Зацепило?
Поделись!

Османия

Фантазии на исторические темы

опубликовано 25/03/2002 в 10:37
художник Олег Турчин

ПАМЯТЬ ОБ ОСМАНИИ

Какие ассоциации приходят в голову образованного русского читателя, когда заходит речь об Османской империи? Так и не обретенные проливы, безнадежно проигранный Константинополь, ключи от храмов на Святой Земле, вечные споры о разделе и переделе турецких земель в дипломатии второй половины 19 века, и, наконец, победоносные войны: Суворов, вдохновляющий солдат на штурм стен Измаила, Кутузов, форсирующий Дунай, Скобелев, гарцующий по проулкам Андрианополя, - по-турецки Эдирне. И мало кто помнит, что именно османы, - они и только они, - приютили 100 тыс. евреев, которые под угрозой полного уничтожения были изгнаны в 1492 году из Испании, что в середине 15 века в том же Эдирне султан Мурад Второй оставил престол и решил посвятить себя философии и искусствам, что он, не уставая, основывал школы и академии по всей Малой Азии, и не было равным тем школам ни на Западе, ни на Востоке, а еще на пятьдесят лет раньше, - почти одновременно с кострами инквизиции и исступлением Реформации - дед Мурада Баязид проявлял чудеса религиозной терпимости и пытался создать единую государственную христиано-еврейско-исламскую религию, способную соответствовать тому великому синтезу, который была признана воплотить его всемирная держава.

Еще меньше любят вспоминать о Сулеймане Великолепном (1520 - 1566), который в те дни, когда его флотоводец Хайреддин Барбаросса опустошал побережье Испании и Италии, предпочитал устраивать у себя при дворе изысканнейшие философские диспуты и поэтические турниры, и награждал победителей этих соревнований настолько щедро, что им могли позавидовать даже прославленные военачальники...

...В европейском сознании старая Турция так и остается вечным пространством войны. В памяти людей Запада еще слышны отголоски жуткой османской угрозы, последнего нашествия из-за евразийских холмов, из-за монгольских степей. В 1396 году в сражении при Никополе на Дунае Баязид разгромил сто тысяч английских, французских, немецких и фламандских крестоносцев, в 1430-м Мурад Второй взял Солоники, в начале июня 1453 (плачь, православный Восток!) Мехмед Второй молился в Святой Софии о дарованном ему городе Константинополе, а в 1526 султан Сулейман присоединил Будапешт, и только чудо спасло Вену...

ЗЕМЛЯ, ЖИВУЩАЯ ИНАЧЕ

Но историей побед и поражений не исчерпывается наследие Османской империи. Это был причудливо, оригинально устроенный мир, который на протяжении почти всего нового времени соперничал с Западной Европой, и только в 19 столетии окончательно проиграл свой поединок. Тысячи говоров сливались на просторах этой странной страны в какой-то нестройный хор, отголоски которого и доныне слышатся то в преданиях о Мевляне, перетолкованных турком Орханом Памуком, то в рассказах о бесконечных битвах, превращенных в миф сербом Милорадом Павичем, то в рассуждениях о народе и власти, плавно перетекающих в гимны кнуту и бюрократии, пропетые русским Константином Леонтьевым и подхваченные на исходе ХХ века сотнями наших соотечественников - его единомышленников. Да, люди странствовали по этой огромной земле, и слово, произнесенное в Белграде, могло легко аукнуться в Дамаске, и начатая издалека речь заводила поэта из Каира в Солоники, оттуда в Истамбул и дальше в Антиохию. Есть удивительная, почти магическая сила у подобного рода объединенных пространств. Даже самые удаленные их уголки, даже самые затерянные городки и деревушки никогда окончательно не становятся провинцией. Они связаны с великой жизнью, с тысячами нереализованных возможностей, и потому их повседневное бытование, - сколь бы ужасно оно ни было, - несет на себе отпечаток легенды, большого смысла, куда можно уйти целиком, без остатка.

