Зацепило?
Поделись!

Тахар Бенжеллун

Из книги «Миндальные деревья погибли от ран»

опубликовано 28 декабря 2016, 17:17.
2213 0

РУБЦЫ ОТ СОЛНЦА

Они образуют орнамент на каждом лице,
Сушат цветы, коробят морщины песков,
Нависают над сном столетий,
Утверждают череду времен года

Земля
По договору с Небом
Удерживает море в законных рамках,
У нас во лбу снова горит звезда,
Вытатуирована звезда…
Лоб просторен, как Юг.

Этот подложный век –
Весь в письменах небес.
Не-бес ли? – книга воспоминаний –
Ложь.
В чайной ложечке утро подносит око
И дарит
Нежнейшую из смертей.

АРАВИЯ... АРАВИЯ...

Как сказало бы любое из животных, которое умело говорить: «Человечество - это предрассудок». Особенно, если искать людей в тех местах, где солнце приближается к пескам и легендам, к святым и священным узам, а земля, то есть всепрощение, становится праздником высокого штиля.

Кто в это поверит? Пустыня, она ль не поэма? Тоже предрассудок, картинка, нарисованная неоном над недостроенными домами, на углу улиц без тротуаров. Это бледное воспоминание на лбу облака, заблудившегося в небе, там, где скучают звёзды.

Поезжайте в Аравию и попробуйте постичь пустыню, пустыню, которую называют торжественной, но пустой. Она удаляется, извиняясь, так как больше не достойна легенды: ни льва, ни тигра, ни даже чахоточной кошки. В её венах, как тайна, течёт нефть.

Тогда поворачиваем лицом к морю. Оно скромно омывает пески Джеддаха. Порт? Как в это поверить? Ветерок гонит пыль цвета охры через весь город. Подходим. Протягиваем руку и смотрим. Вода утратила цвет. Вода Красного моря уходит. Она больше не сомневается: у неё здесь нет любовников.

Но город открыт. Ни ворот, ни ограды. Каждому своя улица, своя часть шума и света. Чистейший свет. Хотелось бы, чтоб он был нежным, но он слишком ярок. Закат пустыни, отречение моря, это в то же время и агония традиционных домов, конец народной архитектуры, которая, хоть и запиналась, но была гарантирована до уродства. В этом пространстве, где всё импортировано, и, в особенности, чужое уродство, постепенно исчезает мечта. Стареют черты той, ни на кого не похожей Аравии, черты прекрасные и возвышенные, сохранившиеся только в местах уединения и молитвы. Ещё возможно чувство в простоте и тишине мечетей. Но вторжение чувствуется и здесь: бетон и пластик, ковры и автомобили. Не всё равно какие автомобили, а огромные американские чудовища, которые мчатся на полной скорости в какофонии гудков, заменяющих здесь сигнализацию и правила дорожного движения. Безумная пляска этих машин должна заставить забыть былую беспечность и восторжествовать над вневременным спокойствием верблюдов.
Но в этой империи, взбудораженной воплощением мечты в металл, смятенной невиданным богатством и зачарованной западными миражами, есть место для созерцания. Пророк Мухаммед сказал: «Седлайте ваших коней только для того, чтоб отправиться к трём мечетям: к моей, к мечети в Мекке и к мечети в Иерусалиме». Мечеть Мухаммеда - это Медина. Весь город укрыт под сенью его памяти, он бережёт себя от шатких взглядов и неверных рук. Это город, где утверждается тишина, маленькое блуждающее облачко и поводья судьбы. Машины не смеют вторгнуться в лабиринт, где дети бегают, хохочут и, радуясь, исчезают.

Странная империя, где пять камней остаются верны свету, где современность властно влечёт к неожиданному могуществу, а всякая революционная утопия отвергается как святотатство.

* * *

Народ мой пусть мне простит
Не разбирающий буквне знающий письменной речи
возьми стихи
возьми мои книги
и брось их в огонь

Костер пусть согреет твои одинокие бденья
слово насытит пламя тоскующей плоти
дыханье прорвется под своды открытого неба –
не разбирающий буквне знающий письменной речи
говори
кровью и плотью открой мне историю раны историю нашей страны
говори
я радугой стану
в общей судьбе
если тело сегодня увечат
я перевру эти книги
научусь их читать наизнанку
чтоб увидеть поле в цветах
лицо
моего
народа

собеседником леса и почвы
я выйду на площадь
мне не надо уютной обители памяти неги покоя
я найду себе место на территории раны
боль стихнет

мы провозгласили весну для детей пустырей и окраин
что солнце? - звезда родилась и звезда умирает
перемены, - вот что существенней, - перемены, возвращающие нас к истоку,
перемены во имя горы,
грядущей по слову Пророка

В то время, как распределяют обиходные вещи
совокупляются
едят и хохочут
вера
матери в трауре
мы зароем скотов и уродцев
в их министерских архивах
история ты уцепилась за жилы нас жалящей смерти,
ты не сдвинешься с места
и со знанием дела следишь за работой умельцев на городской скотобойне

Наша история есть территория раны предел эйфории
вспомни
как шли мы в полях как сеяли семя надежды
как вернулись к домам и колодцам
и земля понесла
говорили о диких деревьях, чьи кроны царапали небо
о тысячах глаз
достойных прозренья
о движении к…

Вера звенела в небесноалмазных рассветах
распахнутых волей детей
площадь плясала на наших ладонях
так мы забыли, что тень – неизменная спутница света
мы пресыщены были огнем и лоск наводили на небо
но что-то нарушилось в связях сего и небесного града
печаль пролилась на пустынные улочки
царство осколков

Теперь
надежду народ приторочил к седлу ожиданья
длит пятницы
попивает винцо
жрет червей
и на солнышке курит траву

всё то же

иные
уже издрочившиеся
развращенные чревом
на воспоминаниях делают ставки
им нравится покер

память тускнеет
и дремлет

Народ мой
болит голова
мысли вянут
воняя словами
голова моя рушится
пусть станет добычей
старой змеи

гнев и безумие
пусть станут добычей
старой змеи

ОКО МАРАКЕША

В пизду эту банду!
они желают взгляд загнать в железную клетку; они жаждут память впечатать в магнитную ленту;
остается брести за диким верблюдом, способным еще поразить, преображая глагол в пространство…

на стенах выцветший красный
пальмы устали
небо меняет цвет
порядок нам чужд, и если ребенок лодыжками может сдавить себе шею,
для нас это классный спектакль
прозренье
кто скажет
«уеллад сиди хмаду мусса»
легенда
Собирайте ваше добро и валите отсюда,
купцы-зазывалы
но даже вас
преследует пенье источника, вы обернетесь –
банку сардин ему в рожу
глядите, вот этот
вас нежит в своем меркантильном безумье
считает деньжата
и следуя его логике
бросьте камень в родных
подставьте лоб для клейма
и валяйте свой срам выставляйте – ведь им любопытно
толпа
замирает

так поднимите же правую руку и повторяйте за мной
завтра прольется кровь
насилие и только насилие
клянемся

Вы уходите
и на черта мне гнаться за вами
но распахните грудь
и примите часть единого Слова

Эта пьяная площадь
площадь не знает покоя
земля сотрясается
где же твои одиссеи

змеи брызжут слюной у тебя на животе
и ты, не знающий страха, танцуешь под белым покрывалом
стриптиз рассеченного черепа

стреляет шутник в африканца – чудесная фотка
морок Морокко рваная рана священная рана удар копьеносца срифмована ненависть одурь
парад живота он распахнут и близко погоня черная кожа с голубоватым отливом ярмарка памяти памяти полной и чистой радует землю дрожащую землю всегда на сносях

«твои дети не знают, кому дать прикурить,
твоим детям отказано в возрасте неуловимых желаний,
они скользят по лучам знаменитого солнца и барабанят…
барабанят в ворота тюрем…
кляп эпохи во рту»

ВЗОРВАВШИЙСЯ ЧЕЛОВЕК

Плоть извергает толпу; эти люди не знают рассвета и идут выставлять свои лбы на ристалище суетных судеб;
руки дождю – таинство благословенья.
Вереница рассветов возвращает обломки ночных происшествий; отбросы фантазий, гнойные раны агоний.

Ей-богу, она слишком долго носила молчанье детей под гнетом банально простреленных спин, вот и тяжкие роды.

