Зацепило?
Поделись!

Северо-Восток

опубликовано 13/03/2004 в 01:30

1.

Идёт светлая ночь с чётырех сторон,
в-точь воронья вспыхнула седина,
и не прочь бы вздремнуть под хрипы ворон,
но луна прочно стала супротив окна,
раскумарит, метелью, в ушах свиристель,
буде, значит, долго в глазах стоять,
всхлипнет пёс, как дитя, брык ко мне на постель,
и давай на неё, собака, камлать,

катит в фортку круглая, скоморох,
расплывётся аквой, бензином, пятном,
и красиво гарцует царица-горох,
тянет вожжи змеиные самым дном…
Лучше я тебя брошу, луна, одну,
в твоём холоде ты пропади одна,
и в воде ты увидишь другую луну,
и нутро твоё-то всего лишь луна…

Ну почто тебе дался чужак, в чужом
городке, растущим с твоим языком,
ты диктуешь, как сука, слова под ножом,
и без сна, без печали чтоб ни о ком
не прощать, ни следа, ни надежды в былье,
только память тяжёлая, как земля,
и железная воля твоя в колее,
как кощеево слово дымит на углях.
Заколдована нежно, литое кольцо —
ты украла меня, точно в реку влила…

Заглянула красотка мне прямо в лицо,
Посмеялась, плутовка, и уплыла.

2. Веткохруст

Что ни слово сказать — дрянь сукно да парча,
и ни к чёрту сходить, не сыскать палача,
не сказать сгоряча, что б метлой да и чао,
промеж глаз чтобы месяц торчал.
Но тут, видишь ли, частный only кредит,
видишь, нищим в метро, бывает, фортит,
спросишь имя, ответят — мутит,
от любви неземной воротит.
Не волнуйся, здесь всякого — всякого прёт,
правда, хочется часто, чтоб наоборот —
бережёного Бог пережжёт, зажуёт,
мозги вправит и выдвинет типа как счёт —
вставит десять колен, десять дум на учёт, —
ишь чего захотел, так ещё б,
захотели лихого и прям-таки в лоб —
инсценировать чтоб и ирак и потоп,
израэль, алабаму, нью-йорк и юроп,
чтоб под солнцем кентавры давали галоп
и титаники прели в саргаcсах под шоп-
оток зрителей в зрительском зале,
и билеты чтоб все распродали…
Ну так что, ты построишь ли новый ковчег,
расцелуешь детей или выпишешь чек,
ну и тварей по паре, при свете прожек-
торов будет прикольно отчалить,
без излишних прощаний на берегах, без ненужной, излишней печали.

Трамвай едет по путям,
караван-сарай!

Караван, каравай,
кого хочешь забирай!
Вот такой вышины, вот такой нижины,
как член мужа для жены,
законной жены,
хочешь еби, а не хочешь не бери —
и покатится трамвай
на планетку на Трамай,
и канайте по путям, ко благим-то новостям.

Смотрит в землю солнышко,
забивает колышко,
и вокруг да около
селезней ждут соколы.
Ждут — не просыхают,
улетают поросли,
и пустыне каются
порознь…

…Говорю же, Господи, позабудь о нас,
да пошли нам противогаз,
в мир иной смотрит иконостас,
ночью светит совиный глаз,
да гюрза из-под ног твоих — шасть,
коль у брата винтовка нашлась.
На вечерний намаз — мулла белым как снег,
и весна отцвела и отчалил ковчег,
и смеялся над космосом имярек,
и поодаль стоял человек.
Ни перо мне в ребро, ни умертвие слов,
откупился герой, сука, был таков,
теки, река, в страну дураков.
топи своих моряков.
В спину бросят: эка ты, парень, каков!
От души Бог ответит: fuck off.

Вавилонские камни — тёртый миндаль —
в инфракрасных лучах междуречная даль,
кто её теперь ни видал.

Трамвай едет по путям, караван сарай,
караван каравай,
по крупицам разбирай
крокодиловые слёзки,
воробьиную хулу,
все мы братья все мы тёзки
за последний поцелуй.

А волна-то как быстра,
как шикует блядь в бистро,
здесь улыба-то востра,
котлован-домострой,
и почудится мне мгла,
и разверзнется мой сон —
выйдет месяц из чехла,
выйдет вон.

Все глаза просмотри,
все слова оброни,
оттанцуют кадриль —
кто они?
постояльцы двора —
лисьи морды в меду,
смерть — пыльца, мишура,
паче в этом году,
чай, не хают грачи,
да пророки — ткачи,
напророчили аресты — сычи,
мол деяния зачтутся, молчи…

Караван-каравай,
ты меня не забывай,
завывает в поле ветер,
это верная строка,
мировая будет третьей,
но зато наверняка.
А мне по хую такие
чудеса, от а до я,
были мы с тобой нагие,
а теперь обута я.

