Аца Маргиев получил новенькую СВД и решил попробовать себя в роли снайпера. Он пришёл в наш район и попросил меня, клёвого пулемётчика, поработать с ним на пару. Аца был большой — два метра, могучий, внушал уважение, потому я принял его предложение и пошёл с ним искать позицию.

По дороге я вспомнил, как о нём отзывался Беса: очень крутой чувак, точно тебе говорю, я с ним был в деле и видел, что он творил, мать его! В детском садике было слишком неуютно и вражеские позиции были плохо видны. В городском парке за насыпью перед аттракционами лежать на траве тоже было стрёмно, к тому же я боялся клещей, и потому неожиданно открыл огонь по лесу Чито, в котором зарылись враги, и ответным огнём они выдавили нас из парка. Тогда мы попёрлись в здание суда, но там воняло разлагающимися трупами, и мы, держась за носы, выбежали на улицу и решили обследовать дом перед храмом правосудия. Там на втором этаже мы нашли большую, еще не тронутую мародёрами трёхкомнатную квартиру и обрадовались десятилитровой бутыли араки на кухне. Ещё мы нашли банки с компотом, ящики с домашними консервами, набитые в женский чулок грецкие орехи и твёрдые как покрышки чурхчелы.

Пока Аца искал в квартире окно с видом на лес Чито, я успел надраться араки и, захмелев, побрёл в спальню с большой кроватью, задёрнул шторы и решил поспать. Но мой новый напарник растолкал меня, вручил бинокль и сказал: мы не спать сюда пришли, а работать. Я вытаращился на Ацу, хотел послать, но он был слишком большой и мог отвинтить мне башку, и я решил надуть его. Я поставил на стол пулемёт, затем подтащил к окну кресло, сел в него, отдернул штору, закинул на широкий подоконник ноги в драных кроссовках, приставил к слипающимся глазам бинокль и сделал вид, будто наблюдаю за ТЭКом — высотой, занятой врагами.

— Если заметишь кого-то, сразу же зови меня, — сказал Аца. — Сам не стреляй.

— Само собой, — пробормотал я.

Он ещё немного постоял у меня над душой, потом убрался в свою комнату работать, и сон мой пропал. Часа два я таращился на ТЭК, никого там не увидел и решил вернуться на кухню. Мне было скучно, и я пожалел, что так легкомысленно поддался на предложение Ацы работать с ним, и выпил столько араки, что до спальни не добрёл, а свалился возле бутыли. Я затосковал по своему старому другу Бесе, который запил и вторую неделю отказывался воевать. С ним-то не соскучишься, и он так интересно умел рассказывать про свою московскую жизнь и про Юлю...

Вечером Аца тоже устал и, к великой моей радости, попросил сделать ему коктейль из абрикосового компота и араки, в общем, жизнь потихоньку стала налаживаться.

На третий день я отключился пьяный в кресле и проснулся от выстрелов. Я поплёлся в комнату Ацы, узнать в чем дело, и тот сообщил, что грохнул вражеского солдата, но я ему не поверил. Слишком просто он сказал об этом, я даже запрезирал его, потому что для меня убийство — дело тяжкое и почти невыполнимое. Конечно, я видел трупы и сам палил из пулемёта по вражеским позициям, но сомневаюсь, что убил кого-то, потому что в меня также стреляли, но я-то выбирал позицию с таким расчетом, чтоб остаться в живых, и люди по ту сторону не глупее меня. Но бывает, что человек вдруг начинает стрелять, а потом объявляет, дескать, положил кучу врагов, но ты понимаешь, что это всего лишь трёп, и больше ничего. И вообще человек, который убивал на самом деле, редко говорит об этом, он все больше молчит, если у него ещё не поехала крыша.

Целую неделю мы жили в этой квартире и за это время успели выдуть из бутыли всё горючее, сожрать всё, что можно было съесть, я даже рассосал чурчхелы, которыми колол орехи, и на седьмой день Аца стал «работать». Я прибежал на выстрелы в комнату, где мой новый напарник, облокотившись на подоконник, целился из винтовки в лес Чито.

— Смотри вон на тот окоп, левее церкви, — прошептал Аца.

Он был возбуждён, и я сразу понял, что дело нешуточное. Меня даже слегка затошнило, и, не чувствуя под собой ног, я наступил на стрелянные, ещё дымящиеся на полу гильзы и едва не растянулся в шпагате, но вскочил, навёл бинокль на тот самый окоп и заметил в нем какое-то движение. Из-за насыпи позади окопа кто-то бросил вниз две веревки, и они сначала просто висели, а потом вдруг натянулись словно лески под тяжестью клюнувшей рыбы. Только на крючке висели два солдата: один мёртвый, второй в каске и бронежилете прятался за трупом. Похоже, он-то всё и придумал и надеялся выкарабкаться, хотя на его месте я бы не дёргался и сидел на дне ямы до вечера. Но, может, он был ранен, и у него не было других вариантов. Аца палил по ним, и я видел, как вытащили убитого, и его босые ноги исчезли в кустах над рыхлой бурой землей. А второй солдат в исклёванной пулями каске сполз обратно в окоп и завалился на бок, будто заснул. И темное красное пятно на его груди все увеличивалось, потому что Аца стрелял бронебойно-зажигательными и наверняка пробил на нём бронежилет.

Вечером я и Аца выпили за победу, однако на душе у меня было тяжело. Мой новый напарник держался бодрячком, но я заметил, что ему тоже не по себе, и он сказал, как будто оправдывался:

— Если бы они не сунулись сюда, то остались бы живы.

Потом я перестал ходить на эту чёртову позицию и потерял своего нового напарника из виду. Хотя иногда мне ужасно хотелось разыскать его и поговорить с ним. А где-то через месяц Ацу Маргиева привезли мёртвого из Абхазии, куда он пошёл воевать добровольцем.