4

Вчера мы гуляли с Олегом Бурьяном, и Бурьян привел меня в странное место. На Загородном проспекте, глубоко во дворах, не отмеченная никакой вывеской, существует чайная, столовая, забегаловка. Ты просто заходишь в подъезд, на полу заляпанный зелено-синий ковер, штукатурка обваливается, краска облезла. Открываешь дверь и попадаешь в инаковое пространство. Девушки на раздаче по-русски практически не говорят, да-нет, здрасьте, спасибо. Цифры пишут на салфетке. Блюда в меню – картинка и иероглифы. На задней стене огромный китайский телевизор транслирует китайское кино. Субтитры – иероглифы. Красотки и офицеры китайской народной армии. Какой-то бой. Палачи-гоминдановцы расстреливают деревню. Герои поднимаются в горы к заброшенной пагоде. Все очень целомудренно, но ясно, что в сюжете присутствует любовная история. Может быть даже парочка любовных историй на фоне великой борьбы китайского народа за свое освобождение от японских захватчиков и их прихвостней. Мелькнул портрет Сунь Ят-сена. Мелькнула фотография Чай кан-ши. Собственно, это все, что я понял.

Сначала, - рассказывает Бурьян, - сюда ходили только китайские рабочие, и здесь спокойно можно было вкусно поесть вдвоем за сто пятьдесят рублей. Потом кто-то растрепал в соцсетях, и местечко стало модным в узких кругах. Теперь публика серединка на половинку. Конечно, много китайцев, но немало и наших. Фриков, хипстеров. Это и правда для них. Особенно обаятельны русско-китайские парочки. Какие же у китаянок случаются длинные ноги. Надо же, они по-китайски говорят, только время от времени вставляют русские словечки. А вот парень китаец, а девушка наша. Эти говорят по-русски. Тоже красивые оба. Такие китайцы совсем не похожи на людей из туристических групп, которые наводнили Питер, да и на обслугу в том же самом кафе. Они другие, из другого мира, из других социальных групп, наверное. Для меня это совершенно непроницаемые картинки. Я, конечно, пытаюсь их читать, но понимаю всю меру собственного произвола. Здесь происходит действие, о котором можно вообразить все, что угодно. Где-то в двухстах метрах Владимирская площадь, немного дождливый Петербург, уплывающий в вечер, остывающий час пик. Кстати, чай можно наливать сколько угодно, совершенно бесплатно.

Мы с Бурьяном поужинали на 250, с приходом хипстеров цены выросли. Разговор, естественно, кружил вокруг геополитических проблем и перспектив человечества. Олег немного тусовался с трансгуманистами, я только что закончил текст про «технологическую сингулярность». Рядом с нами сидели персонажи, у многих из которых в анамнезе нет ни христианства, ни ислама, ни иудаизма. Для них слиться с искусственным интеллектом будет совсем не больно. Они заранее готовы. Колебание дхарм, еще одно колебание дхарм. Я доказывал Олегу, что у людей, таких как мы, все равно останутся шансы. Не все смогут или захотят уйти в прекрасный новый мир, и развернется классическая голливудская антиутопия. Многие не захотят – наши старообрядцы, сектанты, старокатолики, мусульмане, особенно из числа тех, что воюют в ИГИЛ. А человек ведь коварен, сметлив и изворотлив (далее по сценариям многочисленных киношек).

Олег возразил, а чего, собственно, париться? Монтень считал 25-летних девушек почти старухами. И сейчас на Панаме 50 лет – точно возраст глубокой дряхлости. К пятидесятилетним там идут как к старейшинам, советоваться. Мы же даже близко не чувствуем себя стариками. И это тоже часть разворота, Федоров forever.

В сущности спорить здесь не о чем. Мы внутри ситуации, а не вне ее. Об этом уже говорили самые разные люди, от диджеев на Серебряным дожде до фантастов в начале 60-х. Но мне жаль. Просто сентиментально жаль всей нашей бучи, истории, культурки, которая будет каталогизирована, конечно, но превратится в никому не нужный хлам. Она и сейчас постепенно становится никому не нужным хламом. То есть существуют немногие, люди, которые в ней живут, которым нравится плоть и кровь, гной и страх жизни, они говорят, визжат, вопят, издают звуки, делают музыку, рисуют картинки, но как-то взахлеб и вперебой; их слова и жесты сливаются в единый гул, где не различишь отдельного голоса. Иногда мне кажется, что это печальный вой людских душ, покидающих мир. Когда-то, на заре христианской эры, так пели и рыдали языческие боги, уходящие из Средиземья…



5

…Пока я писал для «Медиации» текст про «Технологическую сингулярность», мне было видение, настоящее.