Эту удивительную способность Османской Турции заманить человека иной культуры, затянуть его в омут своей жизни чувствовали в разные времена не только романтические писатели, насочинившие тома о восточных красавицах, гаремах и бродячих отшельниках, - но и вполне практичные деятели, которым нельзя отказать в реалистическом взгляде на события. Юный Дж.Казанова, оказавшись по случаю в Истамбуле, чуть было не остался там навсегда. Он сам пишет, что еще шаг, - и быть ему совершеннейшем турком, ходить в халате и развлекать свой гарем. Бегущий от тщеты и суесловия киевский монах Паисий Величковский и на самом деле навеки удалился за Дунай, и именно здесь, на территориях, подвластных Великой Порте, устроил свой знаменитый монастырь, где возродил традиции православного старчества. Еще на полстолетия позже русский революционер и писатель Василий Кельсиев сделал удивительную карьеру на османской службе и почти десятилетие прослужил губернатором провинции Тулча, что в нынешней Румынии, возле самой молдавской границы.

Сюда, в низовья Дуная или к берегам Босфора, полтора века назад вообще бежали все те, кого отвергла Европа, и кто отверг Европу в надежде затеряться, сгинуть из западного каталогизированного и описанного мира - польские повстанцы, итальянские оккультисты, русские старцы-отшельники. Каждый народ, каждая община жила здесь в особицу, - у султана на вооружении состояли не только прославленные янычары, но и свои собственные казачьи части, - и не зря Константин Леонтьев считал Великую Порту последним оплотом "цветущей сложности" в стремительно обрушивающейся в стандарт Европе, - турецкие паши умели ценить чужой уклад и не стремились к единообразию. Конечно, за совращение мусульманина в иудаизм или христианство грозила неминуемая смертная казнь, но и тому же Кельсиеву, чтоб стать крупным чиновником на официальной государственной службе, не пришлось принимать веру Пророка....

...Представим себе Истамбул в середине 19 века. На одной площади жили и в одних и тех же изданиях сотрудничали недавний сотрудник "Колокола", друг Герцена петербуржец Василий Кельсиев, принявший ислам польский повстанец краковянин Станислав Подлясский и явившийся из Кабула богослов, проповедник и философ Джемаль аль-дин аль-Афгани. Все трое говорили на османском наречии и прекрасно понимали друг друга. Один писал книгу о старообрядцах, другой - проекты восстановления Польши под протекторатом султана, третий - формулировал постулаты пан-исламизма...

КРИЗИС ИМПЕРИИ

Историки сходятся на том, что кризис Османской империи начался очень рано, почти сразу же после смерти Сулеймана Великолепного во второй половине 16 века. Но какой же мощью должно было обладать это государство, если оно разваливалось больше трехсот лет!...

Так или иначе, после Сулеймана мы видим очень мало ярких и удачливых людей на истамбульском троне. Говорят, что над Османской династией тяготело родовое проклятие. Еще Баязид Первый приказал удавить своего брата Якуба, отличившегося на Косовом поле. Убийство братьев вошло у султанов в привычку и продолжалось до 17 века. Но и после этого, - почти до самого краха империи, - потенциальных претендентов на престол заточали во дворцы-тюрьмы и пожизненно держали там под неусыпной стражей, - и это было рядовым обычаем. Кажется, только Сулейман Великолепный оставался единственным сыном у своего отца Селима Первого и, по счастливому стечению обстоятельств, не отягчил правление традиционной жестокостью. Но Мехмед Третий, внук Сулеймана, приказал убить девятнадцать своих братьев. С большинством из них он играл малышом и - как гласят источники - хранил до конца дней счастливые и безоблачные младенческие воспоминания...

Разумеется, подобные привычки создавали совершенно особую атмосферу власти. В османских дворцах никто не мог чувствовать себя в безопасности. Рассказывали десятки историй, как министрам запрещали годами спускаться из собственного сада в город, уверяли сотни раз, что сердцем и разумом султана полностью завладела красотка из гарема - какая-нибудь новая славянка Роксалана или гречанка София, и повелитель воистину сошел с ума. Доверительный шепот с оглядкой на доносчика стал стержнем политической жизни. Сплетни, домыслы, подозрения, постоянные и нескончаемые интриги, - все это делало османскую государственную машину на редкость неразворотливой, чуждой всему необычному и новому.

