На этом берегу, — сказал Иван, -
Стоял наш дом. Отец, когда был пьян,
Ругал совок, евреев и колхоз,
Смотрел на фотки, иногда до слёз,
Случалось, доходило. Мать ему:
Коль, перестань, — твердила. По уму
Нам надо б в область. Что уж здесь теперь? -
Не заработать. Пожалей детей.
Так и уехали. Дом двадцать лет стоял,
Отец, пока был в силах, всё латал,
Не разрушал уюта, что ни год -
Хоть месяц, а в деревне проведёт.
Я тоже приезжал. На сенокос.
Потом коров не стало. И колхоз
Не пережил великий слом эпох.
Но дом ещё стоял. Один из трёх.
Ан покосился, нижний сгнил венец.
Мать заболела, вскоре слёг отец.
Так и ушли — в один и тот же год,
Утешил батюшка — любой из нас уйдёт.
Я жил в Москве, потом уехал в Крым.
Вот здесь был дом. Где мы сейчас стоим.
Смотри, какая тихая река,
Позолотило солнце облака,
Как в детстве. К чёрту, что за ерунда?
Приехал сам, тебя привёз сюда?
Вокруг война, а я несу свой бред,
Зачем нам место, если места нет.
Последним жил в деревне дед Петров.
Он был охотник. Помер под Покров.
Так и лежал. Нашли уже весной.
Погнали на хрен. Правда, что со мной?
Разные мы, конечно,
Разные, как ни прикинь,
Необходимо грешные
Между ну его и аминь.
Межумочные, поспешные,
Теряющие своих,
Мечтали о счастье — но где ж они,
Радости для двоих?
На фоне войны неизбежной
С материей неживой
За металлический скрежет
Расплачиваемся головой.
Цитаты
Ни веселья, ни покоя,
Минул год, за ним другой.
Мир тебе и Бог с тобою,
Где тут правда, дорогой?
В чём ещё моя заслуга?
В том, что сердце есть в груди?
Что ни ночь — то Кали юга,
Только вьюга впереди.
Без соблазна, без запрета
Не устроить костерка.
Неизбежно будет лето,
Но не верится пока.
Спит медведь, не зная смерти,
Ходит по лесу кабан.
Перемогу воют черти
По отеческим гробам.
В оригеновом прощенье
Место есть тебе и мне.
Дед мне волка делал тенью
У кровати на стене.
Как теперь домой вернуться
Как разведать верный путь?
Крутануть под Святки блюдце,
В будущее заглянуть?
Смерть, далее везде
1. Памяти Л. Р.
Игорь Караулов написал о Рубинштейне,
Мне нечего написать о Рубинштейне,
Я тоже один раз сидел с ним за общим столом,
Не помню, что он тогда сказал.
Ну и я был немногословен.
Вряд ли с ним было интересно.
Эпоха уходит? Эпоха всегда уходит,
Экклезиаст нам в помощь.
У искусственного интеллекта свои карточки,
У нас свои карты.
Такая пошла раздача, что дух захватывает
Неумолимое желание стоять на своем.
Вчера читал о странном. Оказывается, в Японии появлялся человек,
Предъявивший паспорт никогда не существовавшего государства,
Подлинный паспорт, все дела,
Появился и так же исчез,
Его заперли в комнате, поставили охрану,
А он прошел сквозь стену.
И документы исчезли.
Почему-то подобные рассказы утешают,
Хотя ясно, что никуда не деться с подводной лодки.
Даже если землю остановят,
Я просто выйду перекурить
И вернусь.
2. Памяти Е. С.
Леночка, Лена. Написал о Рубинштейне, не написал о тебе.
Дерьмо.
Чистоплюи со всего мира нам объявили войну,
И такие, и эдакие.
Мы осиротели, тебя не будет в решающую минуту рядом,
Никто не выдохнет, наблюдая пикантную сценку:
Понимаешь, женщина — отличный музыкальный инструмент,
Надо только извлечь правильный звук.
