* * *
Прочертят головы кометв пространстве огненные дуги,
случайный оставляя след
движенья сфер на наши руки.
Запомни опаленный взгляд,
оплавленные мглою лица.
Вот головы комет летят,
чтоб никогда не возвратиться.
* * *
Могу и так, могу и сяк,вот так, и эдак.
На солнце щурится кивсяк – далекий предок.
Ему, что Фройд, что камбала –
Эдип на склоне.
Алкает истин голытьба
в о-де-колонне.
Настроят ангелы беды
свои приборы,
транслировать из пустоты
плач Мандрагоры.
* * *
Цезарь валит Тайгу,двигая легионы
прочь от родных лагун
к берегам Ахерона.
Марш оборвется тут
эхом латинским – Вале!
Райх вороджит Монгун
каменными глазами.
Распростер над Тайгой,
ойкуменой пропахший,
римский Олгой-Хорхой
два крыла рукопашной.
Здесь, всю тьму бытия
до глубин Енисея,
прожигая, горят
звезды Кассиопеи.
Цезарь валит Тайгу
от Заката к Восходу.
Мы все останемся тут
желтым душистым медом.
Пряча зорю во рту,
кованную металлом,
двигают мерзлоту
мамонты Ганнибала.
На Млечном пути Дерсу
ищет следы Эрлика.
Заплетает в косу
волосы Вероника,
срывая столбы Плеяд
на всю динну небосклона.
Сдвинув щиты стоят
Цезарь и легионы.
В точке координат,
где Цезарь вбивает клинья,
о которой молчат
и Птолемей, и Плиний,
за рубежом молвы
умершие бесстрашно
бьются среди живых
с кентаврами в рукопашной.
Вихрем ночной налим
елей кружит вершины.
Рубится Вечный Рим
тысячеруким Шивой.
Медь латыни Тайгу
надсекает в тревоге.
В танце бодают мглу
лоси – слепые боги.
Минерва оплачет львят.
Огромным молчаньем львиным
тебя да благословят
павшие на равнине!
Слитна щитов стена.
В гул над Тайгой багровый
сеет железный Марс
семя – зубы дракона!
Вечная Оэлун
да не проявит жалость.
Босиком по ковру
битвы идут Стожары.
Так, один за одним,
взгляд прозревая гневом,
вступают дети Тайги
в зрелище не за хлебом.
Легионы бойцов
здесь не за древесиной.
Дождь упадет лицом
в маки Монте-Кассино.
Даже по грудь в снегу,
дымящемся спелой кровью,
Цезарь валит Тайгу,
сдвинув щиты как кровлю.
Призраки древней тьмы
выстроились на скалах.
Цезарь, римские львы
не сойдут с пьедесталов.
Доблесть сталью полна!
Но, сладима и люта,
смоет Леты волна
все, что было, отсюда.
Выбьют в теле скалы
дикий узор Охоты,
туго сплетя в узлы
всадников и пехоту.
Обелиск в небеса
памяти легионов
шелестят голоса
каждого поименно.
Там, на краю зари,
где дышат снега устало,
в синий свет Тенгери
вонзились клыки Вальгаллы!
Но что о том старику
кружащему дантов бубен?
Цезарь валит Тайгу.
Море штурмует Рюген.
* * *
Мамзель Грецкижует клецки
по-датски.
Рецепт светский.
Бульон флотский.
Супец адский.
Придет Ржевский,
почти Бродский,
солдатский.
Лицом детский,
цеплять блестки
на лацкан.
* * *
Равно: ни холодно, ни жарко,ни сумеречно, ни светло,
пока беззубая вакханка
кусать пытается стекло.
Куски Орфея в струях Гебра –
так завершен и гон, и лов.
Как угнетенные свирепы
в броне из носорожьих лбов.
Уайет
Дословно: будто раненый олень,тропа петляет до холмов цветущих,
будь то мелодией о пепле и золе,
негромко тлеющей, и за предел ведущей.
Почти небрежно ветер заплетет
прядь седины звук эха блик агата.
Ловец пред Господом по вереску идет
в ботфортах честных в сторону заката.
Тут по равнине сеял валуны
ледник, и, с загорелыми боками,
они в траве, как призраки зимы,
и ожидают звезды над холмами.
* * *
У тишины есть свет,за чьей спиной особый
звук оставляет след
парящий, невесомый,
для костяных глазниц
в слоях девонской соли,
для отпечатков лиц,
молчащих в общем хоре.
Дом времени – песок,
сезам, горчица, просо.
Швы источают сок.
В нем засыпают осы –
старатели шитья
прорех вполне успешно:
меандра, корабля
и полосы прибрежной.
Изнанку полотна
ткет арахнид-бетховен.
Здесь тишина темна,
и тонкий штрих неровен;
неотвратим отлив;
неразличимо эхо;
медь пиний; мед олив;
хруст скорлупы ореха.
Лиссипова парча,
струенье драпировки.
Так статуи молчат
на языке обломков.
Небесная зима
провалов и откосов,
где рассыпает тьма
монеты Барьбароссы.
* * *
Потусторонне солнцеплавит латыни мед.
На коллонаде Сфорца
никогда не пройдет
сине-багровый полдень;
в клепсидре окаменев,
мрамор тебя запомнит
в профиль, имперский лев.
* * *
Припыленные лбыэлефантов небесных
нами стали не мы,
дальше неинтересно.
Имена долгих книг;
запах гнили соленый;
засыхающий сдвиг
звуков краснознаменных.
Словно волки по льду –
быстро, неотвратимо,
счет секундам ведут
сестры: Возле и Мимо.
Вышел месяц, примкнув
синий штык беспризорный,
и мелькают сквозь тьму
леденящие зерна.
* * *
Немеют отцы-калибры,слитые в доломит.
Ортоцерас царит там
над движением плит.
Чудовища панцерфау
выставкой ржавых лиц
врастают в стены и скалы
прорезями глазниц.
Альпийских ангелов стая
вряд ли их воскресит,
над Маттерхорн вздымая
звуки своих трембит.
Оплавленный прах метафор.
Застывший бог поездов.
Нырнули птенцы люфтваффе
в огненное гнездо.
Над глиной полей вечерних
тянет песню без слов
мертвый четвертый Генрих
герцог и птицелов.
Мергель впитал багровый
дребезг стальных крысят.
Ангелы Маттерхорна
их больше не воскресят.
* * *
Легкую медь Тавриды,как падали нежный пах,
радостно рвут хариты
лапами россомах.
Шелест листвы, лязг битв
сгустились в натеки смол,
и проступает битум
в следах бесполезных слов.
* * *
Без семирадостного шумаскольженье матовое длится.
в халатах белые Дарумы –
архиепископы больницы.
Наполненные морем окна;
испытанные гневом тени;
чешуйчатый ребенок строгий –
Протей на поводке Мантеньи.
Звук аммонитовой валторны
проявит италийский берег.
Цвет сепии нерукотворный
он в белизну почти поверит.
Слепого взгляда почерк хрустнет –
вот звук томления шершавый.
Материковое искусство
тела пронзать карандашами.
Я тоже Беккет этим летом,
но, как сказать: не ожидая
под деревом, где Гамлет дремлет
в утраченной гравюре Рая.
2020 год