Такой политический быт оказал неистребимое влияние и на османское общество. Само это общество - то есть среда, болеющая самоанализом и независимая от государственной бюрократии - начало формироваться в Истамбуле, некоторых европейских и старых арабских городах империи довольно поздно, только в середине 19 века. Не удивительно, что на фоне постоянных околодворцовых сплетен и пересудов, его главным интересом почти тут же стала легальная и запрещенная политическая журналистика, его главным методом - интрига и заговор.

Многие думающие люди страны неожиданно ощутили себя заложниками очень своеобразной культурной ситуации, символ которой проявился в невероятном разрыве между традиционной, изысканной, почти эротической, часто мистически окрашенной "диванной" или суфийской поэзией, составлявшей неизбежную часть образовательного багажа представителей мусульманской элиты, и грубой, сильно европеизированной, не омраченной никаким философствованием политической риторикой и публицистикой, реально волновавшей умы и сердца. Почти не было попыток соединить эти традиции, осмыслить их как-то взаимно, и этот разрыв очень болезненно бил по самоощущению огромной страны. Туркам мнилось в ту пору, что их "прошлое и их будущее никак не связаны друг с другом, а настоящее - один неизменный провал" (Намик Кемаль-бей).

Удивительно, что такое состояние культуры причудливо перекликалось с положением турецкого народа внутри созданной его военными усилиями огромной державы. Турки либо обрабатывали землю и пасли скот, - и часто прозябали в крайней бедности; либо управляли государством и воевали, - и тогда, как паши и визири, утопали в роскоши, не замечая простонародья и его невзгод. Всю середину общественной лестницы, особенно городской класс, взявший себе на откуп торговлю и другие экономически активные виды деятельности, составляли инородцы - армяне, греки, евреи, устроенные, согласно законам Порты, внутри своих общин как государства в государстве, то есть не имевшие на общеимперском уровне никаких прав. В итоге, когда пришла эпоха капитализма, заняться предпринимательством в стране оказалось некому: для паши это было постыдно, что крестьянина - немыслимо, а представители этнических меньшинств оказались зажаты в пределах своих традиционных возможностей, льгот и запретов.

ЗАГОВОР?

После Крымской войны, по Парижскому мирному договору 1856 года Турция была официально принята в число европейских держав. Однако Великой Порте это принесло одни разочарования. Турки стали занимать деньги у иностранных банкиров, - и уже к 1875 году государственный долг империи перевалил за миллиард долларов и привел к официальному банкротству страны. Для иностранных коммерсантов были установлены единые пошлины в 5% - и они едва не извели на корню местную промышленность и торговлю. Наконец, иностранцы, - на основе старинных договоров и соглашений, по иронии судьбы именовавшихся в латинском переводе "капитуляциями" - чувствовали себя более чем вольготно в стране, где они могли жить по собственным правилам и законам, оставаясь при этом совершенно неподконтрольными для местных чиновников. Османская империя не знала европейского понятия о суверенитете, и интересы подданных христианских дворов на ее территории официально защищали Россия и Франция.

Державу растаскивали на части, и она разваливалась на глазах.

Объясняя эту нараставшую деградацию, турецкие публицисты обычно говорят либо о чересчур медленной вестернизации, либо о сознательном заговоре европейцев, решившихся уничтожить последнее великое мусульманское государство. И ту, и другую версию можно подтвердить достаточным числом фактов.

С одной стороны, реформы, начавшиеся в середине 19 века с программы "танзимата" Рашид-паши и закончившиеся в начале 20-го так и не претворенной в реальную жизнь конституцией Абдул-Хамида Второго, шли не шатко - не валко. Империя оказалась слабо способной к реформированию, и всякая перемена порождала глубокий кризис управления.

