[белена]

белена: наш клан предписывал ее исключительно как шаман,
как средство для камлания, трипов в нигде – ни один акцептор
не был бросаем в беде. (прямые умы под веществами иными,
нигредо, альбедо. но гриндеров еще нет и в помине. всё те же
головы расширяют узус.) а узы акцептор-донор были доволь-
но тесны, им предлагалось быть тесными, что полагалось

естественным. процесс не отклонялся ни на йоту: акцептор
бывал измерен, в земле рылась яма и заполнялась по горло
акцептора. в силу этого донором дозируется отвар. гемато-
энцефалический барьер преодолевается почти без пут. алка-
лоиды фактически жгут. лицо приобретает красно-бурый
цвет, уши глохнут, глаза обыкновенно слепнут. вот тут-то

случается физический дискомфорт. светило гаснет, звери про-
низывают воздух, образы переполняют лес. лирическое «я»
акцептора стерто, однако и прозаическое «ты» донора слегка
размыто. как следствие убегающая строка. оба начинают
вздрагивать, сыто инкорпорируясь. счастливо этаблируясь,
желая скорейшего возобновления полета. и всё начинается

сызнова: я-ты-конструкт взыскует неискушенного «ты»,
так превращаясь в «я», взыскует «ты» – пока целый клан
не воплощался в абсолютное «ты». а там беспокоиться
уже было не о чем: всё в некой степени являлось всем, лю-
бой самому себе выказывал нежность, и ни разу взвар не
оказался стыл или густоват. напротив, явно стоил затрат.

[чилибуха]

рвотный орех: действие растения вкупе с приготовлением зижди-
лось на всех ингредиентах. их мы принимали довольно часто и
наслаждались чрезмерной редакцией: непроизвольные судороги
при полном сознании, сенсорная чувствительность, обострение
реакций, хорошее понимание германа броха – что еще было там:
гельдерлин заттлера, беккет в переводе эвы гессе, аутракционы

и баснописьмо, дилан томас в версии эриха фрида, все работы
клауса рамма и, sicut dictum est, остенд-роман манфреда эссера.
итак, что я лично видел под чилибухой: иная эва гессе, пол тек ака
г-н боджанглз, крашенки в коляске, сай твомбли в городе. дитер
рот в кунстферейне. время от времени мы не принимали приема
всерьез. тем не менее, уши не лгали: кэп бифхарт. па убю. зе х.

и фердинанд с папкой пвх. тем круче, чем левее. чтили «панк-зин».
накручивали куртки из джинн. почти всем в ухо лезли волосы. это
было вроде эпохи полей чудес. хардкор откочевал в бад-каннштатт.
еще и ещее пустые аптекарские бланки в колоде – ах, когда бы нам
чилибухой отоварить их! заночевавших на станции, на кафельных
плитках, желтевших во мгновение ока. нет, них некому говорить.

одни мы, дергаясь, падали в травы, полные дреды снов и отравы.
орех немного горчил на вкус. швиттерс в чем-то превзошел ханса
арпа, луг в отношении поющих был поделен, гари глиттер так и не
оправдал своих заслуг. итак, читаю сегодня у джона пила, статус
кво якобы крут как комбо, олдскульный запил никого не тешит, и
так я пробую принять к сведению: непьющий, скромный, подсевший.

[датура]

дурь-трава: уже c первой затяжки во все тяжкие, потом
постепенное отупение, руки безвольно виснут, на губах
цветная пена. дыхание учащено, бедра сводит нещадно.
несчастный то сидит на измене, то судорожно пускает сопли.
колики, вопли, внезапно глубокий сон. по пробуждении он
рапортует о трипах в забытье и терках со старым бензе. сначала

звучало ого как, симультанно-таки небезопасно. на углу виттхо-
штафель и ванненштрассе размещался сквер с индюшачьим
вольером, вот там-то самцы и пожирали заразу. реально впадая
в транс. чем, собственно, довели. и ни разу, ни разу цветы нас
не подвели в смысле глюков. медийно-эстетических глюков,
глюков энтропийных, увиденного эод итд. мы устроили рядом

кибернетический люк, сквозь который мы улетали. не имею
понятия, догадывался ли бензе. возможно, что-то подозревал.
но, как бы то ни было. куря, мы последовательно теряли чутка
эффективности. жевалось, впоследствии даже кололось, пока
не настало неслыханное: отныне нам хватало все меньших доз.
арсеналы трещали по швам, а кайф вызывало называние вещества.

