Зацепило?
Поделись!

Серьезный разговор

опубликовано 07/10/2000 в 19:55
рисунок Анастасии Рюриковой-Саймс


Толстые и худые, смиренные и почтенные, сосредоточенные и неумелые люди желают друг друга убедить, или, по крайней мере уверяют своих детей, или, если не удается, - детей своих детей, - ЧТО ВСЕ ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНО. Недавно один вдумчивый человек, рассердившись на непослушную дочь, которая очень долго не возвращалась с городского карнавала, дал волю гневу и опубликовал в известной газете большую статью. Он выступил против праздника вообще, он считает, что нам нет повода радоваться и веселиться, и мы должны сосредоточенно, с чувством исполняемого тяжкого долга брести от рождения до могилы. Хочется спросить: почему? Что именно ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНО? То, что мы родились? Или то, что мы умрем? Или вокруг нас серьезные люди, и их оскорбляет легкая насмешливость соседа?

В детстве я был хорошо знаком с одной бабушкой из очень хорошей семьи. Это была характерная для 70-х годов старушка. Она родилась в 1902 году, ей стукнуло пятнадцать лет в 1917-м, в 19-м она вышла замуж, в 20-м родила дочь. Девочка тяжело болела. Ее мужа посадили в 1922-м, и она навсегда оказалась озабочена одной единственной проблемой: выжить. Однажды наша общая знакомая удивили меня, сказав, что Нинель Александровна не знала юности. Сперва ее воспитывали, потом воспитывала она. "Так положено", - было ее любимое выражение. И, так как, когда детей слишком активно воспитывают, они становятся жестоки, внуки постоянно доводили бабушку одним-единственным вопросом. "Кем положено?", - спрашивали они.

Итак, кем положено, чтоб я был серьезным человеком, воспринимал жизнь как подвиг и тяжкий крест: господином градоначальником? Богом? самим ходом вещей?

Градоначальнику, конечно, унылая сосредоточенность удобна. Но только в том случае, если он желает нами манипулировать, а не с нами сотрудничать. Действительно, когда власть теряет чисто охранительные и организационные функции, когда она претендует лучше знать, что каждому из нас надобно, куда следует вести непокорное и суетливое стадо, она нуждается в ответственных и суровых подданных. Никогда, пожалуй, у нас в стране не было такого количества серьезных и самоотверженных людей, как в 30-е гг. А с каким чувством собственного достоинства рапортовали о трудовых рекордах, искали шпионов, сочиняли доносы?... Один легендарный Рабинович оставался верен спасительной самоиронии, когда писал, будучи вызван в НКВД, своему брату в Америку: "Дорогой брат, наконец я нашел время и место, чтобы написать тебе письмо".

Сомнительно также, чтобы угрюмая сосредоточенность была угодна Богу. На лицах самых строгих отшельников я часто видел легкую блуждающую улыбку. Напротив, богооставленность всегда связана с наисерьезнейшим отношением к себе и окружающим. Потеря веры начинается с претензий и упреков - мир устроен не так, как надо, работа не ладится, в республике Зимбабве голод и наводнение, наконец, любимая девушка ушла к богатому идиоту.

Альберт Швейцер, который уехал в Африку и устроил там лепрозорий, говорят, был редким балагуром и весельчаком. Но уважаемые профессора, упрекавшие его в безбожии, нисколько не шутили.

Хотя, конечно, в странах, где утвердился кальвинизм, и тебе просто необходимо показать соседу, что ты предопределен к спасению, дело обстоит очень серьезно. Надо, чтоб и деньжата всегда водились, и дети не оскорбляли общественного вкуса, и о жене никто не мог дурного слова сказать (см. кинофильм Ларса фон Триера "Рассекая волны"). Но то происходит где-то на севере Британских островов или в малонаселенных аграрных штатах многообразной и противоречивой Америки, но не в России с ее юродивыми, скоморохами, ласковыми святыми. У нас по традиции уныние - верный спутник серьезности, - считается смертным грехом. А праздников-то, праздников... Некоторые западники даже изумлялись: и когда этот странный человек, русский мужик, успевает работать? У протестантов, кстати, никаких особенных праздников. Трудись и славь Бога! Но русские слишком смиренны, и в то же время слишком горды, чтоб удовольствоваться долей заложников провидения. Если не сыновья, то по крайней мере актеры. Как там, у Гумилева?

