Пронзительная Ольга Андреева прочитала лекцию о русской цивилизации в Доме учёных в Пущино. Накануне она попросила меня написать несколько тезисов, что я об этом думаю. Думаю я об этом давно, с юности, и вот что придумал к своим преклонным годам (юности не исключающим, как увидим ниже).
Итак...
Русская цивилизация — она промежуточная, в силу географии и истории. Работники одиннадцатого часа, как было определено еще, кажется, у митрополита Иллариона в «Слове о законе и благодати», первом великом русском произведении (а не в сомнительном по датировке Слово о полку).
В русском эта встреча, пограничье — старого и молодого — стоит особенно остро. В одной из своих последних лекций их союз блестяще проиллюстрировал Лосев, показавший, что вечность — есть вечная юность, а вечная старость — Кощей Бессмертный.
Как работники одиннадцатого часа, самые молодые на этом пиру, мы — наследники изначального, великой греческой культуры в византийском изводе, великолепной Византии с её государственностью, ролью Церкви, симфонией, наконец, искусством, долгое время устремленными только ввысь, сквозь тяготы жизни, напрямую к смыслу.
Эта черта осталась за нами и в 19, и даже в 20 веке, когда мы восприняли западные формы. Даже коммунизм, чисто западное явление, мы обратили в совершенно русское, с его зияющими высотами, ужасом и прорывом, разбитыми судьбами и упоительной возможностью жить иначе.
С другой стороны, Россия — страна парадокса и ни в коем случае не страна закона и правила. У нас так хорошо, потому что так плохо. Глеб и Борис — страстотерпцы, отказавшиеся от сопротивления, считаются первыми покровителями русского воинства.
Россия — страна землепроходцев, страна открытого пространства. Здесь всегда есть место для ухода, побега внутрь, поэтому нет и не может быть жёсткой социальной иерархии.
Но мы — первые после легендарных ариев, дошедших до Атлантического океана (и то это возможно миф), — дошли до последнего предела, конца земли, до океана Тихого. Мы и вправду империя от моря до моря, но не как завоеватели, а как землепроходцы.
У нас главный положительный герой — не праведник, а раскаявшийся грешник. Многие знаменитые монастыри были основаны разбойниками, как, к примеру, Оптина пустынь. Разбойника пел Шаляпин. Всегда подчёркивалось, что именно разбойник первым после Христа вошёл в рай.
У нас нет чётких правил и не может быть диктата права в римском варианте. Россия — страна общего и общины, но каждый случай в ней на особицу. Нет и не может быть общего мерила для всего и всех.
Россия алчет справедливости, но лучше всего знает, что она невозможна здесь, долу. Самые страшные минуты национальной истории — когда это знание забывается, захлестывается мутной исторической волной или скорее — западной — не всегда осознанной — пропагандой. Самим присутствием рядом Запада с его системами кодификации мы обязаны глубочайшими потрясениями нашей истории. Но и он, этот Запад, не всегда виноват. Такова судьба.
Может быть именно поэтому Россия и самая свободная страна. Здесь свобода не гарантируется от сих до сих, но каждый берёт её себе столько, сколько сможет вынести, не зарекаясь от тюрьмы и сумы.
В общем Россия — всегда граница. Для европейского выкормыша, немца (то есть того, кто нем, или того, кто не мы) — это отчасти ещё родное пространство, но уже инаковое. Что русскому по хую, то немцу смерть — именно так звучит в реальности знаменитая пословица.
Но и для азиата Россия — отчасти дорога в Европу, где он ещё немного дома, где ещё можно не чувствовать цивилизационной дистанции.
Немцы и турки — два типа «родных иноземцев», тех, с кем нам нормально, почти хорошо. Остальные — чужаки.
У нас большие переклички и с индийской, и с исламской культурой. Татаро-монгольское наследие в известной степени определило нас — от тяги в путь, в дорогу, в кочевое — через тёмные места, за великие реки — до того непреложного факта, что сама наша территория (реальная и законная территория Российской империи и СССР) фактически задана империей Чингиз-хана, несколькими её улусами.
Быть в России своим, родиться и вырасти здесь, на этих открытых всем ветрам пространствах — тяжелейшая ноша и величайшая радость.
Остаёмся дома! По сравнению с нашей концентрацией весь остальной мир — разбавленный компот.