Что может сократить путь? Приблизить финал или ускорить маршрут? Многое больше, иное меньше. Одним из них, одной из этих является беседа. Хотя все относительно.

- Ты знаешь, братец, в Одессе грузчики говорят, что ВСЕ в этом мире относительно. Нужно только знать: - откуда и куда это относить.

Это я не спеша, скорее устало-вольготно, но уж никак не чиннозаконно, шествовал знакомой лентой тенистой тропы, замыкая поход. Также неспешно, выдерживая паузы, я озвучил этот одесский каламбур, закрывая исчерпанную пустословием тему. Слова уверенным тембром стучались в спину Феодора, перемещавшегося впереди моих глаз сутулой спиной. Тропа скрывалась зеленым навесом листвы. Она терялась кустами скумпии, роилась ввысь стволами орешника, жужжала игриво черешней, клубилась, кудрявилась дубками, кривлялась грабовником, таилась зеленым кизилом, благоухала можжевеловой смолой, пьянила диким разнотравьем ароматных цветов. Она петляла, вздымалась, катилась вниз, ползла, замедляя свой ход валунами, камнями, корнями, усохшими и гнилыми пнями, как ступенями, жаркими днями спускалась к Адым-Чокрак-дере, чтобы тут же вознестись на вечнопьяный Мангуп. Вершили путь трое. Мы передвигались из монастыря вместе, но каждый со своей целью. Я и Федор трепали чушь. Третьим был годовалый пес Гром, - впереди был именно он. Третьим, последним шел я, даже не думая кого-нибудь обгонять. Суббота. Конец июня. Солнцеворот закрутил на смену дождливым небесам Пятидесятницы душными днями, сжигающим зноем ближайшей звезды и прохладой коротких, безлунных ночей.

- Остроумно, - согласился сперва Феодор с аргументом одесских дворов, но, скрывшись за пряными кустами скумпии от моих догоняющих глаз, воскресил усопшую болтовню.

- Но не убеждает, - услышал я из-за разнообразной листвы его резюме. Гром рыскал кустами, приводил в бегство ящериц и птиц, капал потом с лопато-подобного языка. Гром записывал отдельные места маршрута, у определенных стволов, поднимая при этом одну из задних лап. Тропа змеилась у подножия отвесной Шулданской скалы. Параллельно ей, перебегая из стороны в сторону, неся родниковую влагу в обитель, зеленой артерией прятался травами шланг. Совсем немного и мы доползем к роднику, что рукотворным каскадом стекает в купель студеной водой из неизвестных недр Шулдана. По воле Творца, благодатью Господней искрится Шулдан среди прочих вершин Внутренней Крымской гряды. Не городом славен Шулдан, не феодальным замком тщеславно украшен, не доблестью витязей монументами стен крепостных окружен, не убежищным логовом праздных, лукавых людей он известен. Все суета, ложь, иллюзия и непотребство, если оно не ведет к Вседержителю Богу. Обитель, пещеры, храмы, часовня, келии братьев, гробницы усопших отцов и епископов Готских, скит, родники, баптистерий старинный и ныне возникшая промыслом Бога купель, все это вместе зовется Шулданом, где мы живем, хвалим Господа Бога, в Слове Его назидаемся, веру Его принимаем, воюем с собой.

- Кто настоятель в обители? – часто я слышу вопрос, но ответ мой не многие могут воспринять, не все на пути пребывают извечном. Нет, не вписаться ему в заманящие формы систем.

- Бог настоятель, - твержу я паломникам, детям, просто туристам, лицам духовным и всем кто бы ни был, ответ мой един.

- Как это так? Не бывает такого!

- Бывает!

- Бог – настоятель?!

- Вот именно, слава Ему!

Дивно все это для многих ушей, а за разум отдельных, зомбированных персонажей лучше и вовсе молчать. Промолчу. Бог – судья мне и им.

Живет братва Шулданская. Разные судьбы, жизни, неординарные пути. Никто, ни один не похож на другого. Зачем лицемерное это клише, постная маска, кумирство людское, противное воле Творца, но зато большинством (ибо общество тоже диктует законы и моду) практикуемое потому, что…

Не показатель мне численность ваша. Не убедительны авторитеты, если идут и словами и главное делом широким путем, проспектом фантазий, но с Богом иным, нарисованным волей системы. Нет. Не хочу. Лучше шествовать узкой, Шулданской тропой.

Беседа тем временем карабкается привычным подъемом к роднику. Отражается от леса, от неба, от скал, эхом славянской речи воскрес неожиданно треп.

- Давид, ты руны не забыл? – интересуется Федор, продолжая идти.

- В рюкзаке твои руны, - отвечаю, - едут на спине. Бесплатно, заметь, едут.

- А почему ты на рунах не гадаешь? Это проще простого! Показать? – предлагает Феодор.

- Можно на источнике бросить руны, - развивается агитация. Феодор неспешно проходит мимо Грома, который, извиваясь в невероятной позе, опорожняет кишечник в двух шагах от тропы. Я прохожу следом за Федей, оставляя за спиной собаку, которой насрать на траву, на цветы и на руны.

- Не верю я в гадание. Аферисты все эти прорицатели. Камнями их побивали, да видно не всех успели, - говорю, - гипноз все это. Самовнушение. Кидалово. Обман.