И видел я. Петербург после того, как все проиграно. Остались люди, отдельные, их очень мало в пустом и огромном городе. Вокруг мир, большой и страшный, мир победителей. В т. н. странах золотого миллиарда живет так называемое «технологическое человечество», люди, давно уже сросшиеся с машиной, почти бессмертные. Среди них культ интеллектуальных способностей в цифровом измерении, денег, возможностей, умений, какого-то извращенного, то есть непонятного нам познания. Эротика, если есть, то она в основном гомосексуальная, хотя о сексе в нынешнем понимании говорить не приходится – слишком странные это существа.

Люди же – в современном виде, не «техносы» - живут на севере Африки и Ближнем Востоке, в перенаселенных городах. Это, в сущности, заповедник, в принципе там показывают представителей старого человечества – как оно было. Здесь секс, болезни, смерти, убийства, драки, но и увлечения, страсти, попытка заняться искусством и пр. Правда все это имеет даже уже не этнографическое, а биологическое значение. При помощи этого заповедника «технологическое человечество» изучает свое прошлое и отталкивается от него – типа, как все ужасно.

Север, особенно северо-восток признаны вообще непригодными для обитания. На наших нынешних территориях живут отдельные группы, те, что «так и не уехали»,. Тут почти нет современной техники, а старая плохо работает. Однако существует Центр поддержки северных территорий (так как никакого прямого насилия в этом мире нет), который обеспечивает определенный уровень «цивилизованности» в этих странных памятниках севера – опустевших городах, где осталось еще не меньше 100 000 населения. Подновляются дома, дороги, работают коммунальные службы. Мир тут странен, почти все бесплатно, поэтому сюда съезжаются те, кому не хочется участвовать в круговороте современности. Единственное требование при пересечении границы – «смертность», то есть отказ от «фактического бессмертия», которое гарантирует внедрение чипов и других цифровых штучек. Здесь это почти запрещено, хотя нелегальная торговля идет и есть всякие возможности.

Остальная Россия – несколько таких же городов, только меньше и заброшенней. Очень интересно выглядит Москва – народу чуть больше, чем в других местах, но город-то огромный, хранит память о начале 21 века, очень инфернальное место, рассадник мрачной мизантропии и темных делишек. Православие официально забыто, то есть оно не входит в список основного наследия человечества ЮНЕСКО (эта организация очень даже действует) и потому не музефицируется, как другие ветки христианства. Но в глубине России, где люди живут совсем на свой страх и риск, существуют проповедники, к которым путешествуют со всего мира, даже некоторые «технологи». Вообще, Россия, как и прежде, странное место, хотя общепринято за смыслом нужно ездить не сюда, где «земля на рекреации, непригодная для обитания», а в Индию, на север Китая, в Японию. Там настоящие центры смыслообретения, туда стекаются «техносы» отовсюду, там могут не только вдохновить и настроить, но и заменить нужный чип, подойти к проблеме технологически, были бы деньги.

Вообще, это мир, где больших денег стоит только бессмертие – все остальное практически задаром, избыток энергии, нефть давно мимо, как и газ, все питает солнце, водород и электричество по Тесле.

И вот блуждает по этому Питеру человек по фамилии Бодрягин. Так звали Энди, моего юношеского приятеля-хиппана, когда-то мужа Лены Горчаковой, теперь глубоко православного мужчину, который совершает хорошие поступки. Но Бодрягин из сна к тому старому Андрюше не имеет никакого отношения. Он – другой, хотя в чем-то похож. Так же торчит, так же любит красотку…

В общем, пристрастился он к веществам и некоторой Мадлене, чрезвычайно худой девушке, которую прозвали «велосипедом». Мадлена всегда ходит в черно-красном, подчеркивая цвет волос и боевую окраску губ. Видение было эротическим – они исступленно трахаются, иногда находят себе случайных партнеров, чтоб расширить круг…

…Однажды ночью, гуляя по пустому городу, Бодрягин набредает на старинный склад пластинок и проигрывателей. Они с Мадленой слушают музыку классическую, он на ди-джеевском пульте начинает делать из нее микс (стартует с Ленинградской симфонии Шостаковича). Получается невыносимо здорово, это дает известность, Бодрягина начинают слушать по всей России, потом его приглашают в Касабланку, вроде бы центр «человеческой» части земли. Там эта музыка производит ошеломляющий эффект, возникает какое-то брожения, за ними гоняются в духе «Матрицы», то ли убивают, то ли восстание, но это я уже плохо разбираю…

Кроме Бодрягина и Мадлены во сне бродят и другие герои. Пес-Петров, сомнительный чувак, который больше всего хочет достичь «технологического бессмертия», вставить себе нужные чипы, для этого он крутится, суетится, барыжит на черном рынке… Василина, чудное создание, озабоченное трахом и только им…

Сестры Васильчиковы – устраивают групповики на Петроградской стороне, иногда приглашают Бодрягина и Мадлену. Бадрягин очень там ценится, потому что живой и бодрый. Каштанов и его подружка Лена Мехлис – оба просто живут (странные имена и фамилии, но они были именно такими).

