Зацепило?
Поделись!

14•16
фото Анастасии Романовой

В поисках оправдания...

Последние месяцы я постоянно думаю, что происходит в стране и со страной. Прочитал тут недавно текст одной барышни, которая хочет уезжать. Троицкий тоже говорит, пока валить, все, кто могут, валят. И мы вот с Настей можем, в принципе, и доход найдется, и дело в любой стране, надеюсь, но я совершенно не хочу. И не материальные или политические вещи меня здесь держат, а линия горизонта, пейзаж и люди. Я люблю людей, говорящих в России на русском языке, и ничего не могу с собой поделать. Поэтому все, что я напишу дальше, будет «попыткой оправдания» их – и моей вместе с ними – позиции в быстроменяющемся мире.

(14)

Большой исторический поворот пройден, от крушения Советского Союза нас отделяет эпоха. Уже сознательно действуют в обществе люди, которые родились после 91 года, и никогда не видели коммунистических лозунгов, социалистического соревнования, никогда не жили в стране, где рейс из Таллинна в Ташкент был внутренним, - а как же иначе?

Но вот что странно. Все эти два с лишним десятилетия, пока новые поколения росли, страна искала объединительную идею, а то и идеологию. Особенно в ней нуждалась молодежь – популярность организаций разного толка от НБП до Молодой гвардии – тому вернейшее свидетельство. Но на вооружение этих групп принимались раскалывающие идеи, порой крайние, радикальные, порой вполне вменяемые, но по центристски беззубые. А нужна была общая, устраивающая большинство, которая позволила бы вернуть все, что так нужно, в повседневную жизнь. Вернуть иерархию ценностей, значение собственного присутствия в истории, наконец, алтарь, на который можно было бы без сомнения и сожаления складывать штабелями частные жизни.

У России всегда был такой «алтарь» - «большой смысл». Без него нам неуютно и сиротливо - об этом в те годы много говорили и писали. Появился этот прекрасный предмет тогда, когда мы только-только выбрались из-под татар, в царствование Иоанна Третьего. И вправду, давно было, кто теперь вспомнит? Но выглядело все весьма впечатляюще, и, главное, на языке того времени убедительно донельзя. После падения Византии Московское государство осталось единственным восприемником греческой православной традиции. И кто, как не мы, должны были считаться Третьим Римом? Претендентов-то на эту завидную роль существовало множество, но в большинстве своем их слизнуло османское завоевание…

С тех пор «смысл» не иссякал. Он обострялся в критические минуты – при Иване Грозном, в Смутное время, - дал слабину при Петре, когда было пошли учиться у Голландии, - и особо расцвел после французской революции и победы над Наполеоном. Священный Союз, - куда уж круче! Всю монархическую Европу мы ведем за собой в поход против разрушительных идей и провокационных изменений.

Это была первая кульминация русского смысла. Вторая наступила, когда западная революция вроде бы победила, и, как это часто бывает в России, переросла, разрушила саму себя в горниле Октябрьского переворота. Сталин покончил с романтическими иллюзиями по типу «мировой пожар гори, Господи благослови», и начал строить свой особый социализм в одной отдельно взятой стране. Тогда, особенно до начала Второй мировой войны, все взоры человечества были обращены к СССР. Кто глядел с надеждой, кто с ужасом и ненавистью, но равнодушных не существовало. Еще бы, Россия предложила фундаментальную альтернативу привычным вековым характеристикам жизни, здесь рождался новый человек и новая вселенная…

…Как все подобные надежды и иллюзии постепенно иссякли, переоценились и сошли на нет, мы хорошо знаем. Думаю, напоминать не надо. К 70-м годам этот «большой смысл» России был внятен только официальной пропаганде. Остальные хохотали над ним, и дохохотались до распада страны. «Я все на алтарь положил, и совесть, и любовь», - говорил герой замечательного романа Владимира Личутина «Фармазон», изданного в начале 80-х, - но на чей алтарь именно, сообразить уже не мог.


(15)

После крушения Союза обрушились и все общественные ценности, - как оказалось, это стало катастрофой миллионов людей. Для многих наблюдательных современников подобная реакция явилась неожиданной и поначалу неразличимой (для меня в том числе).

Дело в том, что, казалось бы, восторжествовала обычная повседневная равнинная жизнь. Общество, государство, история ничего не требовали от отдельного человека, он остался один, в семье и на работе, предоставленный сам себе. Никакого смысла больше не предлагалось, кроме глобализации, вхождения в цивилизованное общество и… обогащения, которое на языке эпохи называлось: жить как люди. Люди из Китая или из Мозамбика, понятно, тут не рассматривались.

То есть смысл каждый должен был найти сам по себе - или расстаться с ним навсегда. Так действовали и чувствовали герои голливудских фильмов, западных книг, популярных передач и психологических пособий-тренингов, забивших всю территорию общественного сознания.

