты,
Подумайте, может хватит,
Возможно, существует выход.
Я знаю, мне говорили, полотно соткано,
Три ткачихи отложили работу,
Математики подсчитывают сумму карм,
Это безвозвратнее, чем сумма теологий.
Я знаю, он молится на вершине холма
В Северной Карелии, у границы саамских земель.
Он вырыл себе землянку, как это делали финские солдаты во время Зимней войны,
Прикатил бревна, принес камни.
Он поминает эту девочку и ещё одну, ушедшую ночью и умершую рано утром,
И ещё одну в Турции, увидевшую то, что ей не следовало видеть.
Он помнит их всех.
На его цвета индиго длинной до пят рубахе
Всегда кровь.
Каин каялся, каялся
И раскаялся.
Перестал быть Каином,
Наконец умер.
Его встретили, проводили,
Показали:
У тебя много последователей.
Не забудь обо всем, ни о чем не забудь,
Это время ложится плитою на грудь.
В ожидании верной развязки
Не герой из затейливой сказки.
Если ласки хотел, то довольно сбылось,
Прокатился привольно на русском авось
Из Хабаровска до Петрограда.
И другого пространства не надо.
Посидишь и покуришь на том рубеже,
Где покой невозможен и счастье уже
Так немного тебя беспокоит.
Светлый вечер над черной рекою.
Словно тень подвалил непростой паренёк,
Сел на корточки: пива не хочешь, браток?
Не готов ещё? Ладно до встречи.
Огонёк папиросы, во всем перекос,
На любые ответы — неточный вопрос,
И заполнить бессонницу нечем.
«Ящик Артёмовского — идеальный подарок»
Там, где пили шампанское, теперь руины,
Помнишь, год назад мы об этом с Тобой говорили,
А было время — гуляли, кажется у Карины,
Мечтали о Каппадокии и о Риме.
Хватало тогда нам, наивным, загадок южного Крыма,
Искали ходы в пещеры, в инкерманские каменоломни.
Господи, о стране нашей, Тобой хранимой,
Лишний раз вспомни.
У тебя все живы, сказано, у Тебя все живы,
И Карина жива, и Санька, и Николаич с Дашей,
Я, разумеется, знаю, мы сами всё заслужили,
Ошибки — наши.
Но чаще не понимаю, как это всё случилось,
Целовались ещё в понедельник, друг в друга стреляли в среду.
Конечно, мы надеемся на Твою милость,
Верим в победу.
Я жду письма,
Письма, где мне бы объяснили, как так вышло,
Наверное, хищная рыба, заглотив наживку, чувствует что-то подобное.
Неизбежное уже неизбежно
И самое неприятное произошло.
Но пока можно дышать
И в принципиальной позиции на доске жизни и смерти ничего не изменилось.
Только каждый ход — лишний.
Я жду письма,
Как ребенок, уверенный, что может рассчитывать на прощение.
Но мы давно уже взрослые,
Другие требования, другие перспективы.
Никакого письма не будет,
На дорогах в прошлое надёжные заставы,
Стреляют без предупреждения,
Очень уж они тренированы,
С ними не потягаться.
Да и зачем туда идти,
Искать обходные проселки безумия,
Чавкающие тропы бреда,
Продираться через колючий кустарник отчаяния.
Теперь, с этого места,
С оставшимися своими
Надо пытаться пробиться вперёд,
Тоже с потерями.
Там у них резервные части,
Можно рискнуть и разбить их заставы,
Сбить с толку, провести на мякине,
Оборвать течение ложных воспоминаний.
Но я всё равно жду письма.