— Давай Дорз!
— Ну, слушайте, я так давно знаком с их песнями, что уже не испытываю такого восторга.
— Как, ты не любишь Моррисона?!
— Нормально я к нему отношусь, но давайте я вам поставлю новый альбом Кэн...
— Блядь, Яковлев, еще скажи, что Пинк Флойд круче Дорз!
— Конечно, круче...
Кастрюля с пылающим самодельным грогом из прогретых коньяка, белого вина и прочих ингредиентов (рецепт утерян навсегда) наполняла по кругу стаканы. Спор разгорался нешуточный, хотя напиток вызывал ту степень внутренней теплоты, которая позволяет спору оставаться... спором, не больше и не меньше.
— Леха, но ведь этот драйв, все, что «ошибка» и «не правильно», в этом вся суть — жизнь! А не тщательное задротство твоего Пинк Флойда, этих розановских «лунных людей».
— Ну, я тут уже неделю слушаю альбом, и он с каждым разом все круче и круче. Хотите диск поставлю?
— Леха, в школе я дрался за Роллинг Стоунз против фанатов Битлз, месили друг друга не то что сейчас. Какой, нахуй, Пинк Флойд, или этот твой Кэн, хотя они клевые, да!
— Ну Битлз — это попса, хотя и роллинги — тоже. Вот Кинкс — намного интереснее, и, кстати, кое в чем раньше.
— Битлз — попса? А Леннон, тоже что ли? А Воркингклассхиро, а Белый альбом? Ты чё, Маккартни любишь?
Драки не случилось, но ее легко можно было бы представить и обосновать. Споры с Яковлевым о рок-н-ролле — это прерванный диалог, возобновлявшийся на любой вечеринке. Если бы все упомянутые музыканты знали о таких конфликтах — перестали бы писаться, или только синглы за любовь и взаимопонимание. Но первого хватало с лихвой, второе — дело наживное. Вопрос формы и содержания, в которых поэзия и музыка вполне соперники до сих пор. Всегда хотелось услышать, что слышит Яковлев в той блюзовой нудятине, в которой он отмечал верный замузыкальный, такой супер-человеческий оттяг опытного гитариста, который уже навидался всякого и, благодаря вот всему тому, — может себе позволить чистое непринуждённое звучание «мастера». Или что-то другое. Вслушивались как могли.
Как-то в трамвае, где-то мимо Крестьянской заставы думая о «попсовости» Битлз, отслушал в плеере кассету Кинкс. Пришлось позвонить Лехе, признаться, что и правда, походу, другое совсем.
— Ну, конечно, это ты просто дорос, какой альбом? Обрати внимание, какой это год. У них там еще несколько песен... И заведи себе нормальные наушники.
И все это размазано по времени, как будто времени нет. Еще бы!
Стоим на берегу Яузы в Измайловском парке, празднуем чей-то ДР. Не сказать, чтоб Леха был пьян, или хотя бы под шофэ. Этого вообще никто, кажется, не мог сказать. Пил как все, не за рулем. С фирменной своей улыбкой Яковлева — Чеширского кота трущоб и подворотен, у которого Масленица. Но разговор, разбросанный по встречам, продолжался. Сыграть песенку на стихи Маяковского в качестве аргумента — нееее... И все же, чего она вот друзей цепляет, заходит, тащит как-то по-своему, а Яковлев все сдержанно фыркает и терпит.
— Тоника нормальная, — говорит, — но какой это Бруклинский мост? Ты представь, 1925 год, Нью-Йорк, что там слышат? Там же негры поют. Ритм другой нужен.
Тут и настала пора практики. Выходи, Леха, на чистую воду! Критикуешь — предлагай. Что не так?
— Да ты просто смести акцент на слабую долю, там синкопа. Это ж госпел.
Ох, слабое место: разложи, посчитай, вывери — вся эта премудрость профессионального музыканта.
— А напой!
И Леха напел. Дивно знакомо, и при том не обычно для песни, которая заходит от вечеринки к вечеринке. Молитва Маяковского Нью-Йорку, через образ Бруклинского моста, спетая воздухом тамошних и тогдашних его нищебродов, черных музыкантов, оторванных, оказавшихся вдали, и все же, здесь и сейчас.
— Блядь! Леха! Это ж оно! Так ведь и надо! Только бы запомнить...
Пока мы играли в бадминтон железными шарами для петанка, один из которых упал прямо на ногу, именинник обронился в реку и промок. Настала пора уводить.
Как там смещался этот ритм в «Бруклинском мосте», Леха?