Все, наверное, слышали про секс без любви, использование чужого тела, я так не могу, и тому подобный школьный бред. Потом это все переместилось в какую-то другую плоскость. Грехи, сластолюбие, измены. Это для православных, конечно. У других я вообще не знаю как. Модные журналы, наверное, рекомендуют, не рекомендуют. Но главное в гондоне. И чтоб без всяких глупостей. Мое удовольствие – мое, а твое – твое. Множество таких утверждений, которые делают бессмысленными вообще все разговоры о сексе. Одна моя знакомая так и говорит: Зачем, говорит, об этом разговаривать. Этим, в лучшем случае, надо заниматься, а в худшем – забыть. Я с ней согласен, конечно. Но поговорить иногда тоже хочется. Особенно, когда вокруг только и речи, что секс всем надоел, даже продавать перестал. Вроде бы задница почти голая, а сапожки не идут, хоть плачь. Ведь фотографу за сессию пол годового рекламного бюджета заплатили. Полный пролет и играет музыка. Никого не интересует, в общем. Не то, что перспектива превентивного ядерного удара. Ядерный превентивный – вот это по-настоящему здорово. Я бы так коктейль назвал, если б служил барменом. Но у меня другая профессия, попроще.

В общем, не хочу ебать вам мозг. Кто-то часто говорит: длительные отношения, проникновение во внутренний мир. Я тоже за длительные отношения. Однако бывало по-разному. Это теперь в клубах, на диванчиках, или вообще в сортире. В крайнем случае в соседний подъезд проводишь захмелевшую парочку. В ОГИ так пару раз случалось. Он на ногах не стоит, а она тебе благодарна. Или наоборот, ты не стоишь на ногах, и твоя подруга благодарна там кому-то, в тумане не разобрать. Ямщик, не гони. А ямщик и не гонит. Ямщик медленно и размеренно движется к гарантированному блаженству. Прямо по Маркузе, вместо отложенного удовлетворения.

Маркузе, в сущности, всегда был прав. У него, у Маркузе, существовала, наверное, уйма времени, чтоб быть правым, Жалко, что у меня такого количества времени нет. Я б тоже непрочь. А так всегда виноватым оказываешься. Вне зависимости от положения в комнате. Даже когда лежишь возле двери головой в угол и блюешь себе тихо, никого не трогаешь, все равно виноват. Сам убирать будешь, понял. Все равно ведь уберут, не дождутся, а чего тогда говорить? Зачем отрицательную энергию выпускать, спрашиваю? Вот лежу я тут, вспоминаю. Просплюсь, скажут, что играю в Быковски, А я не могу в него играть. Во-первых, хоть я уже и не первой свежести, но цвет лица у меня нормальный. И кожа тоже, никаких заболеваний. Даже пива я не пью, вот что. Так что, самая красивая девушка в городе, не подходи ко мне. Нам с тобой пока говорить не о чем.

Опять не о том я. Хотелось-то поговорить о сексе, а не о пьянке. Пьянка вообще ретроградная какая-то штука. Так же, как мак. Исповедь англичанина. Да сдох два века назад этот ваш англичан. Накурился опиума. Что ж это за черт побери такой неэкономный расход вещества. Зачем опиум – курить? С ним надо делать совершенно другие вещи. Люди курят траву, пишут о винте, покупают кокс. Вот если б я мог написать, где взять хороший кокс, это была бы суперпопулярная вещь. Меня, правда, быстро б взяли, да и их взяли бы, но такого искушения у меня даже нет. Я про кокс ничего не знаю. Говорят, правда, у Шурика на Мичуринском неплохой был полгода назад. Но это если вы в Москве живете. Я в Москве сейчас не живу. Я в другой город переехал. Скучная стала Москва, серьезная. Работа в православной семье, например, в мусульманском доме. А возле метро в парадняке – это скорей всего глубокое проникновение. По крайней мере затягивает. А то иначе зачем?

Хотя что это я? Проникновение – не проникновение. Я много знаю странных историй. О Золотареве, Михайлове, Котике. Но расскажу-ка я лучше о Лидоланском.

