"Одинокий голос человека", - назвал свою пьесу французский поэт Жан Кокто и, кажется, уловил нечто очень существенное в литературе как в свидетельстве. В свидетельстве о неповторимой, несовершенной, ускользающей жизни.
Но время от времени в разных культурах, на разных языках появляются тексты, которые уводят прочь от самоубийства и уныния, делают невозможным чувство пустоты, заброшенности, богооставленности. Они превращаются в молитвы, они окружены легендами, их читают и поют в уединении и хором, в минуты отчаяния и в часы праздника, перемалывая на мельнице смертей и рождений частные обстоятельства неповторимой, несовершенной, ускользающей жизни.
Нынче такие сочинения принято называть "культовыми". Они действительно с легкостью становились частью культа, то есть оказывались причастны самому высокому уровню бытия, когда человек обращается к вечности. При этом подчас терялось и имя сочинителя, преображавшего личный опыт в слова. Так, приходя в православный храм, только редкий книгочей вспомнит, какие гимны и молитвы составлены Исааком Сириным, какие- Романом Сладкопевцем. Книга скорбных песнопений" Григора Нарекаци- из того же ряда, что и "Псалмы" царя Давида, "Песня песней" царя Соломона, "Песнь о Роланде", "Витязь в тигровой шкуре". Как бы ни были различны эти книги,- их объединяет одно,- кажется, что они существовали вечно...
Замечательный поэт ХХ века Паруйр Севак называл Григора Нарекаци- "солнцем армянской словесности, лезвием меча самосознания у того народа, который почти всегда защищается и почти никогда не атакует.". Поколение за поколением читали, переписывали, комментировали и изучали поэму. Список "Песнопений" хранился чуть ли не в каждом армянском доме.
В таких случаях события всегда бывают перетолкованы, как символы, а легенда становится доступней достоверного исторического свидетельства. Но, в конце концов, разве важно, как выглядели те или иные эпизоды "на самом деле"? Ведь столетиями народ воссоздавал и переосмысливал бесконечно дорогую для него повесть, и скорее всего не слишком далек от истины окажется тот, кто назовет предание- иконой истории. Оно бережет цвет и вкус былого, защищает выстраданное представление об идеале.
...Армянская история бедна на спокойные годы. Одному из древнейших народов, хранившим свои традиции, веру, язык и письменность на протяжении тысячелетий, пришлось жить по соседству с великими империями, каждая из которых с завидным постоянством претендовала на мировое господство. Римляне, персы, арабы, наконец, турки- далеко не полный перечень тех, с кем пришлось воевать соотечественникам Григора Нарекаци.
Но самому поэту выпало относительно благополучное время династии Багратидов (вторая половина Х- первые годы ХI века), которая завершала "золотой век" Армении. И не случайно,- говорит армянский книжник ХYI столетия,- накануне страшных испытаний Господь ниспослал народу великого заступника и утешителя- святого Григора из Нарека.
После смерти Ашота Второго, Железного (конец 20-х гг. Х века), сумевшего отстоять в сражениях с арабами независимость страны, два или три поколения получили возможность жить в мире.
Творческие поиски, личностное самоуглубление, мистический экстаз, новые совершенные формы, мировоззренческие, богословские споры создавали неповторимое ощущение расцвета, преизбыточной, богатейшей культуры (яркий образец этого упоения знанием канона и мастерством- знаменитые миниатюры Эчмиадзинского Евангелия 989 года). Казалось, все вокруг поощряло мысль и созидательный труд, способствовало аскетическому подвижничеству. Строились соборы, основывались новые монастыри.
Направление интеллектуальных интересов современников во многом определяла внутрицерковная полемика. Армянская Церковь не приняла решений Халкидонского собора и настаивала на преобладании божественной природы в личности Иисуса Христа,- в противовес византийскому православию, понимавшему Спасителя, как Богочеловека. Одновременно церковные власти вели борьбу против народной ереси тондракитов, близких к болгарским богомилам и французским катарам наследников древних гностических учений.
Все это создавало обстановку некоторой недосказанности, неопределенности, в которой всегда так внятно звучит голос одного, отдельного человека.
Само происхождение Григора Нарекаци сразу помещало его в круг основных переживаний и размышлений эпохи. Отец поэта, ученый-богослов Хосров Андзеваци, овдовев, стал епископом, но, уличенный в симпатии к еретикам, был затем отлучен от Церкви. Сам же Григор в юности принял постриг в монастыре Нарек, к югу от озера Ван, основанный родственником отца, богословом и духовным наставником Ананией Нарекаци.
Рассказывают, что, придя в обитель, поэт семь лет нес послушание пастуха, ни разу не расердившись на скотину, не хлестнув ее и не обидев злым словом. Когда послушание закончилось, он воткнул посреди деревни свой прут, которым ни разу не была бита ни единая живая тварь. И прут пророс, и превратился в цветущий куст, напоминающий людям о прекрасной душе Григора Нарекаци.
Монах умирает для мира, и потому его внешняя жизнь едва ли может быть богата событиями. Вероятно, Григор год за годом делил свое время между храмовыми богослужениями, молитвенным бдением в келье и литературными занятиями. Автор "Жития" упоминает, что он не поощрял яростных богословских споров, проповедовал терпимость и был даже объявлен "ромеем и вероотступником". В этой связи его пытались вызвать на церковный суд.