"Все мы, святые и воры
из алтаря и острога,
все мы смешные актеры
в театре Господа Бога".

...Ну, если не градоначальником или Богом, значит самим ходом вещей положено нам быть серьезными. Не исключено, не исключено... Но только в одном единственном случае.

Лучше всего подобную ситуацию описал Высоцкий: "Ей холодом и льдом сковало кровь от страха жить и от предчувствия могилы".

Серьезно говоришь? - спрашивает один человек другого, и не понимает, что сам вопрос его абсурден. Серьезно сказать ничего нельзя. Всякое слово условно. Даже если вслед за каббалистами, средневековыми реалистами, неоплатониками, имябожцами - последователями Лосева, принять, что слово абсолютно, имеет прямое отношение к движущим механизмам мира, - в обычной, повседневной, не сакрализованной языковой среде относительно его понимание. Значение трансформируется, развивается, мутирует со столетиями, от одной социальной группы к другой, от одного возраста к другому. А жаргонные слова - хочется спросить? - сленговые, которые так не нравятся ревнителям чистоты нравов, которые так снижают нашу речь - они тоже абсолютны, что ли?

Итак, серьезный разговор невозможен, потому что он обречен на непонимание. Также жизнь всерьез, жизнь, похожая на подвиг - обречена на несчастие, скуку, одиночество. Вот, скажем, Честертон. Любил говорить, что никогда не относился всерьез к себе, но всегда относился всерьез к своим мнениям. Это же кошмар какой-то. Как нужно уважать себя, забыть о смехе и печали, чтобы лелеять собственные суждения.

Наши лучшие мысли случайны, если они хороши, то только как бабочки-однодневки. А иной герой выводит каждую строчку, думая, что попадет в вечную книгу жизни, которую Аллах вечно правит на небесах, или в учебник по истории. Да за это надо судить, как за убийство...

Или обратный Честертону случай, наш классик Толстой, который страшно серьезно относился к себе, но презирал, был постоянно недоволен всем написанным, - быть может кроме чудных сказок про сливовую косточку. Он так ненавидел людей, что иные страницы его бессмертных романов похожи на доносы в канцелярию Страшного Суда. Вспомним о салоне мадам Шерер. Это только кажется, что с натуры списано. На самом деле подсознание надиктовало компромат на персонажей. Вообще, всякий морализм (в том числе и у автора настоящего текста) - опасное для психического здоровья осложнение, возникающее в результате серьезного отношения к себе и окружающему миру. На следующей стадии возможна либо паранойя (случай Германии), либо маниакально-депрессивный психоз (случай России).

История человеческого рода написана так, что иные времена, кажется, навязывают, делают неизбежной серьезность. Накануне эпохи Возрождения несколько десятилетий Западную Европу тревожил один и тот же спор: дозволен ли смех? Полемисты с пеной на губах искали в Писании упоминание о том, как Спаситель смеялся. Конечно, люди хохотали на площадях и на рынках, покатывались со смеху в тавернах и на кораблях, галантно улыбались в замках и на рыцарских турнирах. Но это неправильные, падшие люди, которые остро чувствовали свое несовершенство. А избравшему правильный путь отцу-инквизитору смеяться было нельзя. Савонарола - несколько позже - в отличие от Христа - точно уж не смеялся.

Тема допустимости смеха, избыточного знания, радости, игры очень любопытно интерпретируется в "Имени розы", прославленном романе-ребусе итальянского структуралиста Умберто Эко. Все, наверное, читали роман, или по крайней мере смотрели кино? Дело там кончается пожаром. Серьезность всегда кончается пожаром. Пылает библиотека в монастыре, как пылала в былые годы Александрийская библиотека, а все потому, что кто-то вляпался в сюжет со значением, в важный, себя уважающий спор, принял собеседника, оппонента, судью всерьез и не сумел вовремя отшутиться.