превратив в лингафонную студию схрон, мы, надев наушники,
шептали «дурьдурьдурь» друг другу в уши. грузило конкретно.
иные, поймав приход, начинали писать. возможно, лучшие. с
завидными карьерами. однако же у подножья олимпа отрекались
от корней. всегда одинаково: бензе – да как это? и: примером
зелья им служил белый лист. их труд да не будет дописан.

[крокус]

крокус: амок / кома, ишурия, ювенильная делинквентность – но прежде
всего: весьма сильное противорвотное. на фронте писчебумажных дел
скорее без перемен, остаточное трение. вот что худо: при передозе
именно топос накладывается на фразу, предотвращая ритмический про-
гресс. опасения законны / вполне уместны: налицо де-версификация с
паразитической вибрацией. параллельное прослушивание квартетов

яначека ведет к акинезии, прямиком в пасторальную амнезию. чтение
писания в целом сильнейший антидот, а свод лютеранских хоралов
довольно многих извлекал из прострации. к тому же недаром синоду
известна благодать трав – в трактатах их крокус неоднократно всплы-
вал – довеском к истории (я в принципе здесь намекаю): есть и пара
плантаций в границах бад болль. возможно, безусловно, не более.

нотбурга трактует крокус как поцелуй небес. умеренный процесс
предложит тебе евангельскую фазу, всегда на грани отсутствия. кто
хоть раз сталкивался с припадком падучей, тому понятно, о чем
речь. не к ночи. в доме бога жаркое лето, осеннее половосближение,
все декабри провести в красном транспортере – при этом отточенное,
упругое мышление с трансмиссией до самозабвения. блаженны!

блаженны! и в минивэне развязанные вместе алкаши: руди, пауль,
два курта и хайнц. они расписывали прекрасную пулю и увлеченно
заныривали в таинства. это быть парнями из матценбах. их хохум-
лойшен жить и поныне. 140 марок в неделю, 3 ходки: понедельник,
среда, пятница, им постелено в общежитии ганса сакса. вечерами
пятеро устраивались у магштадтской соски во всю глотку драть гимн.

[мускат]

мускат: прежде чем употребить орех целиком, сосчитай
до трех. выбирай, смех или грех: инсульт или кома.
на колени падай, бей челом. гомеопатически, толченый,
бывало, по четырнадцать часов кряду раскачивал палубу.
а цепануло всех – большинство взаправду писало
стихи. что было неслабо в конце семидесятых

в таком районе, как хеслах: для бледных, филоноватых юнцов
служили лишь лирика да самопальная музыка дыркой, ведущей
наружу из гетто. немногие совершали это без помощи химии,
для прочих мускат оказывался панацеей, вставляя не хуже чем
бензедрин, легко расширяя сознание, к тому же сравнительно
недорогим – он прочно приковывал к столу. однако написанное

далеко превосходило умение. скорее всего, та смело взятая
высота оставляла творца в недоумении: он не разумел своей
поэзии. его поражала изощренность и непростота. большинство
с невозмутимостью продолжало, махнув рукой на проблемы
и попросту наращивая дозу, что, собственно, разрешало
вопрос естественным образом. другие приходили в себя и

с горя строчили малявы – мигрируя, не снискав славы,
в разряд апокрифов – зато остальные, определенно не
самые тупые, выпадали на какое-то время, но уже вскоре
при регалиях возвращались. для их поэзии счастье, но для
души свечи туши. итак, на белый свет хеслах вывел целый
октет корифеев пера. над дюжиной остальных реет мрак.

