Они сразу же подружились и зажили душа в душу. Завидное добрососедство. Рекламщик Слава Белов был побогаче и помоложе, пригламуренные друзья привозили сносный кокаин, а Арсений Буневич — писатель-фантаст, недавно разменявший шестой десяток, предпочитал траву. Трава, как ему искренне казалось, лучше подходила для неспешных витиеватых размышлений о судьбах родины. Он покуривал ее через «бульбулятор» у себя в кабинете на третьем этаже собственного дома, уютно пропахшего сортовыми чаями, рукотворными котлетками, домашним компотом, свежевыглаженным бельем. Но и у Славы трава была в почете, для рабочих будней проектировщика рекламных билбордов самое то...

Но не только через вещества они нежно по-соседски возлюбили друг друга. Их породнила общая вера, что счастье возможно и в подмосковном коттеджном поселке, а не только в тай-лэндах и на гоах, или в Барселоне, где обе четы — а друзья порой зимовали со своими половинками в разных местах — искали свой персональный и безмятежный рай. Но по разным причинам возвращались —таки обратно в Россию: работа, беременность подруг-жен, — все это требовало перестройки легкого быта по съемным южным дачам на бытие, обремененное недвижимостью в не лучшем климате, в окружении не лучшей из стран.

Была у них и вправду «выделенка», — поселок, зажатый охранной зоной Мосводоконала, трассой и большим куском хиреющего леса. Место атмосферное, с историей, не на пустыре построенное. Улицы говорили сами за себя: «Ворошиловская», «Маршала Жукова», «Латышских стрелков», «Красных комиссаров» и т. д. История какая-никакая — это ж хорошо, но в меру. Названия постепенно поменяли — на «Переулок Демократии», «Тупик Свободы» и т. д. А на месте стареньких дачек с крохотными деревянными террасками, где еще 20 лет назад одинаково светились большие тканевые абажуры с полувековой пылью, поднимались новые дома — как мультяшный пластилиновый городок с башенками, нарядной черепицей, высоченными заборами заместо низких деревянных частоколов. Улица длиной с Арбат вела от станции и, не доходя до леса метров тридцать, упиралась в железные ворота, которые охраняли от посторонних глаз ласковое мидлклассовое житие. То, что иные сочли б минусом, Сеня со Славиком сразу провозгласили плюсом — их владения, в отличие от непроницаемых поместий окружающих господ, не разделял забор. Легкий иноземный аромат свободы и ненапряга, разноцветный флер дальних земель сразу поселился на общей лужайке между домами. По вечерам Сеня и Слава выходили из своих домов перекинуться словечком, поглазеть на звезды в тишине, и оба на физическом уровне ощущали, как холодный неприветливый пригород, столь близкий к Оку Саурона, мкадовским пробкам и люмпенским микрорайонам, превращался в прекровенный островок радости и благолепия. Лужайку украшал сочный газон, который они по очереди с удовольствием стригли. Мангальные зоны были разделены, но общий стол любили разворачивать под мачтовой сосной на «спорной сотке», принадлежавшей де факто Боневичу, де-юро — Белову.

Проволочка была в стародачных наследственных документах. Предыдущие хозяева, потомки русско-советской интеллигенции, поспешившие избавиться от своего наследства, плохо и не по-современному управлялись со своими наделами. От гектара отщипывали по кусочку. Сперва продали низ участка, с прудиком и березовой рощей, он достался владельцу сетевых обувных лавок. Затем северо-восточный бочок, с соснами и солнечной поляной, отошел разведенному айтишнику. Боневичу достался самый верх наследия — у привратья местного «Арбата». Вырученные за землю деньги старые владельцы, вероятно, быстро промотали, да еще вздумали на остаток построить новый дом, и строительство их практически разорило. Впрочем, в жизнь нового класса, с его особой хозяйственной жилкой, с ориентиром на европейские ценности, старые владельцы не вписались. Они не аккуратно платили в общий фонд, не участвовали в местном обустройстве культурной жизни, не водили детей на платную детскую площадку, принципиально не стригли газон, короче — они были не готовы для новой волны цивильных субурбий, и, в конце концов, последний кусок с хозяйским домом отошел новому владельцу, рекламщику Славику, как раз накануне мирового ковида.