Толпа,
погружавшая плоть в рваные раны насилья, твои дочери жаждут возмездья, ждут, когда же падут их несчастья на голову приспособленца-циклопа
ты остаешься согбенной в блужданье своих ожиданий,
в нечистотах ущербного века,
и посылаешь проклятье тем,
кто следит за тобой из могилы.

Упорные очи,
очи ТВ-разврата,
мертвые очи
валяй, расставляй шире ноги,
давай, покажи свое чрево
ты посылаешь проклятье небу за одурь молитв
ты посылаешь проклятье слову и письменной речи
тем сыновьям,
что тебе искромсали лицо.
Ты вспоминаешь
голос черепа. Слово черепа. Истину черепа. Он коптил небо. Он решал судьбу ночи. Он поделил этот город. Голый череп. Так стрелки часов покрываются плесенью. Все под коростой страха.

В это время толпа продается,
только дешево это, сдается,
она продается на любых языках,
корчит нам рожи в миллионах зеркал.
Ни боли, ни памяти – танец короткого века.
Пляска над позвоночником взорвавшегося человека.

Собственно, мой род
выбирает неверный путь. Я взываю к толпе, но, увы, обреченные люди только роются в памяти, перебирая легенды.
Для них добродетелен пепел
и целительна
полная амнезия.

Всё на продажу: улицы, площади, воздух. А ведь именно воздуха так не хватает.
Выживают деревья и автомобили. Им плевать на людские причуды. Они смотрят спокойно в пропасть.

Толпа,
я предрекаю тебе, попирающей стороны света,: гул, пламенный жест и досель неизвестные звери.

Они заставят тебя заплатить выкуп,
чтоб еще раз унизить,
чтоб море и солнце им было всегда и в избытке,
чтоб бросить твоих сыновей в мавританскую баню,
они презирают тебя и срамят
в своих кафельных ваннах,
в благоухающих парках,
пока ты разбираешь ошибки, огрехи, просчеты, они ищут, где можно сорвать куш побольше, кто заплатит им знатную цену –
это танец над прахом убитых, танец над темной рекой,
танец в мешках с песком, и песок, засыпающий море очей –

им нравится скульптура тонкой работы слепые рабы -

и они расскажут –

случилось однажды – будет всегда однажды – только однажды – избитый мир – великолепная шутка – жертва во имя – договор и проклятье – против ущелий коварного юга – окровавленных рек – непокоренных племен - договор – договор с каракуртом

ГОРОД – КРОВОПИЙЦА

Город в белом
город в черном

на твоих улицах вереницы изгоев
жадно глотают солнечный свет
руки за спину
эй, там, разговоры! –
повседневные сумерки скрывают обычные лица

это не звездная ночь

ночь на ремне через спину

женщины чахнут на пороге борделей
девчонки томятся на задворках желаний
и в то же время
свальный грех изможденная похоть

крик будет потоплен в глубоком и долгом страданье
приводные ремни катастрофы в каждом кулаке
во взгляде – трагедия
в кафе – взрывоопасная ситуация

поздно
мы слишком долго надеялись на костыли

в городе ярмарка

теперь время решеток и стен
краеугольный камень
обвинять
и фиксировать факты

всё, что ты читаешь всё, что ты хочешь,
всё, о чем ты пишешь, всё, о чем ты мечтаешь
всё, что ты говоришь, всё, о чем ты молчишь,
всё, о чем ты думаешь всё, что ты воображаешь о себе

всё это собрано
и заносится
на перфокарту

и когда все спят
встают призраки из могил

(В городе больше нет света. И только блеск в глазах напоминает мерцанье Смерти).

Рукопожатье
стаканы выскользнут из рук
вернитесь
дети изгнанья придут и предъявят счет
глоток минералки
оставляет на пороге между похмельем и полным провалом памяти

хорошо оттянувшись, вы возвращаетесь на круги своя, где длите привычное существование под масками. Голые.

Подросток входит не постучавшись
Поднимается к вам в кабинет
Очередь
В упор
Со знанием дела
Без всякого предупреждения

вы встаете
выпиваете собственную кровь –
сама представительность

Город закрывает ворота.
Поднимаются воды потопа.

ПЛАНЕТА ОБЕЗЬЯН

Спешите, спешите, потребленье этой страны прелестно, доступно, полезно.
Только для вас: как красиво в Марокко!
Аисты в заповеднике
чудно чешут зад и голову прячут под крылья.
Бросайте ваш офис, жену и детей. Вас ждут приключенья.

Колючая проволока
гарантия безопасности в бедных кварталах, где люди привыкли свою требуху выставлять под палящее солнце
Спешите свешивать яйца с укреплений Загоры!
Маракеш все вернет вам сторицей!
Забудьте свой опыт.
Вы привезете домой совершенно другие неврозы.
Ткните пальцем в лазурь
И возьмите немного от специфики третьего мира.
Ваши слабости будут умножены на амнезию
и кромешная ночь
развернет перед вами целый веер притонов.
Осторожней с козлятками,
они все воры и воняют
они могут лишить вас рассудка
и вам же загнать вас самих
(предположим на память).
Послушайте лучше другое:
Средиземноморский клуб – вот ваше спасение,
вполне европейская кухня,
прогулка верхом на верблюде,
для вас – воспрещать воспрещается – только для вас – станет нравственность нежной служанкой желаний,
хоть порой вы и заметите вслух,
что здесь много пока еще горя и слез,
кровь араба вкусна, и прекрасная вещь для здоровья; неплохо, особенно утром, хотя бы стаканчик; вполне безобидный расизм, кофе
без кофеина,
раскрашенные воспоминания - лучший подарок друзьям
медная бляха блаженства
глухой отзвук тщеславия…

и потом, поимейте араба,
он так естественен,
и, хотя несколько дик,
на вид, однако, вполне благороден…

Но вы не забудете ту площадную любовь
с лохмотьями плоти, утратившей почву и веру –
сперма насилия и унижения – в глотку
и пронзенные едкостью сока
вы будете дрыхнуть вповалку под «прирученным арабом»,
увидите, как разлагаются звезды ваших послушных мечтаний,

и вас начнет трясти лихорадка,
и вы станете кровью харкать на все свои добрые чувства,
падаль вас пожелает распять
под сенью солнца
лучшего клуба
Средиземноморья…

ТАНЖЕР, ВОРОТА АФРИКИ…

В двух шагах от Европы
открываются
новые горизонты
здесь предложат немного экзотики
водоносы сверкание золотозубых улыбок музей дирхема царство
огромных соломенных шляп
но все это поза
маски для тех, кто желает стандартных воспоминаний величье
расхищенное по кускам в водовороте иллюзий и обещаний
цитадель забальзамированная домами
сада
залог
вашего воображения
площади
по курсу
вашего бреда
как декорации здесь штабеля наших тел -
плодородная Сахара -
не наша ли кожа - на лотках бесконечных базаров? -
о, превращения! -
жестокая память глубокая память
улица
старички волочат свои трупы
многоголосые молокососы -
- не желаете ль за пару долларов поиметь мой зад? -
глаза лезут на лоб
глаза лезут все выше
гляди свернешь себе шею
- девчушки как булочки -
шарить ниже спины загнать сзади
и засыпая зарыться в горячий песок соблазна
ритм ожидания
нет
- к чему тень линчевать и рыгать ядовитой слюной? -
обнажите им грудь /
разорвите зубами живот
все равно они вернутся в свои подвалы,
полные крыс -

Омовение в алкоголе
звезда падает в руки
мелкие монеты - во все возможные дыры
лозунг
ИЗГНАНИЕ СОЛНЦА
так
из наших стен
будет хлестать наша кровь
и поблекнут /
семь ваших небес
апофеоз - море
однажды только однажды
песок приходит в движенье
и засыпает
ваши чудесные ночи
восточные ночи андалузские ночи

ночи бессонницы ночи текущие вспять

в погребках на террасках
всего лишь за доллар
мозги в пух и прах
порция травки
ночка с девчонкой
или с мальчишкой

прогуляйтесь
и вы увидите
опущенные руки
закрытые глаза
и вопросы вопросы вопросы
обезумевших людей