Навязывая серьезное отношение к вещам, при всех возможных распределениях ролей (родители-дети, начальники-подчиненные, публицисты-читатели, проповедники-прихожане) хотят чаще всего уверенности в завтрашнем дне. Завтрашний день может оказаться самым бездарным (как в советское время: было известно в какой единственный день недели и куда в городе Улан-Удэ привезут колбасу, - граждане не роптали, выстраивались в шесть утра), но он должен быть предсказуемым. Именно за непредсказуемость ругают современный мир, когда, казалось, корят его за карнавал масок и положений, эклектику и быструю смену декораций. Все та же песня: боятся жить и тешат себя иллюзией, что просто не время, что раньше, мол, жили по-настоящему.

Проповедники основательности, почвенности, корневой устойчивости социального быта часто ссылаются на религию, ценности христианской цивилизации. Но был ли Иисус серьезен, как они? Говорил ведь - не заботьтесь о завтрашнем дне, пусть завтрашний сам заботится о себе и т.п., вино пил и превращал в него воду (чудо - всегда весело), воскрешал прокаженных, а вовсе не призывал их к смирению, а уж к государству, обществу относился совсем не серьезно, прямо-таки издевательски. Торговцев, вполне достойных людей, из храма погнал, а уж как над искренними ревнителями отеческих устоев фарисеями и саддукеями наиздевался - просто всласть, как будто специально их провоцировал.

А вот Пилат допрашивал Иисуса всерьез. Ему нужен был настоящий, искренний ответ. А Иисус отвечал только: "Ты сказал".

Существуют вещи, к которым мы не можем относиться без трепета. Но наша несоизмеримость с ними так очевидна, что все трактовки, определения, комментарии и домыслы, научная работа и моралистические рассуждения вокруг них - это по меньшей мере несерьезно.

Пафос, сверхзадача могут быть присущи поэзии, мистической интуиции, человеческой страсти. Но если они становятся частью государственной политики, идеологии, если навязываются обществу, тиражируются и обобщаются, то во все дыры, - между равнодушными и одинокими людьми, свищет совершенная космическая пустота. В серьезности нет толка. Но куда страшней, что в ней нет тепла. Значительный, важный человек - как слово, сказанное в лоб. Он в лучшем случае представляет из себя то, что пыжится представить. Без нюансов. Ни на йоту больше.

Игра обманет того, кто хочет ей противостоять, - она тоже может стать смертельной. Однако в любом случае игрок способен отвернуться, закурить, наблюдать. Но безумец, желающий обставить свою смерть всерьез, движется к ней напрямик. Он не оглядывается по сторонам.

Риск, подвиг, испытание, блеф, в конце концов, - свойство молодости, которая всегда полагает, что будущее многообразно. Основательность и осмотрительность- свойство старости, которая склонна считать, что другого выхода не было...

Недавно я наблюдал за занятиями детской театральной студии. Преподавательница лет тридцати пяти говорила десятилетним актерам: "Ну, что же вы, будем сегодня работать или нет?!"

Желание быть настоящими, взрослыми разъедает наше общественное сознание, как ржавчина. То ли мы все-таки напуганы, то ли слишком устали... Но скорей всего нам вновь претит принципиальная относительность человеческого существования, мы горды и самоуверенны, мы желаем быть хозяевами Вселенной. Однако у Вселенной совершенно другой хозяин. И он сказал: "Будьте как дети!"

Попробуем перевести проблему в мифологическое пространство.

Либо, подобно гностикам, павликианам, катарам, богомилам, манихеям и их бесчисленным подражателям, считать, что мир создан злым Демиургом, который ведет вечную войну с Абсолютом, пребывающим далеко-далеко от грешного и испорченного творения.

Либо, сознавая свое личное несовершенство, неполноту, недостоинство, но все же будучи грамотными и читая "Книгу Бытия", верить, что всеведущий, всемогущий и милостливый Господь, сотворив мир, оглядел его и сказал: "Хорошо!"

Выбор за нами.