Слава был горд, что высокопоставленные родители ему почти не помогали в этом деле, а его молоденькая жена Лидочка быстро освоилась на просторной салатовой кухне, — все там ей напоминало тайланды или бали. Подругам тоже понравилось, особенно уличная терраса с ассиметричными а ля кубизм колоннами, верхняя же стометровая студия с видовыми окнами, где у старых хозяев стоял рояль и висели запыленные картины, превратилась в блестящую йога-залу, увешанную снарядами для самосовершенствования. Лидочка вела прибыльный Инстаграм: молодая мама показывала подписчицам, чем занять день и не скучать. Спорт, подруги, ребенок, собака, фотошедевры старого сада, — все это складывалось в особый художественный семейный стиль, свободный от пошлости российских «инста-див». Вкус у Лидочки был, и она умела его подать.

Дом Боневича был выше Славиного, но значительно компактней внутри, зато — образец функционализма и инженерной мысли. И не мудрено: строительство Боневич планировал несколько лет, пока копил средства, подыскивал место, продумал все детали до мелочей. Порядок в комнатах царил идеальный. В отличие от домашней Лиды, жена Сени — Вика, без пяти минут доцент на кафедре социологии, пропадала в университете допоздна. Сеня же преимущественно работал дома, а к быту была приставлена домработница, по совместительству няня очаровательной балованной доченьки. Няня практически жила с ними и, по сути, заведовала рабочим расписанием и укладом всех жильцов. Недисциплинированные гости из столицы побаивались оставаться ночевать, зная наперед, что рано утром баба Таня, мощно гремя швабрами и детскими игрушками, придет зачищать территорию. Мягкосердечного Арсения такая твердокаменная ключница идеально устраивала, он знал, что не будь ее охраны — бесчисленные «богемные бездельники» дневали-ночевали б у него, как это случалось в первые годы существования маленького подмосковного рая. Они являлись в дом ордами, шли прямо к холодильнику, вмиг опустошали бар, занимались сексом, где попало, тренькали на гитарах до упаду. Тусовки длились месяцами, и в конечном итоге надоели до смерти. Постепенно все свыклись с новым амплуа Боневича, и даже самые безбашенные и бесцеремонные из друзей-писателей нехотя приучились приезжать ненадолго и по звонку. Они как тени из прежней жизни заглядывали лишь, чтобы отдать дань общему прошлому, — когда все считали друг друга гениями и верили в свою избранность, бегали на выступления, говорили до упаду о бескомпромиссности искусства и обжимали по углам восторженных молоденьких девиц. Сеня тоже верил в свою исключительность, но потом ему надоело. И теперь уже не хотелось оглядываться назад, — там были боль, неприкаянность, неуверенность, бесприютный поиск себя. Где-то в прошлом остались его книги, хорошо известные в узких кругах настоящих ценителей ретрофутуризма. Давным-давно, когда на пустой неустроенной кухне под столом валялись бутылки из-под дешевого вина, а по комнате крохотной московской квартирки, заваленной старой советской техникой, гуляла очередная взбалмошная непричесанная муза, его повести и романы дышали лиризмом, нежностью, верой в будущее человечества. Его герои — астронавты, инженеры, странники — любили, мечтали, сочиняли стихи, и каждая его книга, несмотря на закрученный сюжет, прежде всего, была чем-то вроде универсальной притчи. Но начав новую жизнь, Сеня потерял интерес к философичной фантастике, он увлекся деконструкцией, гипертекстовыми головоломками. Дни напролет, восседая в башенке на узком длинном балконе, его взгляд замирал над кроной старой березы, изъетой жучками-древоточцами, и он жадно изобретал все новые способы уничтожения и перекройки языка. Романтические бунтари, крутившие старомодную любовь в межзвездных пространствах, кончились, зато появились злые мыслящие машины и метко бьющие в цель киберроботы. Потягивая трубочку, глядя в окно, он мог насладиться новым положением настоящего помещика, этакого демиурга: сад, прислуга, добрая рассудительная женушка, дите, милый сосед, почти законченная книга ироничных сказок про постчеловечество. Всё — и быт, и лад, — стремилось к идеалу. Если б еще не ситуация в стране, думал он, — да и в мире тоже было неспокойно. Тревожные мысли мигренозно сдавливали затылок, и тогда он спускался на первый этаж, завернувшись в тяжелый мягкий халат, выходил на большое добротное крыльцо, окидывал взглядом голубое небо, испещренное золотистыми полосами самолетов, набирал в легкие побольше свежего воздуха, и тени улетучивались.