Леночка, Лена,
Где-то было сказано:
И живые позавидуют мертвым.
Но ты была настолько живой,
Что не хочется думать о смерти.
В городе, оставленном нами, продолжается праздник.
Ты танцуешь, отбрасывая одежды.
3
Был человек,
И нет.
Смотришь,
А где след?
Каждый из нас
Глуп.
Раз -
И уже труп.
Если не на войне -
Вдвойне.
4
Ребенок увидел картинку как смерть-старуха
Пожирает в городе всех подряд -
Портного, трактирщика, лудильщика, повитуху,
Младенца, троих солдат.
Он смотрит на потолок, на тени проезжающих автомобилей,
Вспоминает родителей, бабушку, воспитательницу в детском саду
И решает, что не может быть, чтоб его родили
Как еду.
Ему случится любить, странствовать, подолгу сидеть взаперти,
Смотреть на голую стену, стремиться к деньгам и власти,
Забывая, что все это на пути
К ее пасти.
Ты была в сети, тебя нет в сети,
А за городом мне куда брести?
Через марево, да по льду,
Долго маялся — не дойду.
Нынче каждый двор — то сплошной сугроб,
Нынче каждый хор — то позор, то в гроб,
В одиночку петь — слышишь свист да гам,
В тишине как плеть — по мозгам.
В дальний путь зовёт тьма дурных примет,
А в сети тебя и в помине нет,
Ты легко ушла, отработав срок,
Как и думала — на Восток.
Там Зови-гора, там Живи-село,
Там Цвети-страна, где погибнет зло,
Только мне туда всё по льдам скользить,
По медвежьи спать да по волчьи выть.
Ты прости меня, я в сети увяз,
Пой, душа моя, вспоминая нас.
Тошно, — сказал он мне, — смотреть, как вы, собственно, сами
Выбираете себе участь, участвуете в делах зла.
Я, разумеется, знаю, что делать с подобными чудесами,
Так что — была — ни была —
Сгинь, говорю, отстань, мне до тебя нет дела,
Чей ты посланник? Откуда? Быстро: пароль — ответ?
Он улыбнулся, ответил: Я, собственно, свет вне тела,
Не оставляющий след.
Исчез. Тишина. Ранний вечер. На столе раскрытая книга.
Утешиться, впрочем, нечем. Город в метельной мгле.
Видимо, не так хороша позиция архистратига,
Если мобилизация — на земле.
Но выключить электричество — вырубятся приборы,
Выбросить телефон, прошептать молитву и лечь,
Обратиться в слух и расслышать, как заканчиваются разговоры,
Рождается речь.
Речь о том, что беду и брань мы оплатим вином и хлебом,
Придёт большая вода, смоет неправду и грязь,
Чтоб, оставленный, ты не думал, где б ты, неловкий, не был -
Восстановится связь.
А этот, со мной говоривший, исчез, и с него что толку?
Тысяча первый голос из тьмущей тьмы голосов.
Время холодного ветра, эпоха голодного волка
Даст сок.
Они станут жадно пить его большими глотками,
Больше не доверяя старым правилам и словам.
Обычная жертва, приготовленная вед́омыми существами —
Невидимым существам.
Я ему напомнил: идёт война
Он спросил: ты заваришь чай?
Я ответил: в том и наша вина.
Ушла, — он сказал. — Печаль.
Мы сидели с ним вдвоем у окна,
Глядели на тьму и свет.
На третью ночь к нам вернулась она
Сказать, что нас уже нет.
Один вот так, другой вот эдак,
Впервые жизнь темнее сна.
На неудачах и победах
Готовит варево она.
Шипит и хлещет временное,
Мешает злобу и желток.
Истерика и паранойя
Тебя берут под локоток.
Ведут, почти не заставляя,
Уводят из привычных мест.
Ты уверяешь — это майя,
Но точно знаешь, что арест.
Быть собой и не страшиться хтони:
Очень часто в тишине ночной
Некто по фамилии Истомин
Счастлив побеседовать со мной.