С другой, - в конце 19 - начале 20 века, в эпоху хищнического, занятого поиском новых и новых рынков капитализма, картина слабеющей мировой державы постоянно разжигала аппетиты европейских политиков. Только используя дипломатические уловки и играя на противоречиях между Германией, Австро-Венгрией, Англией, Францией и Россией турки могли выиграть столь необходимое им время. Но очевидная слабость - слишком неудачная позиция в дипломатии.

МЛАДОТУРЕЦКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Стремление к модернизации и необходимость противостоять зримому стремлению европейских государств разрушить и расчленить Турцию, вызвали к жизни младотурецкую революцию. Как это часто случалось в османской истории, все началось с журналистики. Страстные и полные сдержанного трагизма статьи Намик Кемаль-бея и его единомышленников, заставили патриотов объединиться и перейти от туманных бесед к прямым действиям. Тайные общества "новых османов" или - как их чаще называли "младотурок" возникли по всей империи, от дальних воинских гарнизонов на Востоке до Эдирне и Каира. В 1908 году офицеры частей, расквартированных в Македонии, восстали и потребовали выполнения Конституции. Были проведены парламентские выборы. Младотурки сформировали правительство, и их признанный лидер Энвер-паша занял пост военного министра и министра иностранных дел.

Однако времени для полноценных преобразований у последнего имперского правительства не осталось. Сразу после революции провозгласила полную независимость Болгария, де факто освободившаяся от османского ига еще по итогам русско-турецкой войны, в 1878 году. Провинции Триполи и Киренаика оказались захвачены итальянцами. Балканские войны 1912 - 1913 года принесли новые неудачи и разочарования. Истамбул едва не потерял свои последние владения в Европе, и только разногласия между недавними союзниками - греками, сербами и болгарами, позволили вернуть Эдирне. Но надвигалась Первая мировая война…

КРАХ

В Первой Мировой войне Турция выступила на стороне Германии. Поражение немцев обернулось смертным приговором для Османской империи. Дело усугубилось еще и жуткой резней армян, спровоцированной правительством младотурок и осуществленной, - преимущественно руками курдов, - на Востоке, в районах, примыкающих к озеру Ван. Власти не без оснований подозревали армянское население в сочувствии к наступающим русским войскам. Но никакие ссылки на трудности военного времени не могут оправдать массового геноцида - погибло около 3 миллионов человек.

Судьба страны оказалась решена секретными протоколами Антанты. В 1918 году каждая область былой великой державы находилась под контролем или Лондона или Парижа. В 1919 -м в этот стройный концерт влились греки. Они высадили десант в Измире и начали продвигаться вглубь Малой Азии. Отношения между турецкой и греческой общинами накалились до предела. В 1920-м национальные столкновения начались и в Стамбуле. Британцы ввели в город войска...

ПОЛИТИЧЕСКИЙ АСКЕТИЗМ КЕМАЛЯ АТАТЮРКА

Весной 1920 года Мустафа Кемаль - самый яркий турецкий военачальник времен Первой мировой войны, созвал в Анкаре Великое Национальное собрание, призвавшее изгнать оккупантов и восстановить независимость отечества. За три года кемалистам удалось нанести поражение грекам и заставить уйти англичан. В 1923 году они объявили султанат упраздненным и провозгласили республику.

Мустафа, принявший имя Ататюрк (отец турок), спас то, что можно было спасти. Он строил страну под лозунгами последовательного национализма ("Турция - для турок, и турки для Турции"), секуляризма и вестернизации; был сторонником государственного регулирования всех сторон жизни - от экономики до политических прав граждан и их свободы передвижения; провел широкую индустриализацию и поставил на ноги национальную промышленность; запретил арабский алфавит и внедрил латинский; сменил аристократический османский литературный язык, содержавший множество арабских и персидских слов; на народный диалект тюркче, стал насаждать обязательное начальное, общедоступное среднее и высшее образование и формировать новую армию; даже Адама в Коране - и того превратил в турка. И хотя многие идеи Ататюрка давно устарели, а новейшую историю Турции не раз потрясали мятежи и казни, кризисы и гражданские конфликты - республика сохранила благодарность к своему отцу-основателю. Порой это выглядит даже пародией на советскую действительность, - памятники Ататюрка стоят на каждом втором перекрестке и его портреты можно найти на любом полицейском участке.