я иду -
каждый шаг мой - заснувший вулкан
я иду -
каждый шаг мой - послание
что я слышу в ответ? -
дифирамбы и оды
я теряю надежду
и останавливаюсь

город - поруганный лес
Средиземноморье ласкает курортников
ночь камень -
все на потребу

город
яростный смех
у тебя на пороге мы сложим отчаянье горечь утраты
и взорвем тишину
пусть пылающий взор
разорвет небеса
на свалке той жизни
которую нужно менять
вызов детей -
возродиться в фантазиях дерзкого лона
чтоб любого птенца -
накормить -
и непременно с ладони

Но дерево гнется под крупкой рукой
что теперь остается? - пройти по острию тишины
по лезвию взгляда
невыносимо: ни аистов нет ни сверчков
ни дома ни крова
потери потери потери

пусть надежда осторожно обживает букварь
земля и мгновенье - пепел
так открывается город -
глубокая рана

ПАМЯТИ (каждый знает - чьей)

Смерть
возвращалась к нам столько раз
плакала тишина

на рассвете мы смотрим на небо
смятое старческой дланью

возродившись из праха
исполинский старик
убивает наш смех
броском камня
останавливает голос
стреляет в ночь
и посыпает толченым стеклом ожиданья

смерть
нашла что нас слишком много
смерть
нашла нашу землю слишком просторной

в эту торжественную минуту
когда прозвучит
погребальная музыка
мы захотим услышать другую
счастливую светлую

свет
играет прическами наших девчонок
смерть
ты блуждаешь в желанных и жаждущих жизни телах

жаль
все уже пространство
на нас надвигаются стены
торжество изобилья
это вчера
о, счастливые звезды
детство
теплое утро
искалеченный вечер
на асбестовой почве

эти руки
растут в нашем небе
облака
прилетевшие с моря
острие
самой дерзкой надежды
песня
звучащая до рассвета

девчонка
укрытая тенью
нас уводит смывая
кровавые пятна
следов старика
вышедшего из-за крайних пределов тьмы

Прочь слова
клянемся
ветром и оливой
этим утром казненным

но зачем
если солнце спускается
набухшее кровью -
зачем давать имена? -

всегда на рассвете
приговоренные к смерти

но никогда не наскучит
кадр этой жизни
обмолвка в стихе

пятеро несколько тысяч
высоко
в окровавленном небе
клянемся

но девочка
ходит по волнам
и дает нам напиться

затылки становятся влажными
пена морская
так мы забываем
сиренево-синие краски
губы сжимаем
облако сбилось с дороги
девичьи руки
нам закроют глаза

ветер
свищет над прахом
поднимается
тишина

ЭТИМ ЛЕТОМ В МАРАКЕШЕ

С тех пор, как мы производим сколько угодно солнца,
солнца на заказ, солнца на вынос, солнца с подбором,
в ясные дни и в час скудной луны
чистопородные скакуны
встают перед взором
пальмы отвергли ясное небо они выбирают изгнанье
плюют нам в лицо вот и все утешенье
после
толп
ора орд
тел пригвожденных к асфальту
песня заря и надежда
только слова
ими сгодится ласкать палачам ягодицы щекотать им подмышки
они заливаясь от собственной храбрости
потребляют холодное пиво
счастливчики!
здесь деревенеет язык здесь соленая горечь во взоре лишь обрывок мечты
провисает привязан к рассвету
неподвижные стены
умиротворенье
мы зажаты в тисках тишины
всё - под давленьем и воздух выносит нам свой приговор и терзает затекшую плоть

Из ночи в ночь
негашеная известь прожигает тела
и цветы сумасшествия расцветают в гноящихся ранах иссушают пространство и сводят на нет горизонт

а Солнце? -
оно неподвижно.

Стихи свои он соглашается сжечь.
А пока примите его поздравленья, господин президент Средиземноморского клуба столицы. Скажите, приятно, не правда ли, девушек юга брать силой? Всё так доступно. Всё доставляют теперь в Маракеш, даже море. Площадь Джамаль аль Фна стала пляжем. Роскошным пляжем. Там теплый и мелкий песок. Господам так угодно. Господа пожелали купаться. И нырять им сподручней с балкона Средиземноморского клуба.
Площадь Джамаль аль Фна теперь Площадь Согласия. Смена названий, воистину, это ль не плод вдохновенной работы на ниве общественной жизни?!

Иностранцы-туристы умеют сказать, обращаясь к арабу: «Мой брат». «Мой дружок».
Стыд и спокойствие.
Статика.
Жизнь неподвижна.
Иные и в самокастрации находят особый кайф.
Пророчества стен.
Свидетельства камня.
Свет кровоточит в глаза.
Сошлись отпечатки и лица и несметном числе протоколов.
Показания сумерек.
Кровь стынет в жилах и засыхает на ранах.

И волны ласкают твой череп, впечатанный в камень.
Прибой навевает дремоту скучающим людям из клуба.

Чужая рука вспорола живот
и шарит по чреву
там найдет и сырье и улики
и казармы и тюрьмы

Рука в перчатке впечатывает тебя в камень
и
ты согласен умереть.

Вот она, негашеная известь.

Ты кладешь свою голову сам на скамью подсудимых. Разбегаются толпы детишек, как мысли, проворно. Они не желают суда и вполне равнодушны к законам.
Ты счастлив, что у тебя не пустой котелок. Он еще варит. Ты еще созовешь работяг с обнаженных полей.
А рядом плещется море. Ввезённое море. Наисвежайшее, наиспокойнейшее из морей.

В Маракеше никогда не бывало луны. Теперь, кроме моря - еженедельное полнолуние и сладчайшие сны.

И крови сейчас у нас нет. В жилах желтая жидкость. Ведь красное блекнет на солнце. Дурацкая, право, история.

Представляешь, я видел, как судья строгал мясо в смешном поварском колпаке и пел,
и еще, я видел, справедливость на коленях судьбы пожирает летящую птицу,
и еще, я свидетельствую,
обнаженная смерть выполняет работу конвоя,
бледная смерть
склоняет зека к компромиссу,
иссиня-бледная смерть
меряет шагами внутренний двор тюрьмы,
она нам подводит глаза.
Я знаю,
вы обрели покой на обрыве струны, в оазисе чистого сердца.
Вы воскрешаете землю и вопрошаете камни.
Камни ответят: Коран.
Камни ответят: история ваша в лохмотьях
утрамбовано чрево
услышьте пророчество почвы
мы оставляет торговцам садами и морем обнаженнопрекрасных красоток пустыни
танцующих до рассвета
смерть
скука
забвение
память в лохмотьях

мы вам оставляем

пряности в ритме небрежно ступающих нежных больших караванов - это чудо востока - гвоздику и тмин - женщин под черной чадрой - любовные игры - кока-колу мочи или мертвые розы - ненависть в стиле корицы и амбру - заговор чистого ладана Мекки - сладчайшие смолы - кусочек сандала в кровавом поту бедолаги (подозренье в участии, странные речи, к расстрелу) - оливки в кровавом рассоле и звездную сыпь - тутовый, кедровый и апельсиновый лес, омытый слюной верблюдов - ручеечки на экспорт - туман заблуждений - и смерть мусульманина - белую смерть без стенаний и слез -
нежна и спокойна смерть мусульманина, обращенная к Мекке.

этот яростный мир полон тайн
память в трауре
и не вьют больше аисты гнезд в Маракеше.

Так деревья становятся объективными наблюдателями.
Так лягушки становятся свидетелями обвинения.
И прокурором - рука фаянсовой статуэтки.
Я согласен. Каждой твари - свой суд,
на небесах, в раю.

Пишите, диктую. Подтверждаю все показания жабы. Ждут еще показаний от Солнца, и т.д., и т.п. Но Солнце отсутствует.

Поднимается море.
Приближается море.
Грядет.
На волнах - обнаженные ребятишки.
Нет больше ни площади, ни пляжа.
Разрешите представить вам, господа, - море.
Приближается море.
Взывают к Корану.
Но Книга молчит.
Море смоет ваш трибунал.
Судья захлебнется в прибое.
Секретарь ощутит наконец на себе всю прелесть морского простора.
И в соленой волне растворятся железные цепи.

Первый декрет волн, обнаживших сущность и справедливость:
«Хлеб и земля. Новое Солнце. Свобода.»

