Закрыв книгу Хонета (род. 1974, Краков) — «алису» (1996), «прямиком в ад, сыне» (1998) или «играй» (2008), — понимаешь, какие мы все друг другу чужие. Даже если свои. Самый близкий, родной человек может внезапно взять и уйти — насовсем. Ото всех — с Земли под землю. На этом факте изначальной несродности строит Хонет свою поэзию. Чтобы не строить на рассыпающемся песке веры в вечную или хотя бы продолжительную любовь и дружбу, в счастье или завтрашний день, он ставит дом на льдине; наподобие иглу.

Анастасия Векшина, первый переводчик Хонета на русский язык, писала в 2012 году: «Поэзия Романа Хонета состоит из песка, теней, животных, птиц, больных и мертвых тел. Это поэзия анатомическая, ‘копающаяся в прахе’, — попытка примирить полет и разложение». Тогда это было так; сегодня это почти так. Сказанное относилось прежде всего к томикам конца прошлого — начала нового века, то есть, к периоду поисков и конструирования «загробных, подземных, пограничных миров, ненароком пересекающихся с нашим миром где-нибудь в зеркале лифта или пруда». В двух последующих сборниках Хонет нашел способ: попросту не замечать разницы между полетом и разложением. «Апофеоз частиц» как апофеоз жизни. Точно так же предлагающая регулярные трипы в Зазеркалье поэзия — в целом — избавляет нас от вопроса «реальна ли жизнь», тем самым примиряя с нашей, кажущейся нам реальной жизнью. А еще порой кажется, что Хонет случился, чтобы поэзия польская могла, наконец, смелее выходить из тени Милоша и Шимборской. «Я — младенец, не способный отличить краюхи от зернышка тмина», — Чеслав Милош в «Песнях Адриана Зелинского» (1943–44) намекал на то, что взрослый-то как раз способен; более того, вынужден различать, выделять, избирать. Вовремя тормозить. На маршруте в запределье поезд Милоша обычно не пересекал границ тени, но следовал вдоль них, предпочитая обзорные экскурсии: «Посмотрите налево, не смотрите направо!» Таким образом впоследствии формировалась удобная и красивая поэтика взвешивания и раскладывания по полочкам в рамках разумного сопоставления. В ней хорошо чувствовали себя не только старшие Адам Загаевский или Анджей Сосновский, но и младшие Яцек Денель или Иоанна Лех, активно утверждающие себя «вне Милоша»: «тень/ есть в каждом из нас...»

Один из самых значительных поэтов сегодняшней Польши. Премия им. Виславы Шимборской (2015). Книги: «пятое королевство» (2010), «моим был мир был мир» (2015), «тихие псы» (2017). В издательстве Ивана Лимбаха планируется выход книги «псы памяти» (150 стихотворений): «шепот напоминает ужа/ только вертикален...»

Ульф Штольтерфот (Ulf Stolterfoht) - немецкий поэт, magister ludi, теоретик странного, издатель непривычного. Род. 1963, Штутгарт. После прохождения альтернативной службы изучает в Бохуме и Тюбингене германистику и общую лингвистику. Публикует лирику и литературно-критические эссе. Приглашенный профессор в Немецком литературном институте в Лейпциге (2008–2009, 2013). С 2014 член Немецкой академии языка и поэзии, Дармштадт. В 2015 создает издательство Brüterich Press [«Бридер Пресс»] с лимерическим девизом «весьма высокая цена за трудные книги». Достаточно знаменит в Германии. Премии Эрнста Майстера (2003), Хеймрада Бекера (2004, 2011), Анны Зегерс (2005), Петера Хухеля (2008). Preis der Literaturhäuser [2016, Премия Литературных домов]. Живет в Берлине. Книги: «жаргоны» I —XLV (1998–2018); «древесный дым над хеслахом» (2007), «новый иерусалим» (2015) и др.

«Детский сад, напыщенный однако», — так, по словам Димы Драгилева, говаривал Алексей Парщиков о том или ином лирическом современнике, живущем по соседству. Определение резковатое, но — не в последнюю очередь благодаря легко узнаваемой парщиковской интонации, — меткое и емкое. Впрочем, это проблема (если, конечно, это вообще проблема) скорее особой эпохи, нежели отдельной культуры. Возможно, вышеупомянутая характеристика связана с определенной системой внутренних табу, отчасти напоминающих запрет Синей Бороды не отпирать маленькую комнатку в конце коридора (хотя ключ предоставлен в распоряжение). Или либеральную веру в ректификат ‘золотого правила нравственности’. Возникает вопрос о вероятной приложимости к иным текстам и их посылам сакраментального that’s not my war. Можно предположить, что в ‘демилитаризованную зону’ попадают и русские строки, содержащие в себе слова, означающие боль, гнев, удар, смерть, но не содержащие соответствующих означаемых. Вроде этих: «...все-таки позволь мне напомнить:/ ты готов?/ к мору, гладу, трусу, пожару,/ нашествию иноплеменных, движимому на ны гневу?» — или, к примеру, этих: «черный парус приносит наживу,/ красный — потомство./ в белый саван уткнувшись приходят враги и недолгие гости...». Выбор «долгого гостя» из Германии обуславливается, в частности, тем, что его строки расположились как раз вдоль границы зоны. Они, так сказать, занимают позицию на семантическом КПП Чекпойнт Чарли, демонстрируя умения просачивания или проскальзывания как вовне, так и в обратном направлении: вовнутрь. Это, грубо говоря, лингвистическое трикстерство и каскадерство, когда речь не складывается из фигур, но сама представляет собой фигуру (фигуры). Фигуры дивные, смешные, иногда напыщенные, порой пугающие, однако из тех, что не выставляются в детских садах даже самыми безумными воспитателями. Тем не менее с завидной регулярностью приходящие в наши сны, причем ко многим — с самого детства: если не из Зазеркалья, то откуда-то из Пара- или Метазеркалья.