Слава и Сеня, каждый по-своему, были, как говорится, устроены. У одного — крупные заказы на внешнюю рекламу через каналы отца, у другого — скромнее, но должность редактора корпоративного журнальчика при Минкульте, да еще какая-никакая московская недвижимость под сдачу. Посему их трудовые графики были ненормированы. То дедлайн, то расслабуха. Ковидную эпоху они почти не заметили: образ жизни их мало изменился. Разве что няня к Боневичу переехала «на постоянку» и перестала отъезжать по выходным к родне, да поток московских тусовщиков поуменьшился, — все боялись заразы, и это не могло не радовать. В пик эпидемии внутренняя жизнь двух имений окончательно наладилась, расцвела. Собирались в саду, рассаживались в кресла, смотрели на закат под пенье незримых пичуг, ругань соек, карканье воронов, обжившихся в сосняке с 30-х годов прошлого века. Сеня и Слава раскуривали ароматные самокрутки и мечтали. О том, как посеют газон под старыми яблонями, о новом биоразлагающем септике, который задумали рыть вскладчину. Боневич делился идеями по майнинговым фермам (одну ему удалось устроить на третьем этаже, в своем кабинете и подключить к халявному электричеству). Славик размышлял вслух о трудностях его молодой рекламной фирмы, которой вот-вот подвалит крупный госзаказ.

Как-то уже давно все по умолчанию понимали, что с госзаказами теперь работать хорошо. И хотя все, буквально все, не только научные работники или музейщики, библиотекари, врачи или учителя, но и рекламщики, пиарщики, посредники, застройщики, айтишники, — все ругали государство, но понимали: время такое, сотрудничать с государством — это такая вот новая хорошая стабильность. Пусть и работаешь с «фигой в кармане», ведь государственное любить нельзя. Но работа вегетарианская, не пыльная, бесполезная, но и не вредная, так что совесть не мучила. Да и позволить себе на дружеском хепенинге приличный французский коньяк и немного замкового вина — хоть и мелочь, но приятно.

О недостатках стабильности Слава с Арсением говорили лишь изредка, да и то по верхам. Больше планировали общий газон на лужайке. О смерти демократии, вседозволенности властей, противных олигархах и отстающей от западных эталонов родины Сеня предпочитал говорить с товарищами по писательскому цеху. Не имея никакого дохода с тиражей, фантасты подрабатывали где придется, в лучшем случае — преподавали или вели научно-популярные блоги про физику для чайников, чаще — служили редакторами никому не нужных корпоративных журналов, умирающих издательств, или же устраивались курьерами и сторожами каких-то околопечатных контор. Иногда они приходили, чтобы выпить с Сеней и выложить все, что наболело. Особенно грустили в локдаун. Проекты сворачивались, нехватка денег утомляла. Парочка знакомых футурологов, припавших к правозащитным фондам, думали уехать в Ригу, но не успели — мировая эпидемия оказалась репрессивней местной политики. Они вздыхали и пожимали плечами: куда податься? Кого винить? Теории мирового заговора давно вышли из моды, и все снова можно было сводить к недобрым царям отсталой и коррумпированной Руси.