Что гоп-стопники под кайфом,
что собака лает зло,
тьма объелась гербалайфом,
стала тощей как весло,
и раешник только спьяну
обещает всем нирвану,
а по телеку несут
СМИ про страшный суп.

Быль или небыль, стоит пыль до неба,
царица нюхает кокаин,
народ шизеет от ширпотреба,
в ста километрах идут бои…

Каравай-караван,
жил давно один болван,
строил башню до луны,
тащил с моря валуны,
геноцид устроил страшный
ради этой самой башни,
взял потом да и подох,
где же в сказочке подвох?

…Ни хрена не цепляет афганская дурь
не с того плеча то ли ветер подул то ли жизнь коротка, то ли грудь горяча,
то ли плачется вельзевул,
на футбольной арене орут ничья, хоть давно вратарь наш продул,
вот и думаешь, Господи, что ты сейчас, на сетчатке глаза замкнул.
Возвращаешься ночью, город стоит, и соседи читают стихи про аид,
вечно жид, вечно жив этот бред. Трое суток подряд голова болит,
но мигрень говорят кредо всякого лит.
долгожительства посулит.
Вот и крутят полночи бесы музон, мол, понтийский шагает к луне легион,
с юга дует сладкий муссон.
Ну а ты побродил, приторчал, вышел вон,
и взлетела на тополь лишь стайка ворон,
и под утро звон-перезвон, перезвон,
а тебе же — спокойный сон.
Поцелуй, паче поезд больно трясёт, там внизу река, свои льды несёт,
скачет весело пьяный осётр,
за окнами будки пчелиных сот, молчит сотовый, значит нам повезёт,
и не раз ещё повезёт.

…Тогда я его дождусь на ж-д,
трехвокзальная хула, как «Шато».
Но вот вкопанный станет адепт,
не просохший от прекрасного ничто.
В волосах воронье перо,
под ногтем блестит янтарная смола…
Крошится под пятками перрон,
верно слишком его ноша тяжела.
Тилли-тилли, ах, какие облака,
тело-тельное, засохшая река.
Откажись от него на века, буде вера твоя крепка,
пока —
залезай ко мне за шиворот, птенец,
и душа-то твоя горький леденец,
я тебя, безликого, спасу,
в невесомости с собою пронесу.

Святы крепи, святы дети
умываются со сна,
словник в утренней газете
не понятен ни хрена,
ветвь зелёная — ласкает,
ветка красная — в центра,
каин горло поласкает
и киряет до утра.
То ли буквица чужая,
то ли смысл ускользнул,
то ли поезд отъезжает
на последнюю войну.

Караванчик-каравай,
балалайка тумбалай,
золото им раздавай,
пусть смеются!
Ни на что не уповай,
ветру в поле подвывай,
караван-вагон-сарай
вертит блюдце.

Ангел крутит СD, смотрит чёрт DVD,
деревенских пророчеств здесь пруд пруди ,
мелькают тени годзил да красуется господин,
и рабочий день его до девяти, распроданы сотни картин,
только плюнь на землю, в воду войди,
беги в сторону что есть сил,
а провидица скажет, чей-то был куш,
притихнет в часах седая кукуш-
ка, боящаяся ворожей,
игнорируя вопли кичливых кликуш,
после драки спокойненько станешь под душ
и проникнешься сутью вещей.

Что ни слово сказать, перо ткнётся в ребро,
засылаю далече, вернись добром на человеческий аэродром,
за собою тащишь жену, оброк, покатится ком порожняком,
когда с каждым тесно знаком,
но не молишься ни о ком.
А в военных сводках специфический драйв,
коли ад лабиринт, то круг — это рай,
и несётся по миру вагон-сарай
только знай себе умирай, ум и рай
и попутчиков выбирай.

Караван-каравай!
никого не выдавай,
залюби безгрешных,
закорми черешней,
да в угольном ушке
прячется норушка,
мышка белая как снег,
гремит весело ковчег,
и до благовести
километров двести…

…Они ехали много дней,
почва становилась красной, потом голубой,
под прикрытием курдов, вопли сирийцев, возгласы англосаксов,
хрипы нечистых тварей,
вода спала и стало совсем тихо.

Птицы возьмут взаймы,
славься, упрямство света,
историю эту замни,
забей на историю эту.
Подымется тьма, станет свет
в последнюю ять... Златоуст,
оглянешься — тебя уже нет,
оступишься — веткохруст!