СОВРЕМЕННАЯ ТУРЦИЯ

Мустафа Кемаль сделал все, чтобы заставить свой народ забыть образы времен Османской империи. Он даже пытался избавить Турцию от этнических конфликтов - греки были переселены в Грецию, армяне, уцелевшие после резни 1915 года, в большинстве своем уехали на Запад. Правда, оставались курды, и в 1984 году Рабочая партия Курдистана начала вооруженную борьбу против Турецкой республики. От этой ползучей гражданской войны до сих пор трясет весь юго-восток страны - в городах круглосуточные военные патрули, вдоль дорог армейские заставы...

Видимо, прошлое окончательно изжить невозможно. Турция, как и прежде, - странная страна. Армия несет здесь идеи секуляризации и политической свободы, общество увлекается либо ультра-левой риторикой, либо мусульманской мистикой и эсхатологией, каждый пятый юноша сочиняет стихи и распространяет листовки, между социальным статусом журналиста и писателя нет особых различий, а художественная литература в массе своей до боли напоминает политическую публицистику. Одна беда - все, кто может - торгуют, и трудно поверить, что еще полтора столетия назад турецкий народ не имел к торговле ни малейшего отношения, дружно презирая своих соседей, занимающихся этим постыдным для мужчины ремеслом.

Однако, несмотря на разительные перемены, некоторые существенные черты, привлекавшие европейца в Османской империи, остались в неприкосновенности. Здесь, особенно в провинции, за Анкарой и Стамбулом, еще нет переизбытка форм, очень много пустот, провалов, нуждающихся в заполнении. История продолжается, и никто не даст окончательного ответа на вопрос, - выиграли или проиграли турки, променяв статическое великолепие одной из мировых держав на пусть несколько второсортное, провинциальное, но все же динамичное и упорное развитие современной экономики. А вопрос об имперском наследии, как кажется, будут решать теперь не политики, а поэты и художники. Между полюсами современной жизни и старой культурной традиции сохраняется невероятное по напряжению и содержательности образное поле, и если у кого-нибудь хватит таланта и воображения придать этому напряжению цельную художественную форму, то может возникнуть совершенно новый, очень плодотворный синтез. Все-таки империи, даже рухнувшие, обладают особой энтелехией...

...Однажды мы сидели в ателье архитектора в городе Адана, где-то в восьмистах километрах к востоку от Истамбула, и пили чай. Наш хозяин, чье жилище было уставлено бесконечными подделками на тему греческих древностей из археологических раскопок и украшено картинками из американских иллюстрированных журналов, рассказывал, что река Сейхан разделяет Адану на две части - богатую и бедную, западную и восточную, и именно здесь проходит граница между модернизированной западной и традиционной восточной Турцией, между двумя мирами...

В чем-то он оказался прав. Еще через несколько дней и через триста-четыреста километров, в иль-Хатае, единственной арабской провинции, которую сумел все-таки вернуть в свои пределы хитроумный Ататюрк, в Антакье, некогда носившей прославленное имя Великой Антиохии, в арабском алавитском доме счастливая жена хозяина гордо расскажет, что у нее есть картинка с изображением Москвы, и вынесет ее нам - открытку с видами Венеции...

P.S.

Этот текст ни в коем случае не надо воспринимать как очерк турецкой истории или тем паче исследование. Я не тюрколог, не знаю турецкого и особенно османского языка, не разбираю, увы, арабской графики. Я не шуршал в стамбульских библиотеках газетами сто пятидесятилетней давности и не выискивал забавных подробностей в архивах первого певца тюркского национализма Юсуфа Ачкура-оглы. Но мне кажется, что может быть любопытной и даже важной попытка дать целостный образ Османской империи издалека, из современной России, когда старые споры и старые союзы уже давно позабыты, а новые тучи только еще собираются над нашими дальними границами.