Локдаун был уже на исходе, разве что антипрививочники, забегая в гости, проклинали кьюаркоды, как Славик радостно объявил, что получил долгожданный госзаказ. Необычайно вовремя выгорело дело: он поиздержался на починке крыши, и локдаун для развития рекламных билбордов пришелся не лучшим временем — мало кто открывал кафе или заказывал вывески. А тут — заказ на полгода, да еще с огромной предоплатой на производственные расходы. Славику можно и нужно расширяться, это ли не удача! В честь этого события решили закатить добрососедскую вечеринку: вино, шашлык, салатики, фрукты, закуски, будоражащие средства... Слава зазвал ненапряжных гостей, повесил колонки с вкрадчивой музыкой, за столом под мачтовой сосной царил праздник, все жаждали подробностей. Однако Славик, обычно простодушно вываливавший всяк вопрошающему подноготную бизнеса, напустил на себя совершенную таинственность. Разве что намекнул, что дело секретное, и подробностей не будет, поскольку подписал бумагу о неразглашении. Посмеялись-пошутили, а дальше понеслись дни какие и прежде — работа, сад, стрижка газонов, спустилась осень, дитё впервые пошло в школу, Вика снова подумывала о диссертации, а Сеня завертелся, как белка в колесе в привычном графике — на автомобиле по местным магазинам, в город — на электросамокате, починка ворот, приладка газонокосилки и всего разного по хозяйству, встреча жены у станции, рабочее отшельничество за монитором в башенке третьего этажа. Разве что только Слава его немало беспокоил. С того момента, как появился таинственный заказ, милый соседушка сам не свой стал. Нервный, неразговорчивый, Лида даже начала заходить под вечер и жаловаться, просить совета. «Ничего не понимаю! На ЗОЖ переключились, вегетариансво, детокс, все полезное для души. А результат какой-то противоположный — Славик злым стал, паранойя у него развивается, даже стали мерещиться не то шпионская подслушка, не то слежка. Почти не спит. Что делать? Нет знакомого специалиста? Психолога, ребят?»...

Решил Сеня проведать основательно соседушку, спасать славного парня проверенными средствами. Сортовая сатива, самосадная индика, немного веселой гидропоники с голландских ферм... Для усиления лечения прихватил и бутылочку коньяка. Осень уже постепенно превращалась в космическое голое предзимье, но они предпочли приуютиться в саду. Фонари включать не стали, чтобы было видно, как на опавших листьях поблескивает иней в свете молодого месяца. По обкурке зрелище — почти идеальное, китайская поэзия в действии.

«У меня творческий затык, — признался Славик. — Не могу разработать фирменный стиль, заказчик зарубил уже 20 вариантов. Уперлись и все тут».

«Что за заказчики?»

«Да старый хрыч. Креатив мне давай, говорит. А что ни сделаешь — орет, угрожает. Хоть отказывайся от них, а не могу. Аванс уже не вернуть. Еще посадят. Придется дом продавать, тачку...»

«Да справишься. Ты что. Что за тема, направление, давай, выкладывай, прямо сейчас вместе накидаем, пойдет сейчас», — Сеня под травой частенько фонтанировал идеями, и предложил помощь он не для проформы, в ту ночь его так и распирало вдохновение, он чувствовал, что в ударе. Если б не отчаявшийся вид Славы, давно б поспешил к себе на третий этаж — дописывать главу фантастической повести...

«Не могу, я подписку о неразглашении дал».

«А ты намекни! Можешь не говорить прямо. На что это похоже, ну?» — Сеня почувствовал знакомый азарт, даже руками дирижёрски взмахнул в пространстве, точно видел светящиеся знаки и мог дотянуться до них, управлять ими, повелевать.

«Хорошая трава, — подумал Сеня, — редкая! Настоящая сортовая Сатива».

Слава же под травой всегда замедлялся, словно замирал. Он молчал как будто вечность, прежде чем ответить. Затем, расставляя длинные паузы между словами, сказал: «На что это похоже? Представь, это реклама новой российской вакцины от ковида, которая скоро станет известна на весь мир, потому что она реально закончит эпидемию! Она должна быть узнаваема, название должно быть доступно, лаконично...».