3.

Ехал ангел на дрезине,
Самокруточку жевал,
Небо было синим-синим,
Он частенько там бывал.
Предпочтительнее всё же
Плыли шпалы с ветерком,
Чтоб не распугать прохожих
Ангел двигался тайком.
Но крылатого туриста
Часто видели в ночи
Одиночки-машинисты
От майями до керчи.
Чёрный от дорожной пыли,
Он сигналил им привет.
И они ему трубили,
Ошизевшие, в ответ.

4.

Расстояния ненадёжны,
Видения наперечёт,
Дороги — кинжалы в ножнах,
Под мостами река течёт.
Рассмеявшись неосторожно,
ты сказал: такой уж закон,
раз доводит до дрожи дорожный
перестук-перезвон.
Перестук-перезвон, экспресс уходит в Пекин,
перестук-перезвон, в тамбуре балаган,
за окнами солнце стоит красное как арлекин,
за окнами небосклон вздрагивает, будто пьян.
Перестук-перезвон, гуди, транссибирская хохлома,
сойди на перрон со сна, сойди на землю с ума…

5.

Не желая страшной смерти,
Поджигая кошкин дом,
Ангельски танцуют черти,
Греться чтобы подо льдом.
Подо льдом белье замёрзло,
Подо льдом блестит петух,
И в снегу утопли вёсла,
Лодка вертится на льду.
Дух помёрзший, как рябина,
Дудка хрипла, как чума,
То ли трещина, то ль тина,
То ли долгая зима.
Задаёт оркестр с испугу
Танго больно exotique,
И всплакнет «Мороча» юга
Среди северных гвоздик

6.

и давно уже не нужно нам
повод подбирать столь тщательно
и улыбки перед ужином
шелест юбок обязательный
на безрыбье ночка скважина
гололедица простужена
и кино уже заряжено
хоть давно обезоружено

7.

Забив стрелку под часами, жду, когда придёт Усама,
узнаю его осанну и улыбку под усами,
разошёлся жарко Ладен, дышит мир теперь на ладан,
мифотворцы под Багдадом, под ногами пахнет адом.
Нефть дымит, рыдает чадо, мне любви его не надо,
и ни Тигра, ни Евфрата, брата любящего брата…
Просто я сажусь в метро, на мне красное пальто.

8. ПРЕДРОЖДЕСТВЕНСКИЕ АЛЛЮЗИИ

Куркума, куркума! Тёртое золото, индский Армагеддон!
А что девка с ума, обошлось без аллюзий, смотрящих на Волгодон.
Та же Индия, только как Хохлома, та же прана, только сперма на волосах.
Куркума, куркума! Надышит тебя смерть в словесах!
Вот и та же Луна висит на селе! Девка-дура, Дурга поющая всласть.
Что змеи в бикини, что души навеселе, — в масть!
Вот, поющие берега, закипает оршанское молоко, иначит Инд, окает Русь,
Пятилистник-рука, простирается мир далеко, на тысячи бит, тысячи бус.
Семи пядей во лбу не хватит, чтоб утолить жажду, пустить из колодцев кротов
Не будет смерти, болезней не бу, и горячий лоб твой выцепит из самых замкнутых хомутов.
Куркума, Куркума! Златоискатели спились уже давно, на щеках ковылём, воздух тверд и плечист
Да и девка сходила с ума, сходила с ума, нарядилась, дура, как хохлома, на Пречистенку баба вышла, а там — зима. И жалится остролист.

9.

звонко пышущий от яда
вскроет фомочкой тайник
учинит тогда порядок
бестелесный мой двойник
одари его надеждой
залюби его всерьёз
и для верности: небрежно
подсади на передоз
щепки мчат по океану
серфингисты бьют волну
одураченный подранок
примет бездну за жену.

10.

Забери меня, кроткая простота
Как преступницу крепостную, блынду-дурынду
Что хмелела и в пляс посреди поста
над огнями Аида.
Перекатится эхом горнее статус-кво…
Сотни раз заблудилось Дитя в расплавленных кинолентах
День скрипит и сияет, как новое божество,
И застыли улыбки избегнувших хэппи-энда.

11.

мол, душа моя — ветрянка
что корица на щеках
тени скачут как подранки
скачут тени тчк.

12. Дважды слово

если разбить надвое,
двое разойдутся в лесу на северо-запад и юго-восток,
ток в двенадцать шагов, и тело чтоб унесли,
если становишься обухом,
ухом станешь земли, очнёшься один нагой,
гой! идут лошади на водопой,
пой! лежи привыкай
кай жизнь, птица-каин, птичка окраин, разруха, песок,
сок щиплет глаза, хоть умирай,
рай тысячный век справил,
вил ангельский буревест гнездо, прятал клюв под крыло, спал,
пал с улыбкой,
кой не видели прежде.