Выкуси! Фиг вам! Какие-то душные ночи.
Этим летом никто не бродил по полуночным дюнам, лаская далекие звезды.

Лишь на вершинах звенящая тьма и прохлада.
Это воля звезды,
которая, ради того, чтоб приблизиться к нам,
встает на колени.

* * *

Тебе – лучшее ложе – морская зыбь
да очистит нас пена забвения
мой медленный мой неизменный бред
мы расстаемся навеки
пусть все подозрения все ловушки
растают на горизонте
я возвращаю тебя океану
плыви куда хочешь
у тебя под ногами
сгинули наши надежды
страна сведена к ничтожным желаньям
город в одури смерти
диагноз: рак стен и небес
вот за это
отдаю тебя вихрю небесных зверей там не слишком уютно
не то что в твоем зоопарке ночных приключений
это оргия памяти
это оргазмы сознанья
тебя – на голгофу
и продолжается взлет
из полумрака
пусть выступают деревья
изнанка восхода –
солнце с почтовой открытки
кончилось время твоих услаждений
я сам выбрал
здесь
место и время разрыва
прижигаю укус долгой ночи
заливаю твои ожиданья и планы кипящею лавой
каждый день
в сумерки
от изобилья
ломятся крепи базаров
всё – но для калек
кровь застывает
что ж подавай на нас в суд
леденящий жилы
под сенью отказа
под сенью плененных звезд
ты одним зубом вскрываешь
рубцы старых ран
чтоб насытить пространство
чтоб вспыхнула радуга в небе
в нашей правде бездонной
отсутствует главное – плод
так что ж остается?
всем скопом пасть на колени
ужом извиваться
и речь свою сдать в гардероб
волосы сжечь
плоть разъять
и не двигаться?
край колодца
это не пропасть
пропасть там
на краю горизонта
где мишень наших спин
наших рук
раздирающих небо

Взгляд покидает мечты и надежды во имя проклятья
вот их весна как? – вам нравится? – что же глазейте! –
взгляд засыпает борозды памяти пеплом
взгляд утверждающий солнце
прервет отчужденье и тяжбы

Звезда падает с неба
к ногам

так взгляд открывает эпоху разрыва

ПЕРЕМЕНЫ. ГАДАНИЕ ПО РУКЕ.

1.

я хочу сказать тебе всё, что я знаю и помню
пройти через город и слиться и сияющим солнцем
постичь твою изначальную поступь
и определить ее место средь символов миропорядка

2.

и насколько мне проще
вычитать нежность в разрывах и смуте времен
чем чувства доверить плоскости белой бумаги

3.

если меня что-то и сокрушает,
так это прозрачность небес, попирающих прах
тех, кто лёг в эту землю

как различить дорогие черты
в этой ясной лазури

4.

твое непорочное слово опережает срок огненной смерти на закате всех солнц
время пены морской нарушает покой одиноких
я собираю твои возвращенья
обратившись к могильным плитам

5.

да, я хотел вычислить город по линиям левой ладони; да, я хотел камень поставить
на путях ослепленной судьбы;
пусть путник увидит дорогу
но я знаю, лжесвет оттеснил наше солнце туда, к самым границам пространства твоего млечнонежного взгляда
ты сомкнула ладонь, но сумела зажать в кулаке лишь один заблудившийся луч

6.

перламутр и золото утраты
темно-красный покров, он скрывает лицо; откровенная маска
и песчаная зыбь как ладонь
и едва заалела заря

7.

вот, свершилось
пустыня, завладевшая сердцем
в начале тот Камень еще не был краеугольным
он стал священным, ибо к нему прикоснулась рука человека
что ж до Книги,
она суть утверждение моря и опровержение взгляда
но назавтра разрыв уже смотрит вам в спину
и всем явен
чахоточный кашель
но я вспоминаю: череда поколений
я встаю /
я умножаю пустыню /
одинокий мираж
бесполезные звезды
это юг /
утраты
и никаких иллюзий

8.

если бродячая звезда поднимается от источника
какая легенда ее вскормила?
если она постучит в твою дверь
не открывай лица
между ней и тобой
твоя рука
только ты своей рукой можешь остановить этот призрак
и проникнуть в природу зла
но глаза нам закроет смерть

9.

любая рука – банальное одиночество
побледневшая от бесконечных ласк, за которыми только тревога
вдруг сам для себя открыл, что попросту стыдно
страх – мудрость опыта изнанка воспоминаний

10.

отпаденье от остова
руки торчат из земли
злые козни проказы
так возвращается мир
анемона
знак
и отрыжка эпохи

11.

моя идея фикс
наша идея фикс
крылатые кони, подобные ветру
вот тоже мне, смех
видно поехала крыша
и речь мою бьет лихорадка в контексте разорванных связей; с тех самых пор, как я потерял исцеляющий ритм караванов и след верблюдицы, скормившей всех нас молоком
я теряю себя
стон
чуть замешкался и
удар ему в спину
как раз между пятым и шестым позвонком
(это дело привычки)
но он поднимается
я не вижу конца этой глупой игре
земля нас не примет
вот и подвесили нас над землей
за болтливый язык
умирая, закройте глаза
отпечаток ладони на скулах небес

12.

вот мы и не в силах ничего унести с собой
воспоминания пасуют перед бритвенным лезвием
деревья совсем не повод чтоб справить нужду
цветы – не бумажные
судьба наша чернеет в полуночной спокойной воде, отражающей вечность – ладонь пяти звезд

13.

безумье, лишенное снов
я тебе отдаюсь на холодном столе,
вскрыв себе чрево:
там осиные гнезда
сумма потерь
и стальной серп луны

СМЕРТЬ ШАРЛАТАНА

1.

Чтоб не стать мне одним из тех,
кто себя изнуряет ежедневной опийной дозой,
кто идет от кафе до невроза,
от невроза до самоубийства,
по следу ошибок и преступлений,
(нелепая рана - повязка на сердце)...
мы простим, мы, конечно же, простим шарлатана,
который на наших глазах творит
толпу, миф и легенду

2.

Мужчина с расколотым черепом,
заплетающий косы,
принимающий первый удар оскорблений и пыток,
ты, спаливший ресницы,
наколовший надежды на спицы больших караванов,
вырезающий тайну на доске своей правой ладони,
вскрой себе чрево
и подставь требуху
неумолимому солнцу

3.

Он, с проломленным черепом, глотает пылающий шар,
руки не подаст
и не побеседует с небом,
он не знает, где Камень, где пение женщин Атласа,
только стон:
справедливость и розы на других небесах,
для других...
вопль в гареме Хозяина:
обнаженная дива мечты, превратившейся в пепел,
вернись вскрыть мне вены,
вернись рассказать, как душили мираж,
Мухаммед Пророк,
я,
твой слуга,
истощенный молитвенным бденьем,
вращаюсь на месте (о, ритм вскрытых вен!),
взываю к ветрам
и вызываю ветра

4.

И ты,
йа мулла абд-Ислам,
йа валли Аллах,
я зря танцевал пред тобой, отрешенно-бесстрастным,
я больше не вырву очес в твою память,
этот день завершен,
ведь во имя твоё
я жрал змей,
бывал сыт и сухой травой,
дрых в грязной яме...
Йа валли Аллах,
прими мой последний поклон,
и тень твоей тени
есть ложь

5.

И ты,
йа мулла абд-Альхар,
как ты потерял мой магический пояс,
и девчонок, томящихся нежно на ложе любви?
где наши ружья и сабли?
И право,
доколь станешь ты орошать памятью нашей бесценной
дороги картонного рая?

6.

Моё тело искромсано,
твердеют рубцы старых ран,
кровь свернулась...
Так море бросает святых в маскарад...
Поднимите правую руку,
правую руку,
чистую руку,
и повторяйте за мной, -
увидите,
явится чудо, колеблясь, кусая свой хвост,
молясь за святых, уходящих в мистическом танце...
Да восстановят
в правах небосвод!...
Молния, изменившая знак,
становится землетрясением,
подземный толчок
прорывается из-под могильных плит,
из глухой и холодной бездны

7.

Святые ушли,
я собираю в корзину их прах,
я один,
я уже не толпа и не миф,
- так торжествует печаль -
мне достались объедки, прах мёртвых...