«Так, так, да легко... сейчас набросаем варианты: „Русский Ви... вий, тьфу, не Вий не, ээээ...“

„Ха-ха-ха! Поднимите мне очи. Не, славянизмы не подойдут!“

„Может, Viva или Vita? — Боневич почувствовал, что уже нащупал нить, — Так! — закричал он, — Нужен знак! Узнаваемый и простой... например, звезда — да?“

„Не, звезду нельзя“, — Слава глотнул коньяка.

Боневич еле поспевал за своими мыслями: „Простой узнаваемый символ. Или руну. Нет, круг, представь...“

„Что ты несешь, и как им впарить просто символ. А как же значение? Что я скажу? Круг — это что?“

„Знак есть знак, — парировал Боневич. — Главное — расположить в пространстве. Фишка в том, что люди будут сами наделять закорючку смыслом. Вот берешь бумагу, ручку и произвольно что-то рисуешь, вот...“

Боневич нарисовал круг.

Слава посмотрел на рисунок: „Ну, круг. Что-то замкнутое, и у тойоты что-то было синтоистское“

„Да... Круг — это Уроборос почти всегда. Теплее, чувствуешь?“ — Сеня плеснул по бокалам еще коньяка и продолжил черкать на кипе бумаг разные загогулины, — Вот, смотри, рисуем, не думая...»

«Дай мне, дай мне!» — загорелся Слава.

«Нет, подожди, дай я, смотри...»

От ночных заморозков они переместились на салатовую кухню и, весело хохоча, просидели там до утра, заваленные бумагами с каракулями.

Испив остатки коньяка, Сеня пошел спать, довольный собой. Засыпая, он вспомнил про недописанную повесть и вдруг понял, как он хочет ее завершить. Нужно не просто убить героя, а сделать его супер-киборгом, который возглавит восстание новых людей против старого человечества, и повесть зазвучит по-новому, станет актуальной. Слава же уснуть не смог. В душе теплилась надежда. Ему не придется возвращать аванс, слушать унизительные отповеди отца-генерала, и укоры Лидочки. Он закурил оставленный другом-спасителем косячок, взял три бумажки со стола и поспешил к компьютеру.

Новый год, по традиции, хотелось провести где-то в тепле. Но карантинная ситуация так и висела в воздухе, так что Арсений с Викой решили не рисковать, а поехали к парочке друзей-приятелей под Сочи. Уютная горная долинка, апельсины, теплынь, изящная белокаменная вилла, в полукилометре — синяя морская гладь. Еще один островок безмятежности. Яша — культуролог, занимается византийской мозаикой, Виталий — писатель, брат по разуму. Удивительная гей-пара, с которой легко и просто дружить. Яша, в отличие от Виталия, — даже не ЛГБТ активист, а, напротив, тихий православный, добросердечный парень. Виталий же убежденный агностик, но в паре царит совет да любовь, споры о религии сведены к минимуму. При этом Виталий — мастер фельетонов, политической сатиры, с ним как ни с кем под коньяк складывались лучшие и умные диалоги о политике, экономике, о несвободе, нарастающей вокруг. Как только Сеня встречался с Виталиком, так сразу принципиально воспоминал, что в этой не лучшей стране есть политзаключенные и полно несправедливости. Они сидели в кухне, увешанной картинами и поделками из глины. Виталий быстро строчил очередной политический памфлет в иностранное издание, давно ставшее иноагентом, а между делом читал новости. Каждую комментировал настолько гомерически смешно, что у Сени мелькала мысль — а не пишет ли Виталий еще и стихи, такие чудесные хокку у него удавались. Как прозаик Виталий был слаб, персонажи в его книгах получались картонные, неказистые уродцы, но Сеня слишком высоко ценил товарища за убеждения и острый, как жало, юмор. И с ним было хорошо и душевно курить за игрой в нарды. Наполовину татарин, Виталий любил разводить всех на нарды, но обыгрывал Сеню легко. Сеня же впадал в редкий азарт. Так, день за днем, удалось скоротать январь, но пришлось возвращаться — через крошево снега, бесконечную грязь хозяйственных полей. Сеня не любил российскую жирную землю, было в ней для него что-то слишком архаичное, тревожное, как и в людях, что возделывали все эти бескрайние поля. То ли дело — маленькие чистые фермочки наподобие французских...