Явились посланцы епископа, Григор пригласил их столу. И подал жареных голубей. А день был постный. Гости, непривычные в пост есть мясо, укрепились в своем мнении по поводу еретичества хозяина и упрекнули его в несоблюдении монастырского устава. Тогда Нарекаци, испросив прощения, что, мол, искушал сотрапезников,- воскресил голубей и отпустил их на волю. Чудо было внятно. Суда удалось избежать...
...Перу Нарекаци принадлежит комментарий на "Песнь песней", гимны Деве Марии, Кресту Господнему и т.п. Эти сочинения, написанные со смирением и мастерством, целиком соответствуют эпохе,- жанр, образы, риторические фигуры. Кстати, "Песнь песней" толковали и Григорий Нисский, и Ориген. Мистически настроенные богословы и наставники всего христианского мира пытались, таким образом, провести читателя от религии страха, служившей основанием средневекового благочестия- к религии любви, призванной стать источником творческого прорыва.
Всякий пишущий человек, живя во времени, примеряет свой стиль к общему мировоззрению, и получает текст, который внятен современникам. Но "Книга скорбных песнопений" не знает границ периодов и культур, не требует исторического контекста, звучит мощно и свободно в любую эпоху, на любом языке (существует несколько русских, французский, немецкий и английский переводы). Происходит это не потому, что в ней выражена своеобразная, отдельная, ни на что не похожая точка зрения, рассказана некая пленительная история (причины популярности тех или иных текстов в новое время), а потому, что со всепобеждающей силой отражено всеобщее наше предстояние перед лицом вечности, самое существенное в предназначенном всем и каждому пути от рождения через жизнь и смерть к...
В поэме есть история души, но нет истории жизни, никакой биографии, индивидуальных подробностей. И это не случайно. Нарекаци не знает ни лирического, ни эпического героя. У него к Богу обращается человек, не исключительный и не отдельный, то есть отделенный от остальных, но ни в коем случае и не абстрактный. Сын Адама во всей полноте своей участи.
Поэт длит и длит перечень:
"Причислив себя к заслуживающим наказания,
Со всеми вместе молю о милосердии:
Вместе с униженными - и с несмелыми,
Вместе с немощными - и с малыми,
Вместе с падшими - и с презренными,
Вместе с изгнанными - и с возвратившимися к Тебе,
Вместе с сомневающимися - и с уверенными,
Вместе с повергнутыми - и с воскресшими,
Вместе с угнетенными - и с укрепившимися,
Вместе с отринутыми - и с возлюбленными,
Вместе с оробевшими - и с дерзновенными,
Вместе с пристыженными - и с ликующими..."
Все эти люди, такие разные и настолько единые, такие сильные, и настолько слабые- прах и пыль земная, если не имеют единственную надежду Боге, совершенном и самодостаточном. И самое ужасное, что они ни в коем случае НЕ ДОСТОЙНЫ Его участия,- по закону им не полагается НИЧЕГО. И действительно, ведь Господь:
"Сущность непостижимая, истина неисповедимая,
Сила всемогущая, милость всевластная,
Совершенство безбрежное, наследие неизреченное,
Бытие неотъемлимое, стяжание негибнущее,
Высота несравненная"...
По закону не полагается НИЧЕГО твари, ослушавшийся Творца, неизменно грешной, несовершенной, и к тому рыдающей о собственно наготе. Единственная надежда- в причастности, в том, что не мы- к истине, но она- к нам имеет отношение. И Господь приходит в мир, и принимает крестные муки,- ради человека, продолжающего колебаться, грешить и стенать. И остается только одна единственная надежда- на любовь и снисхождение (не зря говорят, что у праведника и грешника разный суд пред лицом Бога,- пусть кто хочет, назовет себя праведником). Но любовь и снисхождение Истины можно заслужить только в полноте собственной любви...
"Днесь молю тебя, о защитник пораженных горем скорбящих душ,
Что терзаются жестокими и тяжкими муками,
Не умножай горестей моих - стенающего,
Не карай меня - наказанного,
Не мучай меня - истерзанного,
Не секи меня - побитого,
Не губи меня - совратившегося,
Не сокрушай меня - сломленного,
Не волнуй меня - неспокойного,
Не повергай в смятение меня - захваченного бурей,
Не дави меня - разбитого,
Не ужасай меня - устрашенного,
Не ослепляй меня - помраченного,
Не убивай меня - недужного,
Не будь суров ко мне - праху,
Не будь жесток ко мне - пеплу,
Не будь строг ко мне - сотворенному,
Не будь грозен со мною - пылью,
Не сражайся, Ты - Великий, со мною - малым,
Ты - Свет, со мною - земным,
Ты - неиссякаемое изобилие, со мною - неимущим рабом,
Ты - отъемлимое богатство, со мною - бесприютным страдальцем,
Ты - неоскудевающая благость, со мною - наибеднейшим нищим...
ОДНАКО КТО ЖЕ, ДОЖДАВШИСЬ УТРЕННЕЙ ЗАРИ,
УБОИТСЯ, ЧТО СНОВА СТЕМНЕЕТ?"
Удивительно, как часто законы духовной жизни переносятся и начинают действовать в сфере вещественной, материальной. "Книга скорбных песнопений" исцеляла души. Но и во время обычной болезни ее клали под голову- боль затихала.
Голос Григора Нарекаци прорывается сквозь кажущуюся богооставленность мира, и каждый человек, вторя его песнопениям, побеждает тем самым свое одиночество.
(Стихи в подстрочном переводе М.О.Дарбинян-Меликян и Л.Ханларян)