Лидоланский Павел хорошим был парнем, биологом. При чем тут его образование, кстати? А вот и имеет отношение к делу. Лидоланский то есть не был ни писателем там каким, художничком, даже филологом и философом не был. То есть такой человек, совсем не простой, конечно, но вполне себе с плотно прибитой крышей. Косяк, кстати, мог пробить. Но не то, чтоб слишком увлекался.

Дело было в начале 90-х, еще при СССР. Лидоланский года три как закончил университет и жили они с Машкой в Раменках, недалеко от речки. Это я к тому, что никакого недоеба у Лидоланского не существовало, Машка еще та оторва. Да и сам Паша не последний парень на деревне. Как-то мы с ним на одной вечеринке гуляли, так он с двумя подругами ушел, ни одна из них потом не жаловалась.

С Ирой он познакомился у Университета. Обычное дело, она в метро, он из метро. Лидоланскому сразу крышу снесли ее глаза. Сильные, другой в них свет. Он внимательно глянул, а она сразу к нему, плечо сжала: «Хочешь?» - спрашивает. Много чего было у Пашки, но такой резвости не случалось. Охуел немного. «Хочу, еще как», - говорит, а холодок такой пробежал, сам признавался. Я читал как-то у судебных психиатров об одном из способов девушке спастись от серийного насильника. Проявить недюжинную инициативу. Взять, как говорится, дело в руки. Большинство ублюдков не готовы к такому повороту событий. В ужасе убегают. Лидоланский, конечно, и близко насильником не был, но и стеснительным юношей тоже. Однако что-то его кольнуло, наверное в том же роде. «Хуй ли», - подумал он, - сейчас, сразу. Может кофе попить?»

Кофе попить, - это подругу не устраивало. У меня времени не так много, - сказала, как отрезала. Тебе что, знакомиться нужно? Хорошо, меня Ира зовут.

Ира так Ира.

У Лидоланского дома сидела Машка, ближайший приятель с пустой фатерой находился в Замоскворечье, но существовал еще один чердак. Мы его хорошо знали, - в одном из сталинских домов возле дальнего метровского выхода. Лучший вариант, если больше податься некуда. Когда-то там, в мансардах, хотели делать мастерские для художников, но руки не дошли. То ли перестройка, то ли еще что. Целый этаж под крышей стоял заброшенным. Мечта романтика. Местные парни тюфяки натащили, даже стулья и стол подняли. Свечи лежали постоянно, штук по двадцать. Даже подсвечник один бронзовый, век 19-ый, имелся. Студенты и подростки там траву курили, трахались. Винтом двигались иногда. Варщик, Коля, жил в соседнем подъезде. Ментов в то время эти вещи в упор не интересовали, пока никто не стукнул. Нашему месту везло. Квартал был приличный, университет да союз художников, ребята с понятием, вели себя тихо, чтоб не запалиться. И не палились до поры….

…Днем, в будние, там должно было быть пусто. Лидоланский с Иркой поднялись, и правда никого. Она в момент все с себя сбросила, его раздела, взяла в рот, - ну просто дух захватывает. Пашка говорил, что лучше никто, никогда, да и невозможно представить. Потом примостилась на какой-то приступочке, обвила его ногами, и понеслось. Кончает, и вдруг Лидоланский чувствует – стала холоднее льда. У него хуй съежился, холод пробрал, жуть. Ирка глядит на него, улыбается чуть, еще в полуобморочном состоянии, и говорит: Ты прости, - говорит, - у нас, у демониц, всегда так. И понемножку согреваться начинает.

Лидоланский в шоке, только и сумел выдохнуть: «Что ты несешь такое?»

А она: «Не везет мне все-таки, всегда такие пугливые попадаются».

«Ничего я не боюсь, - говорит Лидоланский, - а сам дрожит, - от холода, - как уверял потом. Ничего не боюсь, но не верю тебе, конечно. Какие на хуй демоницы?

Не веришь – не верь. Давай еще поебемся!