Однако исторического подсознания, корневых народных представлений об истине и правде, как ни странно, этот поток не коснулся вовсе. За пределами Садового кольца, в худшем случае за московской и питерской кольцевыми дорогами (хотя с Питером уже сложнее), само это крушение идеала воспринималось как нечто позорное и катастрофическое. В пределах частной жизни смысла не обреталось. Для жертвы и подвига, который, согласно тысячелетней христианской традиции, - и есть самое важное, самое интересное в земной жизни – вообще не находилось места. Они, если и не порицались, то высмеивались, подвергались цинической обработке, как молоко длительного хранения - консервации…

Я сознательно не говорю здесь о социально-экономических аспектах той истории. Меня интересует, что творилось в головах и в сердцах, а не в кошельках и на банковских счетах. Хотя это, разумеется, очень связанные вещи. Но русское прошлое подсказывало, что речь идет совсем не о материальных трудностях. Люди были готовы к любым материальным трудностям, было бы зачем. Так как этого зачем не существовало, большинство тревожили и раздражали житейские неурядицы. И Чубайс, обокравший, - как решило массовое «я» русского человека, - наш общий дом, стал главным злодеем эпохи. Положение казалось безвыходным. Время шло, а «алтарь» никак не обретался.

Отвлечемся пока от религии. Влияние ее на современное общество настолько сложно и противоречиво, что заслуживает отдельного разбора. Религия, безусловно, имплантирует смысл и в частную, и в общественную жизнь, но для этого она должна перестать быть картинкой, позой, и стать глубоким переживанием, и личным, и социальным. Этот процесс происходит, этот процесс раздражает его противников, но сейчас разговор о нем увел бы нас далеко в сторону…


(16)

И вот тут, где-то в конце нулевых годов, пока мы неловко и неумело пытались примерить на себя формы глобального общежития и думали, как все эти богатства, капиталы, неравенство, повсеместный английский, - даже в вывесках на Невском и Тверской, - сочетать со смыслом, на Западе стали происходить странные вещи. С одной стороны, агрессия Юга, исламизация Европы, и стремление части европейцев отстоять свою идентичность, даже самыми грубыми, а иногда и преступными средствами. С другой, - окончательное торжество карл-попперовской интерпретации либерализма с легализацией гомосексуальных браков, повсеместным внедрением политикал коррекшн и превращением демократических институтов в полный симулякр, то есть торжество «общества спектакля», о котором писал Ги Дебор и скрыть, даже как-то закамуфлировать которое теперь стало невозможным. Эти процессы заставили многих русских, - отстраниться и сказать: «Нет, мы так не хотим».

У этого «не хотим» были и свои политические, и экономические причины. Особенности власти крупного капитала, его интересы, его борьба за сохранение сферы влияния, причуды государственной структуры РФ – все это способствовало подобной позиции, но не больше того. Такое единодушное дистанциирование невозможно объяснить действием пропаганды или другой манипуляцией. Это именно стала реакция многих, эмоциональная, нравственная, какая угодно. Разумеется, так реагировали совсем не все. Разумеется, в России остались миллионы людей, которым подобный ход мысли и движение души не только чужд, но и глубоко враждебен. Украинские события усугубили это разделение. Александр Невзоров со свойственной ему горячностью писал по этому поводу, что, мол, призывали народ к свободе, к демократии, оказалось пустым звуком, а призвали к привычному противостоянию, и народ с восторгом принял полузабытую стойку.

Что ж, в таком высказывании есть своя логика. Но существует и другая сторона медали. Расчеловечивание человека, которое, как ни толкуй, мы наблюдали в глобализирующемся мире, те «горизонтальные связи» вместо иерархии ценностей, которые «рыночная» мысль предлагает на теоретическом уровне, оказались неудобоваримы для общественного «я».

В СССР почти сто лет назад, в 30-е годы, мы встали за «нового человека» и занимались этим делом совсем всерьез (теперь даже трудно себе представить, насколько это было пафосно до войны). Но теперь российское общество отстаивают человека «старого». Этот «старый человек», впрочем, включает в себя и идеал коммунистической эпохи, и образ христианского святого, и канон поэта-суфия. Против обезличенных объектов взаимно уравновешенных и заранее обессиленных, кастрированных законами, правилами и предписаниями социальных связей все средства хороши, - большинство это подразумевает, подозревает и думает про себя. Кто не с нами в этой борьбе, тот против нас. Он крадет у нас будущее, поэтому никакого перемирия быть тут не может.

Получается это неуклюже, неловко, невыигрышно, крайне немодно. Но, - быть может и с подачи государственной пропаганды, так или иначе, - у нынешней России, которую вновь не слишком заботит, как она выглядит в посторонних глазах, опять появляется «большой смысл». А у нас алтарь, на который имеет смысл складывать штабелями свои частные жизни.

20 февраля 2015
Андрей Полонский