Февраль выдался полным суеты: родственники, незваные гости, не догулявшие в праздники, а сторож-няня, как назло, отъехала на родину в Кишинев, и некому спасать быт, погрязший в праздности... Карусель вертелась, милый сосед Слава совсем пропал, за зиму сделался нелюдимым, словно депрессию сезонную подхватил. О депрессии много говорили вокруг: как бы не подцепить, все спрашивали номер знакомых психологов — не мудрено, что к концу локдауна количество психологов среди знакомых выросло вдвое, — многие поняли, что на модной фишке легко заработать, да и людям помочь не грех...

«Не обиделся ли на что», — забеспокоился щепетильный Сеня. Через Лидочку удалось осторожно выведать, что с заказом все в порядке. «Все остались довольны, работы столько — что пришлось арендовать под полиграфию промышленный цех... Только Слава мрачный такой, почти не ест, не курит ничего», — лепетала Лида и спросила между прочим про какого-нибудь знакомого психолога...

24 февраля на рассвете Сеню разбудил звонок Виталика. Он был в панике. Они с Яшей стремительно собирали вещи, и им нужно было в Москву — исправлять документы на выезд из страны. Виталик опасался ареста за статьи. Яша больше не хотел работать в реставрации, не желал более исповедовать русскую православную веру. Впервые Боневич слышал, чтобы тихий, ангелический Яша так исступлённо орал. А Виталий поздравлял своего друга со вступлением в ряды здравомыслящих людей. Они ехали и постоянно звонили с дороги. Докладывали об увиденном: всюду в сторону юга двигались колонны с военной техникой. На технике — молнии. «Какие молнии, вы о чем?» — изумлялся Сеня. Тогда Виталий по-дружески выслал материал, который только к утру должен был выйти в печать. Сеня посмотрел на иллюстрации и онемел. Это были его со Славиком картинки для супер вакцины — закорючки, зигзаги и галочки. Сеня сполз по стене и уселся в лестничном пролете, за дверью уютно жужжало джакузи, — знакомый московский художник блаженствовал там второй час, на первом этаже двое бородачей громко обсуждали новости о скором освобождении братского Донбасса от режима Бандеры.

«Все вон! Все воооооон!» — вдруг заорал не своим голосом Сеня. — Вон пшли быстро, я сказал!"

На все вопросы «что случилось, что стряслось?» Сеня вразумительно ответить не мог. «Пиздец! — орал Сеня, — вам пиздец! Вооон!»

Он кричал и кричал: «Вон отсюда, вон из этого дома!»...

Через неделю, не без помощи Виталика, документы на выезд были готовы. Сеня запер дверь на ключ, обогнул по тропинке дом, окинул взглядом набитый до верху вещами автомобиль: в нем с трудом хватило место жене и дочери — полбагажника занимала чертова майнинговая ферма.

Перед тем как погрузиться в автомобиль, он обернулся на сад, и ему показалось, что из соседской салатовой кухни сквозь соломенные жалюзи на него смотрит тень Славы — исхудавшего, съежившегося, ополоумевшего. Сеня постоял полминуты, пока автоматические ворота со странным скрежетом затворились. «Надо было все же их смазать», — пронеслось в голове, и Сеня нажал на педаль газа.

Когда машина уже сворачивала к микрорайону и уперлась в пробку, с последних этажей местных многоэтажек люди смотрели на черный дым, густо поваливший из дома какого-то толстосума из коттеджного поселка, зажатого трассой, лесом и каналом...