13.

Нет охотниц на гепардов
в дымке шёлковой брони,
расстоянья — миллиарды,
слово только пророни.

Нет последовательности в неизбежном, рука, утяжелённая железом, горит,
Пятнистое тело в просветах перелеска,
Волосы черны, как грязь,
Глаза узкие и чужие.
Она стоит одна, посреди поля, обнажённая и лишённая надежд.
Нетерпение дождя, похоть землероек, одержимость мошек, —
Она стоит одна и лишена слуха.
Пятнистая мишень недосягаема, как солнечное затмение,
На расстоянии выстрела.
Она стоит, будто корчится от…, её рука тяжела,
В кармане невесомого плаща семечки и шелуха.
Отсрочено возвращение, похерены встречи в кафе.
Она стоит одна и целится в затылок мишени.
Перламутр капризного волшебства, небесное непостоянство, грибной дождь, морось.
Голое тело, движущееся перелеском покрывается чёрной шерстью, зубы меняют форму, сердце меняет форму.
Чудовище останавливается и холодно оценивает расстояние выстрела.
Капли скользят по горячей шерсти.
Она стоит одна и лишена зрения.
На дороге — болотные лужи и свежесть весенних трав.
Он кувыркнулся через голову, и снова стал кошкой — огромной, жёлтой и искромётной.
Она слепа и не узнает его.
Она стоит одна, и не вспомнит ни имени, ни названия отеля, где они снимали друг друга на видео.
Кошка метнулась через голову и стала различимой
едва.

14.

Ни тщета, ни отрава, ни южная леность девиц,
Поцелуи вполсилы, улыбки, как лунные божества.
Распускается тьма под дремотные посвисты птиц,
Разливаются тени, бегущие естества.
Где бродяжные духи, быстрые как вода,
Где Кассандровы губы, мстительней, чем у змей,
Открывается имя, гордое, как орда,
И становится смысл, что небо твое, ясней.
Будь ты пешим, чужим, халдейкой, хранящей очаг,
Лёгким облаком будь, узором на древнем челе,
Распускается свет, будто делает первый шаг,
И гуляет как бог по большой земле.

15.

Где объедки, там ублюдки,
да нимфетки-проститутки,
в катакомбах cтольных джаз…
твои тени — незабудки,
твои руки слишком чутки,
кто охотится на нас?

16.

Узре меня, помоечник,
на святках ты святой,
ты ветер трёшь в пригоршнях
с отравленной водой,
твоя жена — холодная
плясунья на часах,
и солнца путеводные
горят в её глазах

17. mail-ы


1

я не
желала
ссориться,
сориться друзьями,
объявлять блокаду ленинграда.
город скользкий, надёжности нет нигде. разве ты её ищешь?
Требуются лишь иллюзии, острые, как кинжалы, перчённые, как табаско,
пьяные, как джон уокер , окей, кэптен блэк.
впрочем, нам хватит и марихуаны.
впрочем, и она нам не нужна,
чтобы наслаждаться фантомами друг друга.
слава, Богу, мы не покупаем слова, и не подкупаем словами. только
ветерком, застывшим в арках недосказанных сновидений,
пущенных друг другу стрелой.
эти стрелы летят, они просквозили поднебесную, они
погрузились в преисподнюю, как надёжные субмарины, они всплыли на
глади крещенского водоёма, треща прорубями.
они спешат к своим адресатам с самонадеянностью суворовских слонов.
вне спора: остроконечники достигнут мишени, влипнут по уши в
кисельных эротических песнях наших песен, в мирра-подобном суеверии
нежностей, в греко-римских бдениях наших сомнений,
в романско-абсурдных парафразах воспоминаний, в русско-невозможных
пространствах зрачков…
когда-нибудь. стрелы достигнут мишени. и мы узнаем друг друга
снова и снова, даже если для этого нам придётся заново родиться. и
заново, как бы случайно, присесть на одну лавочку на бульваре, та, что
напротив современника. чирик! чирик! и все дела.