* * *

Вскормленный млеком сфинкса,
выношенный в печени паука,
я хохочу над невинностью

выродок сумерек,
я страдаю лишь о себе,
так как, подобный змее, лишен стремления к свету

моё порожденье: непристойные звёзды,
хозяин, имам,
они связаны кровью в закрытом пространстве чудес
звёзды пустыни умирают с рассветом,
вот я и торчу
над перевёрнутой Книгой...

Я сел на поезд, чтобы нарушить покой первобытного сна,
болота сна предков,
я,
сотрясающий звенья оков,
видел, как хохотала смерть
на славном спектакле
«голову с плеч
долой»

Но мой сорванный голос
завяз в безнадёжных сетях,
тишина,
ни словечка,
ни вздоха

* * *

наши матери вынесли нас на горбу ежедневных забот
и поэтому так полюбили свои колыбельные песни
что до самой могилы
ищут в наших чертах
неизменную детскую нежность

а мы
одинокие голые
дробим асфальт
так как желаем добраться до почвы
до того ясноликого дня
когда Солнце объявит рассвет
и подъём

* * *

Я видел
побледнела заря
когда солнце пронзило желанье
Так песок неожиданно
перемешался со словами во рту
Сказать
Сказать всё
Ибо слово - огнеподобный полёт

ГОРОД у меня перед ГЛАЗАМИ

Лишённая тяжести плоти
моя легкокрылая память
скользит по волнам в акватории старого порта

Пронзая крыло восходящего солнца
она утверждает:
лицо капитана кочевий - Свет

Чистейшие узы начала:
так длань созидает рассвет в долгожданном открытом порыве
это праздник сверкающих рыб
ликование слова
здесь голуби жители крыш
утвердят направление странствий

Я говорю Азилах
блуждаю по твоим одиноким страницам
молчаливые камни
которым доступно забвение
солнце
на опушке восхода
мелодия
и волна обживают
пространство открытого взгляда

Вот уже море
мгновение
и туман нас сбивает с дороги

Чтобы впредь не дрожали ресницы
я раскручу этот город
провозглашая лазурь
пусть она установит деревья
призовёт обреченных
и вернёт заточённому солнцу
свободу

Азилах
да, я знаю - твоё ожиданье в чистоте неизбывного детского взгляда
Азилах
да, я знаю -
твоя боль - лицемерие повседневности
я склоняю свой стих - так склоняют знамёна
что выше? моё безумие или твой свет?
так падают стены
сметённые яростным взором
Азилах
верни нашим помыслам крылья
до каких пор легенда - дитя, потерявшее память
на волнах твоей тишины?

Когда наступает ночь, я отрекаюсь от звезды, вскормившей мои иллюзии. Я взываю к песку и камню. Я иду по хребту небес. И тогда говорю о своих сыновьях, замурованных в стены. Я знаю, что преграды падут, и мы увидим лицо. Сиди Лабри уже не излечит меня от слабоумия. Я его отдаю морю. Морю, призванному укачивать и украшать. И ты, Сиди Ахмед Марзук, ты в ожидании света ставишь преграду на пути волн и заключаешь договор со звездой во имя очищения рода.

вы спите, открыв сердца
Свету

Азилах
не ты ль тот лабиринт
где мне нужно потерять память и зренье
разрази меня гром
но мой долг воспевать стон согласный прибоя и плоти
а уж потом
я и туристам могу предложить
дворцы
новые байки
и другие рисунки на стенах

Я им скажу
вот Азилах, он по нашему город - история, камни, империя, путь...
А теперь что осталось?
Осколки.

Спросите у моря,
оно вам ответит: война
оно вам ответит: традиция прервана
оно вам ответит: лазурь мы сдаём под проценты
и еще -
одинокие бденья
ибо город скользит за проворной тенью прибоя

Но взгляните на море
не здесь ли делили добычу корсары
и море послушно корсарам

История остановилась
Азилах вам предложит фирмовую память

наведём макияж
и вильнём задком на панели

Добро пожаловать в Азилах - велькоме то Азилах - мы рады приветствовать вас в Азилахе - лучшие гостиницы в Азилахе - спасибо.

* * *

День
луч солнца ласкает
печальное сердце
рана становится шрамом
и я выпускаю птицу
вольная птица -
звезда постиженья

ФЕС. ОТВЕРЖЕННЫЙ ГОРОД.

Фес путь в лабиринте пустыни
халва наших грёз

Фес город кочевий
ненасытное утро ни тени

отсутствие почвы
нежность рыданий
легенда
свет для лишившихся света

город
я знаю твой норов
гнев
музыку солнца
и влажное лоно проулков

ночь
быт и ночь
обычная ночь
одна из ночей Шахрезады
твои дети - заложники
это удар и удел
изгнанье вершин
и забвенье забвенье забвенье -
- кара мера и выкуп

я возвращаюсь я бред твоих стен я бреду
уже тысячу лет почти тысячу лет

Говорю тебе: город
прими в дар мою память
это девочка ждущая чуда и чада
с той далёкой звезды
где я потерял силу слово и тело
и простился с оружьем
бесполезным при свете дня

Говорю тебе: улица
прими в дар мой бред
рифма вязнет в крови
нет забвенья и мира
монотонная гордость

Но увы, не скажу, чтоб весна,
ничего не скажу, чтоб позволяло
умирая мечтать о будущем

Я скажу: тишина
Тот, кто поднял кулак,
должен бросить копаться в архивах

Фес, о царь городов
Фес отверженный Фес несравненный
ты лишён колыбели
и не только её колыбели
но и улочек, режущих память

сквозь твои минареты
«изваянья
былых заблуждений»
вижу контур надежды
мятежную память в изгнанье

Твои стены выносят
на нашем горбу
в неголодные страны,
в то время, как кони самых лучших кровей
дышат огнем и украшают легенды

эпоха разрыва
граница меж камнем и кровью
слова преграждают нам путь
как в годы нашествий и смут -
тяжёлое бремя ошибок

Сирота на рынке рабов,
произнести твоё имя, разрушить,
и пожар на руинах, -
прадедовы кости - пылайте!

Сирота, и твои сыновья,
женишки изможденной лазури,
потерявшие память,
как же все мы близки к слабоумию!

Сирота, и всё ж на высотах твоих
возрождается твердая вера,
лабиринт,
горстка пепла,
проулки
упираются в стену забвенья
горький привкус упрёка
чудесной погоде
прекрасноблаженному солнцу
отсюда
йа мулла Дрисс
уже сходят с ума твои дети
и судьбу не засунуть
в карман европейского платья
здесь слова проступают на стенах
наша участь теперь -
амнезия
Слова бьют промеж глаз
город капитулирует
источник - уже не источник
но существуют звезды
которые нужно раздать ребятишкам

Пламя гаснет омыто слезами
как же кажется просто
взять на колени рыдая
и баюкать детей до рассвета
до последнего дня

О, царь городов
ты несёшь в себе горечь разлуки
и держава твоя - это кладбища
стены склоняются долу

иностранцы выходят из бани
бери их готовеньких

Всё, что мне остаётся -
забвение

покорённый
отверженный
на бесплодных холмах

РУКА И ЗАТЫЛОК

И рука, отяжелевшая от морщин и голубой крови поэтов, падает на затылок фруктового сада, где играют тысячи маленьких солнц.
Она отсекает жизнь безумца, который испил от небес. Между большим и указательным пальцем хрустят звёзды, свернувшиеся на затылке; и старик, не смущаясь и не краснея, выстраивает головы в ряд, точит правую руку и лишает жизни тела. Его подлюга-память, промытая высосанной у радуги свежей кровью, поднимается из могилы со своей искусственной челюстью слоновой кости, со взглядом, несущим смерть, с дыханием, пронзающим грудь тем, кто встал со сжатыми кулаками.
Сморщенными ягодицами он садится на тёплые черепа, и с него спадают морщины, когда он испражняется на рассвете. Его тень гремит барабанной дробью в сердцах детей, которые цепляются за облака, превратившись в птиц, утративших нежность трав.
Его рука, став лёгкой, взмывает хохочущим грифом под облака. Она ниспадает огненным дождём на землю в то самое время, когда, в объятиях смерти, жабы пожирают младенцев.