Турция для русского - неизбежная часть его вселенной. Как и "немец", "турок" в нашем языке - естественная кличка для иностранца, чужака. И все же Турция всегда была рядом, мы с ней воевали, дружили, сидели десятилетиями в плену, бежали туда и оттуда, торговали, челночили - и, наконец, сроднились. В конце концов, мы столько лет изнывали по Константинополю, а они так рвутся на наш - свой, много раз переходивший из рук в руки Кавказ...

Несколько сильных впечатлений подтолкнули меня к написанию "Османии", стали своего рода источниками этого опуса, - не упомянуть о них было бы нечестно. Дважды мы с друзьями ездили в Турцию и исколесили ее из конца в конец, с Запада на Восток и с Севера на Юг. Нам мнится, что мы побывали в таких местах, где и поныне редко случаются следы европейцев. В Тетване, на берегу озера Ван, мы пережидали ночной патруль в сторожке охранников-курдов, на склонах Антитавра мы угощались мороженым вместе с местным подростком, с упоением рассказавшим нам, как он любит рок-музыку и, в частности, Майкла Джексона, где-то на Армянском нагорье к нам выбежал возбужденный пограничник с автоматом наперевес и закричал, что у Турции нет, нет, нет и не может быть никакой открытой границы с Арменией. Впрочем, мы его быстро успокоили, и он с удовольствием напоил нас чаем...

Существовали и более ранние размышления-переживания. Когда я учился на истфаке МГУ, "восток" у нас некоторое время читал замечательный турколог профессор Мейер, и мы - со свойственной юности поверхностной любовью к параллелям и аналогиям, - прилагали его меткие замечание о политическом быте Османской империи к нашей собственной, теперь уже почти легендарной советской действительности.

В первой половине 80-х годов мне пришлось писать работу о египетском леволиберальном публицисте Саламе Мусе, и тогда я много читал о кружках молодых арабских интеллектуалов, возникавших во второй половине 19 века один за другим по всей Османской империи, от Каира до Багдада. Уму непостижимо, какие удивительные всем им открывались перспективы, - и христианам в Бейруте, и знатокам сунны в Аль-Азхаре, - и как все эти надежды, прожекты, теории улетучились, и само пространство мысли мгновенно сузилось, стало вторичным, свелось к торжеству банального национализма почти сразу после 1918 года.

Наконец, совсем недавно я прочел "Черную книгу", непостижимый роман Орхана Памука, который бессмысленно пересказывать так же, как глупо предлагать умирающему от жажды подробное описание крымского муската урожая 1953 года. И Памук во мановение ока соединил все эти расползавшиеся размышления, переживания и воспоминания.

Но, видимо, главное, что заставило меня пару вечеров с упоением нажимать на клавиши ноутбука в приморском городе Ялта - это никогда не покидавшая меня, терзающая и вторгающаяся в сны тоска по империи, пространству, очерченному силой и властью, где, часто вопреки этой власти, созидается особый и узнаваемый мир, глубоко отличный от мира за его пределами. Ведь, несмотря на все очевидные недостатки империй, императоров, имперских наместников и имперских нравов, единственной альтернативой былым великим державам становится глобальное imperio - до конца невозможно понять кого, до конца невозможно понять над кем, но сомнительными средствами и, увы, во имя еще более сомнительных целей...

Бродский однажды написал: "Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции, у моря". Боюсь, дело обстоит совершенно иначе. Если выпало родиться в империи, то все равно где жить и чем заниматься, можно даже посвятить себя подрывной деятельности или бежать из отечества посуху да через океан, но ее большой смысл, историческая сверхзадача, пусть совершенная утопия, глупость, пустяк, все равно пребудут с тобой до скончания дней и предадут твоей жизни мастерскую огранку.

Куда сложней нам, тем, кому на долю выпало видеть крушение империи. Вот теперь следует тщательно выбирать, где ставить дом и какому служить делу, чтоб не быть погребенными под вещами и каталогами, чтоб не растерять память и вернуть ее в мир песней.


2оо2. Крым.