2

привет нежнейший!!
ты сейчас у меня за спиной — возлежишь и листаешь, не то киплинга,
не то модный журнал.
и как это странно.
я пишу тебе письмо.
мон ами!
до конца зимы — 28 дней, и мы — свободны. мы свободны всегда.
но весной — о Боже — будет тёплое солнце и та ненавязчивая
простота, которой так не хватает в стужу.
мы валяемся и шизеем от недо-пересыпа,
мы смотрим в окно, мы смотрим в монитор.
но наши дни и ночи — это находка для любого
естествоиспытателя.
в нас столько жизни, несмотря на
болезни, её хватит на роту солдат...
ты дочитал журнал и плюёшься, я вру,
что пишу письмо
этой Сафо из Одессы.
ты мечтаешь о славе
ты говоришь, что Америка — дрянь.
я вполне согласна, и мне кажется, это не главное вовсе...
я строчу и думаю, как выразить невыразимое,
и ты и я привыкли рисковать,
иначе нет смысла.
итак, ты у меня за спиной,
я здесь, рядом, и кажется странным и смешным, что я ловлю
как в объективе этот случайный момент, для тебя.
твои волосы растрепаны, ноги — крест накрест под красным
ватным одеялом, правая рука застыла в воздухе,
пальцы сжимают страницу книги…
твой взгляд затуманен и далеко....
ты не представляешь, сколько нежности
сейчас в этой комнате. просто так, из
ничего, из вакуума, из пустоты потолка.
она сочится по серым стенам серебряными
волнами голоса, который я узнаю из
тысячи.
дыхание, дыхание твоё сбито.
ты спрашиваешь, кому я пишу такое длинное
письмо
тебе. (я не отвечаю). тебе.
(я молчу). тебе.
тебе.

3

привет мон ами.
сижу в ботcаду, думаю о ерунде. арбуз сладкий, вечер шаткий,
лето зыбко, не делать ошибок, где твоя скрипка, где твоя елда,
по ходу мы влипли по самые уда.
кино-заявки, люди пиявки,
справки, затравки,
любители Кафки,
слово, словечко, я сижу на крылечке,
дожидаюсь погоды,
во дворе уроды,
качают моду,
такая несвобода…
короче, убей в себе человека, до скончания века
будем нагие, танцевать в ОГИ, без улик, без помех, плевать на успех.
помнишь ты говорил: случится побег.
и на наше место станут другие.
без ностальгии!

4

Халлас! То есть, привет, вспоминаешь ли нас?
То есть Москва tete a tete, кольцевая, бульвар похожий на Монпарнас,
то есть снова зима, моджахедская тьма, да и ветер — химерная колесница,
a la terra гудит, разгулялась чума, ищет, кем поживиться,
то есть снова пожары, стеной героин, дачники думают о преходящем,
городские чары, ангельский сплин, чёртик запрятанный в ящик.
То есть, снова разъезды, встали так звёзды для толика головатенко,
у янки, как прежде, душа — глубокая бездна, остры слова и коленки.
Дилеммы московские, американская тема, поймав снайпера в вашингтоне,
на проводе Саймс, вот так поэма, сила мысли из-за кордона.
Саймс мечтает о ресторанах, мы рады видеть его и впредь,
но как-то странно, когда назначена встреча на вечер, и кажется, смотаться — легче, чем
думать, какое платье надеть.
По правде, нет повода для замороки и прочих, и прочих и проч…
по сравнению с югом в москве люди окают, на севере беззвездная ночь,
везёт тебе, море — не стены, плывёшь себе тихо, распугивая рыбаков,
а здесь курский вокзал на расстоянии лиха, в двадцать с лишним шагов.
Город, каменная сколопендра, гипнотический панцирь, бетонный кирдык,
залюбит щедро, зацелует ветром, целясь в поддых.
Тут тебе и смешение рас, весёлый театрик типичных черт,
тут и кофе глясе, пидорасы, опаздывающие на концерт.
В О.Г.И. — вечная хаванагила, снова дождь капает с потолка,
люди — халява, люди — могила, такая вот сутолока,
коктейль номер восемь, милости просим в мокрый от тел балаган,
желторотая осень, лебеди оземь, непростительно воздух пьян,
философские сны, пополам с эротической праной, крыши особняков,
о приближенье весны ещё как-то рано судить по движению облаков.
Что ж завершенье — отдельное мастерство для прочности изразца,
предпочтительней всё же история статус-кво, история без конца,
полонский с головатенко, в редакции тянется тишина,
катя зовёт меня на фламенко, она нежна.
Мустанги подавно не думают о развязке, синицы спят,
у тани кружево и подвязки и мармелад…
ташевский нашёл для любовной интрижки поводы не без причин:
у него новая стрижка, на скулах шарман щетин…
Впрочем, основания для блаженства хватит с лихвой и без слов,
тем паче, охота за совершенством слаще, чем сам улов
Осень—весна 2oo2—2oo3