СОЛНЦЕ НАД МОГИЛЬНЫМИ ПЛИТАМИ

Нет, надежда - это конечно же не чашечка кофе летом, под вечер,
и, тем более, не взгляд на историю,
даже не небесный миндаль,
больше, чем просто мысль.

Ты не в силах обозначить надежду словами. Ты не знаешь, что это такое.
Перед тобой открывается город, расположенный между
роскошью и нищетой,
тщеславием и зыбким светом,
перед тобой открывается город кристаллов и красок, танцев, полёта,
блядей,
город ёрников, город трущоб,
радости, слишком доступной,
тебе - забвение и дешёвый покой, нежность непонимания, лёгкая поступь,
неизменные утра, похожие дни,
бесполезность дорог.

Ты знаешь, ты слишком подвластен теченью часов, и в твоей голове уже зреет тлетворный распад,
ты болен заразной болезнью - полной беспечностью,
ты закупорен в прозрачной бутылке,
ты жвачка, ты липкая дрянь,
ты прилипчивый
«о, моя прочная кожа, мои эластичные вены»,
и ты засыпаешь с открытым ртом.

Ты непроницаем, посредственность. Немножечко стиля, и вот, мы украсили серость;
тебе даже нравится, как ты воняешь.

Ты живёшь, ты живёшь как растение,
благие порывы? -
извольте-с,
но смысл? но конечная цель?
и ты бежишь сам себя.
Без конца ты бежишь сам себя, исчезаешь, плюёшь на бесчестье этого мира, и, отвернувшись, прячешь лицо под любую - изящную - вот что самое главное - маску,
ибо ты в курсе: лицо твоё слишком ничтожно,
ничтожно и пресно.
И если приятель тебя вдруг захочет встряхнуть, ты застываешь в сладковато-постыдном смущеньи,
ибо событие тебя по-тря-са-ет...
пустой лицедей...
ну кто ты и есть-то?
пустой лицедей.

Тебя нет.

Когда ж наконец и ты будешь иметь отношение к...?

Когда ж ты узнаешь, что горе единственное - повсеместно, когда ж ты поймёшь, что под этим чарующим солнцем министерства туризма найдётся вполне походящее поле для схватки,
поле боя?

Так я радостно жил в животном своём безразличье до того, пока сатанея, пьянея не встал на дыбы мой квартал:
снарядами - камни надгробий,
столбы телеграфа - столпы баррикад,
кровь и неистовство,
ярость и бред...

И я больше не смог скрывать свои корни, душить их банальным забвеньем,
не думать о тех, кому я обязан и духом, и плотью,
о тех, для кого у меня ничего не осталось, кроме брезгливой усмешки...
я должен был выйти на улицу,
пересмотреть свою жизнь...

В этот день один человек исчез...

Мне говорят: песня твоя бесполезна,
в кровавом саване тонут слова,
речь твердеет, когда приливает толпа
и сжимаются кулаки.
Человек, тот человек, который не вернулся домой,
обжигающая плоть,
человек, замурованный в известь...
Пусть скажут:
ветер, всепоглощающий ветер,
пусть скажут:
выстрел в затылок,
но следует помнить о нём,
об ушедшем в утренний свет.

Был ли он предвестником освобождения?

Ты дал клятву
утвердить справедливость ребёнка,
который слишком долго тянулся губами к высохшей женской груди,
ты держишь в руках вполне запрещённые вещи,
чтобы событие перестало быть «просто датой»,
я прочёл в твоём взгляде: «сострадание к братьям»,
так ты воплощаешь борьбу.

Но понимает ли всю бесполезность уродства
протянувший нам руку с отсохшей кистью?

И ещё,
скажи мне, зачем
умолять, ублажать господина,
а не выхаркать ненависть,
оголившись в немного квадратном,
лишённом нюансов
чувстве собственной правоты?...
Тебе ведь нечего больше терять,
ты - в подполье,
тебя надо прятать от глаз иноземцев,
так как ты не желаешь, чудак, торговать родословной, легендой и песней,
ты не из тех, кто бы мог торговать родословной, легендой и песней...

Ты можешь вполне...
этих циников, любящих солнце

да
пошёл
отправляйся к своим

пусть даже они не раскроют объятий
пусть даже они и не станут вопить от восторга

иди

научись не протягивать руку
научись не протягивать руку
не унижайся
и не оскорбляй нищеты
не протягивай руку тому, кто тебя презирает,
тому, кто тебя обирает,
и при случае выпьет за милую душу твою терпкую кровь

следуй за Матерью, хранительницей рода и очага,
да,
встань и иди!

Я шёл и считал шаги, я считал шаги и мечтал.

Как дальше молчать.
Во мгновение ока, увы, не исчезнет весь этот кошмар:
ни стоны роженицы в грязной хибаре, без мужа, на грязном белье,
ни крики детей, подбирающих чьи-то окурки,
о, лишённые детства,
утрамбовавшие землю...
Казалось, вот-вот упадут небеса,
казалось, здесь всё предназначено только для рабства,
но чу! пробужденье,
и полыхнуло, -
однако кто выроет первым могилу на городском променаде?
Там собираются вечером вечно нетрезвые судьбы,
чтоб рыть большой ров,
как раз перед рассветом,
и тогда, когда солнце высушит шрамы и слёзы,
ров покроется мхом.

Это будет расплата.
Но кто согласится платить?
Этот, резчик по камню,
тот, несусветный бедняк,
или вот ещё, тоже, семья, всё не может оплакать отца, пожелавшего счастья искать вдали от родных берегов?
быть может, триста маленьких чистильщиков башмаков из моего квартала?
триста маленьких чистильщиков башмаков,
ты их знаешь ведь,
да?
плоть от плоти моей,
кровь от крови,
триста,
призванных из-под спуда могильных плит,
устремившихся к цели
утвердить правоту своих слёз
ударом клинка

вырванные из надвременного пространства,
чтоб пить страданье большими глотками,
триста пар рук,
они чистят вам башмаки,
да, очищают, как бы это точней, ваши туфли, от земли и цемента,
но ох, они не безопасны для вас, почитатели утренних ванн,
если выпадет случай,
они вас разденут,
выебут
и заставят валяться
мордой в грязи

Триста подростков,
не шумных, отнюдь,
бледных, вялых,
они вам дадут оторваться,
будут стрелять,
их взгляд обожжёт вам плечи -
так ставят клеймо...
что, уже наутёк? -
но память, увы, не захлопнуть, как парадную дверь

Триста вопросов,
их придётся поставить всерьёз,
ведь они, эти дети,
харкают кровью

Дом на гравии ненависти, в тени керосиновой лампы,
под сенью бульдозеров и маниакальных депрессий,
так остаётся
три сотни разрозненных фактов,
три сотни разворотов судьбы,
и одно только общее правило:
украденный свет...
вот же выпала участь всей стае -
волочиться по жизни впотьмах и с разодранным брюхом

Между тем
вас жалит эпоха миллионом отточенных жал

Триста актов насилья
на фоне обычных убийств,
под прикрытием солнца,
ведь, право, мы все - дети Солнца, как умеют сказать европейцы.
Можно подставиться, можно позволить себя оскорблять, «мы не гордые, что там», ведь за то, что они топчут наши тела, они платят, и порой даже очень неплохо

Да, я знаю этих маленьких чистильщиков башмаков,
язык нищеты,
самоубийство надежды

Покой моей ночи повержен
и в сладостной дрёме я больше не вижу спасенья,
вы - мои плоть от плоти,
ведь мы братья по крови

я стану сам
маленьким чистильщиком башмаков
и мне будут сниться
голодные нищие сны

но, если вы от меня
отвернётесь с брезгливой усмешкой,
то куда я пойду,
я, постигший идею родства

Нет, увы, ты чужой в этой полузабытой стране долговязого детства,
что ты здесь знаешь?
что ты испытал?
тюремные тёмные стены
рвы канавы траншеи
бордели для гомосексуалистов: мальчишки-подростки, чем не угощенье Востока?
запреты на совесть,
и, чтоб прокормиться, единственный способ -
выращивать травку

здесь следует вытравить жалость
чтоб не рыдать на коленях

А ты, что ты знал
об Отчизне?
что, мол, идеально полезное солнце, которое так прославляет реклама туристских кампаний,
изо всех неприятностей ты вспоминаешь насморк,
даже ожог,
даже стыд
для тебя - неизвестная область,
тебе ведь не стыдно было молчать...