Больше всего меня потрясла ясность картинки. Я вроде каждую деталь запомнил. В Касабланке вообще – избыток форм, телесной жизни, торговля, деньги, все то, чего совсем нет в опустевшей и подконтрольной России. Когда Бодрягин и Мадлена туда попадают, они поначалу ошарашены, не понимают, откуда это все. И в чем заключается пустотность, почему это можно, разрешено, даже чип себе вставить и быть молодым долго, очень долго…

Там возникает такая барышня, Мелисса, она хочет отвлечь Бодрягина от его музыки и Мадлены, убедить, что вообще все есть как есть, не к чему стремиться, надо жить свою жизнь, «технологи» - просто другие существа и ничего больше… Бодрягин ебется с ней и потом грустит. Чувствует, что его выпотрошили как рыбку…

…В общем приснился мне сюжет под номером 10 в тридцать шестой степени из каталога смысловых галлюцинаций человечества. А может быть я преувеличиваю, и очень скоро станет ясно, что наработали мы гораздо меньше, чем кажется. Мало, очень мало. Почти ничего…



6

Последнее время я пристрастился гулять с Линдой по набережной Робеспьера. Там существует газон и почти нет прохожих, особенно ночью. Мы идем от Литейного, проходим шемякинский памятник жертвам политических репрессий и разворачиваемся у большой автостоянки, куда часто приезжают люди трахаться в машинах. Я замечаю их силуэты и быстро отвожу взгляд, чтоб не смутить…

На другом берегу Кресты, а здесь – прекрасный город. И эта близость страдания, смерти, ужаса, обреченности – и сочной красоты жизни, их спаянность в один пейзаж - тревожит и подстегивает меня.

В дни моей юности, в далеком ХХ веке множество людей с пеной на губах обсуждали возможны ли искусство, поэзия, музыка, богословие, страсть, безмятежность после Освенцима, Дахау и ГУЛАГа. Ответ их заключался в самом вопросе. Конечно же, нет. Ничего этого больше не будет, если у тебя есть сердце.

Первый раз я услышал эту телегу на лекции Сергея Лезова, теперь забытого богослова. Сначала мне захотелось набить ему морду, потом напиться, потом заняться любовью. Это оцепенение следовало стряхнуть с себя, снова встретить мир, а не трупы. Я думаю, того же хотели узники, которым удалось спастись из гиблых мест, выйти на свободу. Хотя, что я знаю о них? Наверняка среди них существовали разные герои.

…Однажды, примерно в те же годы, я решил съездить в Лабытнанги. Поезд отходил с Ярославского вокзала, и я часто видел его в Челюскинской, он будоражил мое воображение. В Лабытнанги почти единственный сохранившийся участок железной дороги, которую мечтал построить Сталин, чтоб сократить расстояния до Дальнего Востока. Дорога должна была вести от Архангельска до Магадана. Наверное, это одно из самых страшных мест на земле. И самых гиблых. Болота, комарье. Дело было летом, места для человека там совершенно непригодные, но в какой-то момент, в предзакатный час, я вдруг понял, что думаю не о костях, которые на каждом шагу, а о том, как красиво играет солнце, продирающееся через низкие северные облака. Меня не переделаешь…

…Другой раз, гораздо позже, мы побывали в Новой Чаре, на севере Читинской области. Новая Чара – бамовская станция, вокруг голые горы с открытым выходом урана. В конце сороковых годов большевики пытались вести добычу, потом свернули дело. Можно представить, какой стоял стон в этих местах. Но они прекрасны.

…Профессор Толкиен не захотел сделать свою сказку метафизически сложной. Он не увидел и не воспел красоту Мордора и его обитателей. Но это вопрос предопределенной установки. А то мое разнузданное воображение рисует уже прельстительных девушек-орков, которые хотят внести доселе не виданных ими хоббитов в список своих любовных побед. В маргиналиях толкиенизма, думаю, таких версий полным полно, и это опять возвращает нас к теме многообразия человеческого наследия. Нет, как ни крути, Главному Бортовому Компьютеру Земли забавно будет с нами разбираться…


12 ноября
Кастоправда
>