Ну покурили, отогрелись, перешутились еще пару раз, поебались – опять то же самое. Лидоланский спрашивает: «Что это у тебя, болезнь такая странная? Вроде все отлично, но в этом режиме мне никак с тобой не кончить».

Ничего страшного, - отвечает Ирка, - ты кончи раньше, только я вправду не человек.

А кто же?

Говорю тебе демоница, нам тоже трахаться хочется. И учиться. Я в университете учусь, на химфаке.

А я биолог, - только и нашелся, что сказать Пашка.

Биолог, - обрадовалась подруга, - тогда смотри. И распахнула грудь как занавеску.

Будь Лидоланский не Лидоланским, и 90-е годы не 90-ми годами, наверное, он упал бы в обморок. А может быть и вообще помер. Но в то десятилетие веселые и отвязные парни и вправду ко многому были готовы. К тому ж видеомагнитофоны появились, кина американского все насмотрелись. «Охуеть», - только и сказал Пашка. В груди у Иры в тонкой сети труб и трубочек пульсировала вязкая темная жидкость. Роль сердца выполняла маленькая голова, довольно добродушная на вид. При каждой пульсации она кривила губы в усмешке.

А хочешь мозг посмотреть? – спросила Ира, запахивая грудь. Но Лидоланский не хотел. Куда больше ему хотелось казаться крутым и отважным.

Что я там не видел? – ответил он и поцеловал ее в губы.

Правильное решение, - одобрила Ира. - Ты вообще молодец. Таких у меня еще не было.

В общем, в тот день, довольные друг другом, они разошлись по своим делам. Лидоланский, в меру охуевший, думал, что больше они не увидятся. Всем рассказывал, никто не верил, смеялись. Но на удивление Ира много где еще появлялась. Один раз у Лидоланского дома, он пришел, она сидит, с Машкой разговаривает, как старая подруга. Улучила все-таки момент, утащила Пашку на лестницу и быстро трахнула на подоконнике. Вернулись, Машка «Улисса» читала, ничего не заметила.

Другой раз на нашей вечеринке, откуда взялась, никто не знает, но почти весь вечер провели они с Лидоланским в ванной. Люди не могли зайти руки помыть.

Наконец, к матери Лидоланского попала, типа аспиранткой. Матушка Лидоланского профессором биохимии служила, во Втором Меде…

В конце концов Пашке это надоело страшно. Он Ирку ненавидел, но как избавиться от нее, не знал. К самому этому холоду в конце траха так привык, что с другими девчонками все казалось ему пресным. А уж какие красавицы у него попадались, и опытные. Даже Машка говорить стала, что не хочет он ее так, как раньше, что-то разладилось у них во внутреннем мире. А уж если они не были пристрастны друг ко дружке, любви на свете вообще не существует…

В общем, сам ли Лидоланский решил или кто-то посоветовал ему, но поехал он в Псковские Печоры. Первый монах, которому он исповедовался, не поверил ему, говорит, вы, говорит, молодой человек, сами одержимы, надо вам, молодой человек, к отцу Василию, в Пюхтицы, это в Эстонии, тут поблизости, на отчитку. Зато второй, старец, поверил, и Лидоланский по его совету всю ночь простоял в храме перед богородичным образом Молительницы. Вернулся он в Москву какой-то другой, смущенный и нежный.

Он думал, что Ирка теперь исчезнет из его жизни со своим холодом и странными внутренностями - навсегда. Но не так все просто. Где-то через год встретил он ее у Ксюши, одной из студенток-химичек, которая жила там же, в Раменках. Даже трахнулись они на узком кухонном диванчике. Ирка сказала тогда, что все вроде нормально, но не так, как раньше, искра пропала. Поцеловала Лидоланского, хлопнула дверью, и больше в жизни его не появлялась.

Романцев рассказал мне недавно, что встречал ее в Берлине. Вышла из метро на Гогенцеллерн-аллее и взглянула на него остро. Этот взгляд, - говорит он, - обжигающий. За двадцать пять лет не изменилась она ни на йоту. Ни с кем не перепутаешь.

Вот вам и секс.