[дурман]

дурман: он же водопьян, воспоминания о симптомах туманны.
постоянные ап-энд-даун. тем не менее, осенних цыплят назову
своими именами. подряд: святой витт, истерия, бред – через
раз череп разрывался напополам. в хлам! часто сопровождается
острой жаждой. кувшин сидра крайне целесообразен. клин
клином. но пей с умом. прежде всего, не выводи из себя

официанта. он вроде прозревает жажду другого рода. вообще-то
такие вещи лучше делать дома, среда дружественна и знакома,
есть, толчок, при этом есть быстродоступный толчок. еще лучше
на чистом воздухе. три площадки – проверены и найдены особенно
подходящими: короче, мирабелевый сад позади лечебницы на
шикхардтштрассе, на круче и под строгим запретом, вход летом

сверху, в ночи. зимой же спортивный спуск на санях. тоже
перспективно, еще круче и не менее заповедно: виноградник
на гребне холма, с центральным поливом и хатой для барыг.
похоже, ее пользовал целый клан. номер три, не столь круто,
зато вблизи: монплезир между вальдеком и зонненбергом,
рекомендовано для всяческих злоупотреблений: тут бросались

кости под грушу, шеф приготавливал плод. шли косточки лучше
всего. но в силу неуклонно растущего насилия тучи сгущались. все
прочие места порицались, подчас чудовищного разброда и шатания.
исключительно из уважения к читателю, я добавлю тройку: бомбо-
убежище на ребенройте, его небесное темнейшество г-н немсеян
и винный погреб в одной капелле. иногда и там нас терпели.

[белладонна]

волчья ягода: утрата «я», деменция, финальный отчет – а вновь
и вновь закидываешься, с одних-единственных щей: влечет!
каждый вечер поешь себе: ведь я мол, в общем-то, поэт и без –
но через минуту хлоп и готово. стекает у тебя из уголков чернота,
слегка запавших уголков рта, течет прямо в грудь, догоняешься
будь что будет, в конце концов, атропин шлет мозг в нокаут.

полнейший аут. чреватый стык: вдруг ты ощущаешь лексемы
ничтожные. лингвогномы и лингводворфы, звал их б. л. уорф.
крохотные созданьица, но тоже с правом и полом. деятельным
нравом, нуждающимся, впрочем, в допороговой интоксикации,
зато вполне управляемые: стираешь одно / проявляешь другое –
правда, при этом блокируешь «мета». и все бы ничего, да

вот беда, совсем ничего. так что увы, искомый сеанс недолог,
потом сразу облом, крыша едет. существовала квартирка на
мюллерштрассе, звонить соседям, где пережидался остаток
кайфа. там шел обмен мнениями об увиденном: совершенно
однородные члены, весьма сильнодействующие деепричастия,
хитрейшие предлоги, синтаксис крови с собственным пульсом.

каждый видел свое, пусть и похожим образом. предметный
солипсизм, расхожая смесь из нового года и пасхи. я здесь
резюмирую вкратце. позже образы начинали гаснуть. пути
уводили в дыры – следы в точности отвечают обозначениям.
позже, в лице прекраснейшего из сообщений, следовал стук
в дверь. снаружи на лестнице обыкновенно ждал тип.

[вьюнок]

вьюнок: эффект дупликации мишени. парящие синтагмы. лиризм. без-
абзацность. иероглифы топочут серифами. так возникают «лось»,
«лосось» или «лошадь». ты чудишься себе ростом с ложку. афелий
лично пройден: запекшийся рот. настройка на звук «ять». чисто «ять».
да: чисто-ять! пышномясый пес. весьма прилично слез с поводка.
полная потеря реальност-и. и пока единственно «и» порождало смысл.