Ты знаешь, Орфей, у нас здесь крутая коррупция: рабочему, если он уезжает ишачить на шахту в Европу, предстоит положить пять сотен за паспорт, чуть больше штуки за место, и т.д., и т.п... ты меня понимаешь, Орфей?
Нет, ты этого не понимаешь,
твоя совесть запрятана там глубоко, под пальто,
ты пока не способен решиться,
ты ещё не способен пока...
Преступленье взывает о мести со всех перекрестков,
нет, Орфей, ты не сможешь уже слагать гимны любовной истоме,
ведь приходят ветра утвердить это терпкое слово: свобода,
и иного предвестника нет.

Теперь возвращайся,
возвращайся, Орфей, на свою возмужавшую землю,
домой, к Матери,
ты увидишь кочевников в городе,
бронзовый загар,
огненноликих красоток без покрывала
и повсюду снующих мальчишек,
кровь хлещет, и всё - через край,
биться о землю,
рыдать вместе со вдовами в марте,
возвращайся, Орфей, ведь любая дорога - горечь,
мы публично казним это грязное рабство,
грязное рабство во имя сомнительных выгод.

Тебе ещё предстоит
в себе хоронить убиенных,
и пусть это пощёчина кладбищу,
но расколоты скалы, и камни восстали
под сенью забвенья и смерти

Чтоб впечатать свой шаг в раскалённый асфальт,
из глыб состраданья вытесать плиты надгробий,
и, отпраздновав тризну, вернуть брачному ложу значение брачного ложа,
тебе выпала участь перебирать пулемётные ленты, как чётки,
и озарить кровоточащую ночь криком: «Огонь!»
Огонь Прометея Магриба.

Нет, Орфей,
не тебе, наглотавшись песка, пасть в бою,
не тебе
раскусить ампулу с ядом,
нечего трусить,
не осталось теперь даже тени того, кто мог обоссать прокаженных, встать в нужнике на молитву и черпать свои басни в сонме подобных тебе,
ведь уже не было этой вечно двусмысленной тени,
когда
вдалеке
возрастал гул толпы,
предвещая
явление Марта.

Увы, ты не помнишь тот вторник, когда упразднили закат и солнце уже не зашло,
и могильные плиты, встав на дыбы, предвещали грядущие раны,
человек целовал ствол ружья, прежде чем обозначить разрыв между плотью и сталью,
и в ярости сжав кулаки, он мог прочесть и свою неизбежную гибель...
Для солнца нет комендантского часа, и оно не зашло, ты меня слышишь, Орфей
погребальные шествия
подпольные похороны
пронзали снопы неутомимого света
луна отступила
она была стёрта с небес
зловеще ворочались кладбища
не плакали дети
и вдовы оставили траур,
ибо у каждого солнце плясало в зрачках,
когда на ткани событий отпечаталась первая кровь.

В скале Матери-Родины,
которой ублюдки вспороли живот,
были прорыты ходы,
но скалу растопили тёплые взгляды детей,
и она стала снова
алмазом, землёй и песком
на равнине. Мы пили тяжелую воду из источников скорби,
в эти долгие дни презрения, ярости, страсти правила жизнью
предвечная боль,
разбитые губы,
окровавлённый рот,
и вырваны ногти в холодном сумраке казематов...
целлофан
не пропустит свежего ветра,
жизнь замурована в стены,
отсутствие и тишина

Вы, с другой стороны,
взор ваш, разъеденный ржавчиной, пуст,
ваши руки замараны в задушенном крике
повилика
губит огонь,
высасывая из него свет

Что остаётся?
ощетинившиеся зеркала
стонущие пространства
огненные бичи
лицом к лицу с наважденьем, которому не видно конца

Нет, Орфей,
солнце не взошло в тот вечер...

ТОТ, КТО ВСПОМИНАЕТ ЭТУ СМУГЛУЮ ЗЕМЛЮ

когда вы выходите утром из дома, ещё не проснувшись, ещё не расставшись с полуночной сладостью грёз, не торопитесь, доверьтесь открытому небу, пусть ведёт вас зелёная птица
она вам поведает правду о судьбах народа, застывшего перед слепым безразличьем прибоя
она вам расскажет о мужчинах-рептилиях и юношах - хищных пернатых она вам расскажет ещё о путях караванов, которые призваны дать основанье мечтам, и если вам будет казаться, что вы погружаетесь в сумерки, не кричите
это ловушка это я вам расставил сети
тенета крепки
здесь всем хватит места
на всех хватит места но сама очевидность уже надоела, и это тревожит
уместны слова, на которых вы слишком привыкли развешивать ваши рыданья
слова эти тают при приближении дня. Потому-то нам необходимо продлить эту ночь, спрятать время в надёжное место
но мрак рассеивается
сперва осторожно, потом всё отчетливей звезда утверждается в шлаке отсутствия нас. Разрывается вечность побед, избиравших далёкие земли. Время наших пространств - оппозиция рифмам. Память находит другие тела, и они обретают теперь полноту, чтоб с лихвой утвердить нищету всяких слов
речь обрывается. Я не из тех, кто даёт имена. Пусть работают руки, пусть они, даже с риском для жизни.
Там открытый источник. Там в тишине вечеров скитается смерть. И разве что ропот теперь обозначит растерянность света в капкане. Так сам привыкаешь к новым условиям; так мы полагает основание времени - бронза. Между тем природа безумия в наших руках.

Однажды солнце уже плясало в их зрачках. Это была эпоха, построенная на легендах пустыни. Сойдя со своей крылатой колесницы, звезда им предложила соломенный рай. Ужас свернулся кольцом в бесстрастных небесах. И роскошь там правила бал: в море, где плавали звёзды. Тело, покрытое пеной прибоя, растворялось в прозрачных воспоминаниях.

Стоя на гребне волны, дитя колдовало над случайными снами песка, ворошило андалузские грёзы.

Из какого безумья восстанет пустыня? Чьё чрево родит нам коня из сказаний о счастье: в глазах его молнии, а голос громоподобен? Из какого веселья сумею я вычислить баснословный блуждающий город: от моря к звезде, от плоти к пустыни, курс прямо на солнце?
Я вхожу в своё тело сегодня так, как выходят за городские ворота. Я отменяю время самоубийств. Я так же слеп, как и другие, но я укореняю желания в необъятной трясине наших пространств. Я вспоминаю: на ранах бербера вырастали деревья. Они предвещают крах тех, кто себя полагает дрессировщиком древних стихий. Так зелёная птица открывает нам книгу едва затянувшейся раны.

Мы не пойдём просить милости вслед за волной и не вывесим память сушиться на вершинах усердия к вере. Мы не погонимся вслед за добровольно ушедшей газелью. Мы ей оставляем изгнанье. Мы не станем пески вопрошать, - пусть немотствует почва, укрывшая рану. Мы скорее позволим нашим вредным мечтам покрыть купол небес.

Но из какого безумия солнце напоминает нам цветок взрыва? Из какого безумия наше предвечное прошлое вернёт нашим мёртвым их место в обители звёзд?

Город - брат кочевых облаков,
на твоих склонах
цветёт конопля - расчудесная травка блужданий

Пока, утверждая разрыв, ветер свободы обнажает сердца, сожмём крепче безумье в объятьях.