Уверяет — он любил Марину,
Таню, Виолетту, Фатиму,
Покупал траву и апельсины,
Отдыхал на Кубе и в Крыму.
Шел на гибель, приходил с победой,
Слыл вождём тропических племён,
На санскрите разбирая Веды
Уверял, что Индра — чемпион.
Ничего, состарился и умер,
Сын воюет, в Казахстане дочь.
Он теперь, как надоевший бумер,
Наезжает в питерскую ночь.
Выбрал собеседника, который
Тени различает на стене.
Долгие он любит разговоры,
Доверяет, вероятно, мне.
На улице почти тепло,
Зато промозгло.
Ведут войну добро и зло
Во тьме беззвездной.
Быльём былое поросло,
Рыдать неверно.
Пора пойти и взять бухло
Здесь, на Шпалерной.
Мои друзья говорят о любви и смерти,
Спорят о том, как надо писать романы,
Но идёт война, смерть стала частой гостьей,
Сюжеты обрушиваются в лентах новостей и социальных сетях.
Трудно сострадать придуманным героям,
Кодекс бусидо представлен в новостной ленте,
Отступить в придуманный мир уже невозможно,
Только закрыть глаза.
Некоторым нравится жить частной жизнью,
Ходить в магазины, покупать хлеб и вино,
Слушать музыку, подпевать старым песням,
Ностальгировать и надеяться, что наступит день
Когда станет интересно читать романы,
В том числе и о вселенной, где мы неожиданно оказались.
Стихотворение, записанное в канун Великого Поста 2024 года
Привет, мой давний товарищ
по вялотекущей шизофрении,
как же новые времена
с тобой нас переменили,
о чем бы мы ни твердили,
как бы друг друга ни парили -
правое полушарие,
левое полушарие.
Расскажи лучше, как предчувствие
мы отличим от страха,
избавимся, сплюнем, дунем,
признаем, что просто жесть -
времена, когда смерть,
ненасытная росомаха,
алчет добычи больше,
чем может съесть.
Наше дело тайга,
тело наше оружие,
живые и мертвые существуют
среди духов, горних и прочих.
Росомаха в тревоге.
Сегодня она не ужинала,
и станет сама добычей
быстротекущей ночи.
Война идёт слишком долго. Мы, вроде, почти привыкли,
Она пропитала наши слезы и сны.
Вздрогнешь, когда красотка в баре окликнет:
Старик, расскажи, как жили вы до войны.
До Киева шел экспресс. Проводницы носили красное и голубое.
Чуть дольше, чем из Москвы до Питера, но все равно
Нужно было успеть выпить чаю, заняться любовью,
С утра посмотреть в окно.
От той страны остался нам Нижний, даже если не Нежин,
Ополье и Север, надежда и благодать.
И надо так много вернуть себе.
Прежде,
Чем снова начать терять.
Так странно, мне звонил Дан Каменский,
Столько лет прошло, а мы живы,
Кажется, мы делали всё, чтоб этого не случилось,
И такая шняга.
Вокруг умирают молодые,
И те, кого мы любили,
И те, кого мы не слишком любили,
Жившие аккуратно.
Дан сказал мне: слышишь, старик, я тебя читаю,
Я недавно научился обращаться со смартфоном,
Пока ещё не до конца разбираюсь,
Как скачивать приложение.
Это было накануне теракта,
Группа «Пикник» — одна из многих,
В юности мы не то, чтоб слушали Шклярского,
Куда охотнее — Роллинг Стоунз.
Знаешь, сказал мне Дан, я вспоминаю,
Как весело мы с тобой проводили время,
Недавно в очередной раз я почти что умер,
Но что удивительно, опять не вышло.
Он родился 24 ноября, я 26-го,
25 лет мы праздновали вместе,
Какая была крышесносная вечеринка,
Правда твоя, Дан, есть, что вспомнить.
Все началось с секшал-харассмент,
С жалоб стареющих женщин, что их обидели в юности,
С неуклонного повышения возраста сексуального согласия,
С доносов в полицию на подростковые вечеринки.
