Зацепило?
Поделись!

Без синтеза

(из частного опыта)

опубликовано 24/08/2003 в 00:44

Тезис.

Я отлично помню этот вечер. На окраине Ленинского проспекта веселой гурьбой мы рухнули в какую-то еще более развеселую кампанию. Пили, танцевали, курили, забегали на пять минут в ванную, а потом - проветриться, на балкон. И в разгар всего этого веселья, ни к селу, ни к городу, малознакомая девушка, звали ее кажется Ира, протянула мне тоненькую пачку листов: "На, посмотри… Читал?".

Это был Шри Бхагаван Раджниш. "Дата Джитоку, поэт века, хотел освоить дзен", - одна из первых и, может быть, лучших его лекций в Пуне. Я вдохнул этот восхитительный текст, немножко подпорченный небрежным самиздатовским переводом, и то, что происходило со мной, почти невозможно было выразить, по крайней мере так, как обычно описывают впечатление человека от текста. Нет, мне не понравилось, я не был поражен и восхищен, я весь поддался магии легкого танцующего мира, встающего за словами. Случилась встреча, миг узнавания, я понял, что живу правильно, славно, и ни в коем случае не зря. Впрочем, сами эти слова, "правильно" и "зря", категорически противоречили логике Раджниша и, вероятно, больше всего отделяли меня от совершенства мастера.

Так или иначе, отныне я твердо знал, что будущего не существует, прошлого не было, и из каждого мгновения протянута веревочная лестница на небеса. На этот счет у меня не появилось никаких сомнений, мне это казалось настолько же ясно, насколько было ясно, что я счастлив, умею делать счастливыми других и останусь счастлив при любых обстоятельствах.

Блаженная самонадеянность семнадцати-двадцати лет!…

Как и многие мои ровесники, я оказался идеально готов к подобному откровению. Лет в пять, - и это, быть может, мое самое раннее интеллектуальное переживание, - лежа в огромной комнате коммунальной квартиры, бывшей танцевальной зале на Третьей Мещанской улице, и глядя в отполированные тьмой три окна эркера, за которыми шумел невидимый, но уже тогда соблазнительный для меня город - я думал, что обречен смерти. Верней я думал не о самой смерти. Казалось, что родители, которым я доверял, не могли мне подстроить такую гадость, забросить меня в мир, из которого не было другого выхода. Поэтому идею смерти я как-то отмел, я на ней не зациклился. Я думал о том, что знал точно, о той черной пустоте, которая простиралась не после, а до меня, когда был молодым дедушка, была революция, потом война - и меня не было. И вдруг, совершенно неожиданно, я ощутил во всей полноте эту несравненную радость, это счастье - жить, чувствовать, все равно, что чувствовать, пусть боль, пусть щекотку, пусть плакать, пусть смеяться. Это было банальное, осмеянное моралистами и проповедниками должного, ликование присутствия. Присутствия здесь и сейчас, а не где-то там, в бездонной воронке будущего или прошлого.

Антитезис.

Но довольно скоро и очень навязчиво заявило о себе другое измерение - обычное человеческое время. Я почти не рефлексировал о прошлом и будущем, чурался целей и воспоминаний, но цепи блаженных мгновений выстраивались в законченные истории, иногда победительные и забавные, иногда очень печальные.

Конечно, их можно было бы отбросить, забыть и шагать налегке, но почему-то такой выход представляется чересчур легким, почти психотерапевтическим, или вообще подлым, как кинуть раненого друга в азарте боя. Сама жизнь, своя и чужая, все чаще привлекает сюжетом, радует и огорчает развитием событий и, соответственно, по хорошим христианским правилам, стягивается, выстраивается относительно итога. А итог? Каков итог? Здесь дорога расходится. Направо - Суд, налево - Сартр, прямо - тьма тьмущая и никаких огней.

Но сущность мгновения при этом не изменилась. Из любого - прямая лестница на небеса. Только там холодно. И ветер.

Без синтеза.

Раджниш всегда говорил, что любое будущее явится как настоящее. И, как настоящее, его можно будет пережить.

Ко мне тут приходит каждую ночь один, светловолосый, глаза стальные, и убеждает, чтобы я не боялся последнего приключения. Я вот все думаю, ангел он или бес?