- Так руны к семитам не имеют никакого отношения. Другая традиция. Просто евреи завели весь мир ни в ту сторону!

Феодор остановился и посмотрел на меня.

- Ты же не фанатик, Давид. – Федя улыбнулся.

Я вспомнил стих.

- Поэт горбат. Стихи его горбаты. Кто виноват? – Евреи виноваты! Федя, ты что антисемит?

Нет! Но и не мракобес, - заключает Феодор, прижимаясь к колючему (вот уж повезло!) можжевельнику, чтобы несущийся по тропе Гром (собака всегда впереди), не сбил его с ног. Двадцать килограмм живого веса, перебирая лапами, несутся мимо нас, вниз к студеной воде. И вот уже громкие звуки достигли наших ушей. Собака жадно лакает и рысью, галопом, что-то вынюхивая, исчезает в кустах. Слышно как рыщет Гром, охотник хренов, старается видать. Вот и купель. У самой ее я умылся студеной водою, что тихо бежит потаенными тропами в каменном чреве Шулдана, а здесь попадает на свет. Мы присели на бревно. Я снял рюкзачок, а Феодор опять за своё.

- Нет, ты не бойся. Брось руны. Просто так, ради прикола, - беззлобно улыбаясь, говорит он. И вооружившись одесским аргументом, идет в бой – все относительно, молвит. Смеется глазами. Пыхтит сигаретой. Тоже, набив табаком свою трубку, раскуриваю ее неспешно, серьезно ему говорю:

- послушай, братец! Идолопоклонством разит от рун, язычеством.

Молчит Феодор. Размышляет о чём-то.

Внезапно, в зоне слышимости возник переполох. Шипение, хруст веток, звонкий лай грома, звуки драки, борьбы. Я затянулся. А Феодор вскочил, подорвался и бросив окурок, шагами поспешными, резко переходящими в бег, скрылся из виду за пышными чадами флоры. Спустя миг, уже находясь в эпицентре конфликта, криками Фу! Гром! Фу! – пытался спасти от собаки кого-то, или напротив, от оппонента наверное Грома отважился Федя спасать. Я затянул табаком ароматным грудь свою и изгоняя из сердца туманные мысли с дымом их выпустил в душное небо июня. Снял свой любимый рюкзак, - доверил земле свою ношу, кошу узнал по знакомому мне завыванью, видимо Дикая – кошка, сцепилась с собакой. Значит котят защищая своих от пса – недотепы, ринулась в бой. Гром завизжал, еще пуще залаял. Федя опять громким голосом видимо тщетно пытался остановить всевозможные раны. Но! Судя по лаю, визгу, шипенью и яростным звукам борьбы, Нет! Компромисса пока не нашли, очевидно пора применять силовые приемы к той стороне, что скорее на них поведется. Чем им помочь? Невмешательством или участьем? Бранное слово я слышу, крикнули «Фу», значит Федору тоже досталось. Что ж, воздержусь от забавы.

Жара. Духота. Скинув брюки рабочие и камуфляжную куртку, пыльные сланцы, стою совершенно нагой, лезу в купель. Мне не важно какою ногою, правою, левою или обеими сразу нужно входить в водоём рукотворный для очищенья от скверны, проточной, студёной водой. Телом своим и горячим и потным, пытаюсь присесть (глубина не такая большая), чтобы три раза, не меньше под воду уйти с головой.

В-в-вау-уу! Аминь. Аллилуйя! Хвала Тебе, Боже за милость! Кайф! Я встаю во весь рост, обтекаю. Струиться с волос, бороды и других выпирающих мест родниковая влага. Каплями лишь остаётся на теле родник. Жизнь продолжается.

Кайф. Выхожу из купели. Стою босиком на Шулданской земле. Беру трубку. Курю. Нет! Не успело потухнуть за столь невеликое время табачное зелье. Дым поглощаю. Стоя нагишом, нет нихто, кто б смутился, увидя случайно меня в неглиже, что довольный стоит у купели и дым посылает окрестным пространством.

Вдруг, - наважденье. Отчетливо слышу я голос, что монотонно все время одну только фразу глаголет, и повторяет ее еще раз, еще раз. Я досчитал до семидести кажется двух, потом сбился, ну а она, в смысле фраза, не прекращая меня достаёт: - Брось руны! Брось руны! Брось руны! Брось руны!

- Брысь от меня, - говорю я.

Не слышит меня наважденье, внезапно возникшая пакость такая. Брось, говорит. Брось, повелительно молвит. Брось руны! Брось руны – играет пластинка. Подруга наверное Федора.

Я то признаюсь, давно избегаю, очень назойливых и говорящих поболе меня болтунов, а особенно женщин. Эта же тетка, упрямая словно ослица, как-то коварно проникшая в мой и без неё перегруженный всякими мыслями мозг, не прекращает программу, вещает о рунах, падлюка. Видно придется проверить оракул на вшивость. Бросить раз просит.

Иду к рюкзаку. Достаю самодельные Федины руны и что есть силы бросаю их в лес. До свиданья!

Бросились руны все сразу, всем скопом. Где-то они за кустами, веером нервным в высокой Шулданской траве притаились. Лежат не жужжат, да и голову мне не морочат.