Все началось с желания девиантов считаться достойными гражданами,
Вступать в брак, занимать должности, наследовать имущество,
С восприятия любви как подобия физкультуры.
Все началось со снятия запретов.
В сущности, все началось с ошибки, как обычно в человеческой истории,
Кто-то разрезал яблоко, и война сделалась неизбежной.
Памяти Е. М.
1
Много проходящего.
Многое есть — и сгинет.
Не вспомнишь волков и ящериц,
Элегий и гимнов.
Только тоска по Мякишеву — неизлечима.
И жалко тех,
кто совсем не в теме.
Туда, где его сейчас услаждают гурии и богини,
не доходят интернет-сообщения.
Эпоха была другой,
мы сами были другими.
В́идение не отменяет виденья.
2
Все перепутали: твой ангел, мой удел,
И ног уже не отрясти от праха.
Доглядчик мой меня не доглядел,
Вот он лежит — разорвана рубаха,
Под глазом гематома, нос в крови,
Не скоро станет сил ему подняться.
Он мне представил доводы свои,
А я свои, чего ж теперь стесняться.
К таким как я мир скучен и суров,
Он правила придумал и законы.
Доглядчики в чести у мусоров,
Но у меня их нет среди знакомых.
Он долго ходил в небесных одеждах,
Но прошли десятилетия, и выбрал камуфляж.
Между войной и миром нет золотой середины,
Между адом и раем нет остановки,
Между вчера и завтра есть здесь и сейчас.
У нас была совсем разная жизнь,
— сказал Игнатьев полковнику,
Но вот мы вместе,
В этом месте, на линии.
Пьем чай.
Жёстко напомнили, — выбора нет,
Любой вопрос — мним, любой ответ -
Свободы мимо, тело держит скелет -
Лучшее подтверждение, что выбора нет.
В проме/жутках солнечный свет,
Несколько остающихся лет.
Пачка примятая сигарет,
Так что не парься, — выбора нет.
Приходишь — привет, уходишь — привет,
Выбора нет.
Сонет к АР
Чем был оплачен наш союз?
Удачей лёгких разговоров?
Но мы сухим хранили порох
Под гранж и неизбежный блюз.
Как нежен и податлив город.
Я даже утверждать боюсь,
Что было лучше на наш вкус,
Лихие — двадцать, злые — сорок?
Но изменились времена,
На плечи рухнула страна,
Смешала мысли ностальгия,
И мы, почти достав до дна,
Как только началась война,
Себя увидели другими.
Не плачь, жено.
Наша судьба темна.
Из трясины, из плена,
когда не достать до дна,
Очевидна,
То есть видна,
Родина,
Призрачная страна.
Которую не вышло оставить или остановить,
С которой выпало стоять на своём,
Где наш род, где нам быть,
Где наш дом.
От Владимира до Юрьева дорога лежит по всхолмиям и полям,
От Казани до Нижнего — по берегам реки,
От Питера к Пскову и дальше к пещерам и монастырям,
Стоят как свечи старухи и старики.
У них бесконечный Великий Пост,
Большое стояние за живых.
Каждый русский погост
Молится за своих.
Из какого города берется печаль,
От какого фронта идёт печаль,
Кто нас с этой историей обвенчал,
Говорил, да созиждется едина плоть.
На Иордане Господь гулял,
И в Афгане Господь гулял,
И тем более в донецких степях ходил,
Воинов провожал Господь.
Я знаю всего десяток молитв,
Десяток молитв, укрепляющих тишину,
У них особенный слог и ритм
У мирных молитв в любую войну.
Нашим чадам — дай детство, матери и отцу
Дай спокойную старость на своей земле.
Через десять лет, хоть когда-нибудь,
У Тебя ведь времени нет, Господь.
Да, я помню, что время идёт к концу,
Предначертаны сроки и ясен путь,
Дай исполнить нам повеленья Твои,
Господь.