и крошево. вьюнок был баснословно дешев и повсеместен без счета,
и оттого в хеслахе никто не бывал отчетлив. царила наглядность. пу-
пок созерцающий: «у ангела», погребок. пришел некто, сел, сидел, да-
вясь и захлебываясь, гнал побасенки южных штатов, про босяков
и сталкеров, про эвентуальный золотой ключик от города нью-орлеана
и т. д. – едва ли понятно, даже в конфетках фонетики – но мы обрета-

ли оформленную обертку, чувство счастья и уже не возвращались
к стандартному языку. мы прибивали «десять тезисов вьюношеской
лирики» к святому кресту, начинали поиск источников. мы слыхали
о манускрипте, вьюнковом песенном наследии клана. его последнее
место хранения: статистическое управление. а после терялся след.
скорее всего, в недрах земли эрвин-шёттле. так или иначе, мы всего

не обрели. всего лишь пара строф, не спрашивай, как они сохрани-
лись, в том числе и знаменитое «во саду ли, в огороде бузина»,
с финальным рефреном: «его называли маленький дитмар / одна-
ко все говорили большой». непременно любой ребенок из хеслаха на-
поет тебе. но это, поди-ка, истинная цена всех качеств вьюнка: ист-
леет прежде, чем раскачается. маниакальность просят на сцену.

[мухомор]

мухомор: компактный спазм желудочно-кишечного тракта. чудится
мутота. полтора года сплошная природа, когда же прозвенел первый
звоночек, выявилась готовность не очень: возле строительного балка
поутру находим кусок арматуры, штук сорок-пятьдесят нанизанных
на нее лягушат, некоторые сучили лапками, казалось железная палка
дышала. продолжение ожидалось: поруганная беременная самка

вепря, дурно пахнущая лиса и пр. кудеса – мы глотали грибы и
молча помечали поле бойни. думая: а что, такова жизнь волчья.
в тот момент грезы и брали верх над нами. шизофрения индуциро-
ванная грибами. сквозь лес проходил глубокий разрез. динкелакер
версус хофброй. партии строго разделены. как известно, мачо тащил
парию за собой. типичная афазия брока. по крайней мере, в этой

связи эфемерен. но своеобычен с некоторым спектром. мы сигали
голыми в унтерзее за добычей и вырубали лебедя из льда. все, что
висело, висело вниз головой. и сочилось. за нас взялись рои лесных
ос. мы собирали собственную урину как вторсырье, когда выходил
мускарин. предупреждения и видения стали видимо неразличимы.
при первой возможности меняли сторону, но, будучи среди тех, не

подозревали. а пауль пел вечерами на тюбингер штрассе: о волчке
шальке, удали буршей, про земную юдоль ну и все такое. увы, ему
швыряли презренный метал, находя жест красивым. он предпочитал
бутылочку пива, булькавшую вполне идеально. о сакраментальном
костре из сапог я уже отчитался в других строчках, об отравлении
строчками и потрясении основ. будь как будет. прокрутим снова.

[девять]

девятеро их пало к нам с небес. девять пали. девять. что как пчелы
жужжали. как шмели. нас приветить. девять пали. девять. раз – и пир-
шество наступало для глаз: невероятная двухходовка, на раз заряжает
болдом каждый код, да / но эти выделения случайны, достойны отчаян-
но, а-ритм перед сном с пробкой в шумовом гейте. настоян на перемене
мест. зато и пять звезд. пять. два: копирка с обеспеченным черт-и-жом.

прежде всего сей части письмо обязано своей репутацией внутри. эври-
ка. подсечка почти без подрезок. три: кто-то продирается сквозь под-
лесок. люди поодаль бесполезны. либо утратили свой свет и не поняли
этого. печать на бумаге крафт. четыре: стартуем к психоделическому ко-
сяку, ревущему чуваку, что точнит «чисто стив райх», сифонит сильфон
и сам себе верен он. пять: след тащит нас вглубь, за угол. ты же в мире