Город,
я тебя возвращаю морю
и охраняю скалу, замкнувшую спящую рану

Мы порвали с прибоем и пьём передышку разметавшейся ночи в теле страны мы пробудили мечту мы послали луну к надгробиям цитадели

мы ушли в Риф жить под тенью деревьев на скалах мы слышим, как ветер взывает к волне, он берёт её твёрдо и жёстко и те голоса, те, в крови, на далёком рассвете: голоса людей, открытые грёзам зачем называть тебя кто вспоминает эту смуглую землю
вспоминает как вдруг весной на вершинах свет

теперь только обрывки воспоминаний

* * *

Тебя нет
птицы тяжелеют от боли
ты на закате рукой ласкала мой смех
под ресницей слеза блестит как алмаз
и твой лоб я рисую лучами
как ты смотришь
на свободно бегущие волны
вечер песок
только тело моё не устаёт ликовать, точно зеркало в танце
и я вспоминаю

ты помнишь
дитя чуткой и нежной газели
как она бормотала, мечта
её зыбкое пенье
одиночества ветер осенний в закрытом пространстве
я просил
встань босыми ногами на мокрую землю
дерево
светлая улица
так возвращается память
и под взглядом твоим
поёт горизонт
как трепещет в зеркале воспоминаний
твоё сильное ловкое тело
облако
крик
несёт тебя в серебряный сад

весна, открытая небу
мне подарила ребёнка
осколок звезды
из жизни уходят желанья
я их собираю, как листья бумаги
и прячу безумие
у одиночества в скалах

* * *

белизна разлуки
как далёкая смерть
в этот день звезда забвения
опустится на влажную траву моей смятой памяти

я вижу как ты поёшь по утрам
дитя песков

мне птица твердит:
её имя будто бы гласная его нужно произносить тихо и нежно
между смехом и помыслом
если твой взгляд умирает
дай солнцу ласкать тебя пальцами сильной надежды
дай мечте покачаться в сетях остывающей ночи
собери эти звёзды которые больше не небо
да будет рука твоя плодоносящей в тот час, когда думаешь ты о крепости хрупкого тела

Затмение
и тишина
изнуренных камней

* * *

ты мне оставляешь в наследство
тёмную тайну лицемерных небес
и пока я обманываю себя тем
что сумел воплотить хоть немногое из того
о чём я мечтал

вдали

народ мой ложится в землю
укрывается мягким дёрном

* * *

«Всё это - Ты, но как мне выразить Тебя»
Аль-Халлаи
как из тела воззвать, не предав неумелого тела,
воплотиться в дуновение ветра, не впадая при этом в ересь,
я хочу быть конём,
чтобы сбить подозренье с дороги
на равнодушной заре
и всё ж я ворую слова
в конце концов горечь
пустые труды
я путаю зарево с зеркалом марево с морем

так проясняется суть:
лазурь

ИЗ ЦИКЛА «АЗИЛАХ: ВРЕМЯ ПЕНЫ МОРСКОЙ»

* * *

Свет долго давил на мою бесконечную память
был перемолот и сух, подобно песчинкам в пустыне
разлучили моё тёмное тело с влажной глиной рассветных дорог
разлучили с водорослями и прибоем
день в перчатках
городские камни
вытягивают смех

* * *

Голый день
подвешен
между зарёй и камнем
высоко
в одиночестве детства:
девчонка - газель
забывает о грёзах

* * *

Вереницы женщин, одетых в шерсть
несут апельсины и сахар, оливы и фиги
мужчине
уходящему в зябкое одиночество
чтоб извлечь уголь
и влажное время зачатья

* * *

Смерть на прицеле ружья
крик раскроил город
всадник на безумном коне
тревожит тяжёлые камни
Невозможно
вернуть тело
упавшее спиной к морю

* * *

время проходит в стороне от рассохшейся лодки
лодку лижет песок
старые рыбаки
муджахитдины
слушают ветер
ветер сушит их раны
другие вспоминают
соль непогоды
на крыше, где побывала зима
в капле мёда
возгласившая смерть

* * *

Стена
сохраняющая тепло
считает дни плена своих камней
целомудренно
скрывая нищету
и взметнувшуюся тень руки

* * *

Эта рука
нарисует на небе Солнце
остановит надвигающиеся стены
эта рука
величьем подобная грёзам
нежностью - песне прохладного бора

хлеб
суть почвы
и соль небес

* * *

Он бросил семью
отпустил бороду
заполнил одиночество
скалами и туманом

Он пришёл в пустыню
обернув голову в саван
на оккупированную землю
пролилась кровь

Он не был
ни героем ни мучеником
он был
гражданином раны

* * *

Бакалея Си Абд эль Салам
сладкий уксус Националь в пластиковой бутылке
кусок мыла Ладонь
спички Лев
всегда едва пробивающаяся серая борода
честное рукопожатье
братский солнцеподобный
нежный
дружеский взгляд
и весы
разделяющие времена

* * *

Перед большелобыми детьми
город закрывает ворота
сторожа
подмастерья
чистильщики сапог
хохот в седую бороду
пьяные птицы
врачуют небесные раны
дабы забыть о ветрах
пришедший прикрыть нищету
и взять девочек, распахнувших сердца теплу и влаге

* * *

Чтоб не дать в сердце приюта
ослепшим верблюдам
пришедшим напомнить
что я по рожденью кочевник
я должен был завернуться в летнее одеянье
красный иль белый покров

* * *

Красный и сочный гранат
тяжелый от зёрнышек и воспоминаний
падает как луна
в подставленные детские ладони

* * *

Дети возлюбленные земли
ступают босыми по влажной глине
судьба начертанная
на крыле перелётной птицы

день склоняется вдалеке
стереть следы бедности
и собрать
сушёные плоды смерти

* * *

Я поворачиваюсь к городу спиной
говорю с морем
слова возвращаются волна за волной
эхо

обломки кораблекрушений сохраняют рубцы
блуждающих воспоминаний
пятна покрывают солью темнеющие якоря
похожие на фигурки детей-сирот

* * *

багряноволосые девушки
в ожиданьи
души
подёрнуты дымкой
вглядываются в море: горизонт
за белым парусом сна
ограда благоуханье песков
орнаменты розы ветров
голубей поцелуя
воробьи гнёзда вьют в их причёсках
сложенных так терпеливо

* * *

каждое утро
солнце добирается до Си Лмохтара
крадёт у зеркала воспоминания
поднимается по лесенке
и уходит, смеясь

* * *

Безмолвие звёзд
обменять на глоток воды

* * *

День
несмотря на власть звезды
держит волны и ветер
в одной руке
мы идём к морю по стенам
смех печатает наши следы
синева парусов
она бежит обнажённая
волнам навстречу
окутана светлой пеной

* * *

Стакан чаю на циновке
ветер гонит голубые облака
удалившись в тень
старики говорят о минувшем
молодые говорят мало
смеются и курят
небеса отдаляются от песков

* * *

Новый день чуть касаясь волн
лижет башмаки дремлющих рыбаков
разминает мозолистые руки работы
тревожит голые груди девчонок, пекущих хлеб
и уходит наверх, на небо

там раненые дети
ищут огня

* * *

Бедная земля
земля беременная мукой
любовь, впрочем,
в тишине могилы
обеляет камни воспоминаний
ветер
гонит к берегу волны
черноглазый
такой черноглазый малыш
улыбается

* * *

это конец дня
возвращается рыба
уходит лодка
тают маленькие солнечные блики
большой стакан чая
чтоб согреть руки и лоб
обнажённое слово
смотрят на море
говорят о грядущем
играют в карты
курят
несколько мыслей
кошки занавешивают лазурь
больше не смотрят на море
смотрят телевизор

* * *

Я был пророком истины и разума. Покорителем города. Повелителем морей и рыбаков. Сегодня я - кладбище на испепеленной солнцем земле. Самое красивое кладбище, где развязаны узлы безумия, где покоятся люди, больные любовью, правдой и добротой.

Я сумасшедший из Айши
Айша прекрасней Луны
чище безумия
помнишь мёртвые дети в цветах
они мне
уцепились за бороду
Я сумасшедший из Рахмы
Рахма добра как хлеб
плодовита как почва
в очах моих птицы
сейчас они говорят, что я сумасшедший
это неправда
я рыдаю кричу замолкаю
я танцую над пламенем
и говорю с мертвецами
ключ в дрожащей руке
и открытая книга для страшащихся мрака детей
я кладбище бедных
не привидение
после того, как я провёл ночь на груди Рухании
говорят
мол, он сын одиночества
знаешь
когда умер Нашуд, старый рыбак,
когда унесла его серая пена,
как его хоронили
кошки рыдали
море схлынуло долго луна охраняла могилу
и сон виноватых собачье изгнанье
я дружу с собаками и стариками
не души - рисованные фигурки
они говорят, что я сумасшедший
итак, пусть я останусь один
грустно? немного
я тебе всё расскажу

я принёс ему жертву козу

нет, я не сумасшедший,
дай мне сигаретку, и я продолжу рассказ...



ТАКЖЕ НА КАСТОПРАВДЕ:

"Тахар: на острие"
(эссе Андрея Полонского о жизни и послании Тахара Бенжеллуна)