станешь встречаться с ершом, с нерестящейся лягвой. кому мало того,
длиннобород кивнет. так – думаю, вам хорошо? так оттянитесь же! шов
во шесть: бедовейшая лирика письма. психограмма не выдает на гора ни
грамма без ма-. так в том и дело, что закоренело. аналитические стихи
легки себе на помине. достойны ли вечной любви твоей? ты подмигни:
се есмь! семь: где-то посреди водевиля и менестреля они не впервые за-

сели. такие вот афро-ситуевины. юджин чадборн считал их инаково-
юморными. заведомо и поныне. восемь: ступа со звукоизоляцией. лас-
каво просимо. ситуация предельно доступна. если «хор.» – мы отл.! че-
тыре звезды и пол. девять: программа «аполлонов» на двадцать персон.
здесь чывак (почитай раком) на всё забил: бери зубило и молоток, пли
не спеша. что некоторым ни капли не помешало. был маниакален их шаг.

---

Ульф Штольтерфот (Ulf Stolterfoht) - немецкий поэт, magister ludi, теоретик странного, издатель непривычного. Род. 1963, Штутгарт. После прохождения альтернативной службы изучает в Бохуме и Тюбингене германистику и общую лингвистику. Публикует лирику и литературно-критические эссе. Приглашенный профессор в Немецком литературном институте в Лейпциге (2008–2009, 2013). С 2014 член Немецкой академии языка и поэзии, Дармштадт. В 2015 создает издательство Brüterich Press [«Бридер Пресс»] с лимерическим девизом «весьма высокая цена за трудные книги». Достаточно знаменит в Германии. Премии Эрнста Майстера (2003), Хеймрада Бекера (2004, 2011), Анны Зегерс (2005), Петера Хухеля (2008). Preis der Literaturhäuser [2016, Премия Литературных домов]. Живет в Берлине. Книги: «жаргоны» I —XLV (1998–2018); «древесный дым над хеслахом» (2007), «новый иерусалим» (2015) и др.

«Детский сад, напыщенный однако», — так, по словам Димы Драгилева, говаривал Алексей Парщиков о том или ином лирическом современнике, живущем по соседству. Определение резковатое, но — не в последнюю очередь благодаря легко узнаваемой парщиковской интонации, — меткое и емкое. Впрочем, это проблема (если, конечно, это вообще проблема) скорее особой эпохи, нежели отдельной культуры. Возможно, вышеупомянутая характеристика связана с определенной системой внутренних табу, отчасти напоминающих запрет Синей Бороды не отпирать маленькую комнатку в конце коридора (хотя ключ предоставлен в распоряжение). Или либеральную веру в ректификат ‘золотого правила нравственности’. Возникает вопрос о вероятной приложимости к иным текстам и их посылам сакраментального that’s not my war. Можно предположить, что в ‘демилитаризованную зону’ попадают и русские строки, содержащие в себе слова, означающие боль, гнев, удар, смерть, но не содержащие соответствующих означаемых. Вроде этих: «...все-таки позволь мне напомнить:/ ты готов?/ к мору, гладу, трусу, пожару,/ нашествию иноплеменных, движимому на ны гневу?» — или, к примеру, этих: «черный парус приносит наживу,/ красный — потомство./ в белый саван уткнувшись приходят враги и недолгие гости...». Выбор «долгого гостя» из Германии обуславливается, в частности, тем, что его строки расположились как раз вдоль границы зоны. Они, так сказать, занимают позицию на семантическом КПП Чекпойнт Чарли, демонстрируя умения просачивания или проскальзывания как вовне, так и в обратном направлении: вовнутрь. Это, грубо говоря, лингвистическое трикстерство и каскадерство, когда речь не складывается из фигур, но сама представляет собой фигуру (фигуры). Фигуры дивные, смешные, иногда напыщенные, порой пугающие, однако из тех, что не выставляются в детских садах даже самыми безумными воспитателями. Тем не менее с завидной регулярностью приходящие в наши сны, причем ко многим — с самого детства: если не из Зазеркалья, то откуда-то из Пара- или Метазеркалья.