Зацепило?
Поделись!

Верлибры среднего класса

опубликовано 17/08/2004 в 04:26

1.

Чересчур искусственная аллитерация,
лица, рацио, лай собак,
человек, придумавший обознаться,
знающий, что и как
решается на расчерченных квадратах для игры в мяч,
для игры в плач, для игры в меч,
иначь свое время, жертва, палач,
прийти, взять вещь, говорить, что будешь беречь.
В сумерках мне видятся ожившие швейцарские часы,
Улисс Мордан, получи по мордам,
нашептывающие, не ссы,
мы хронометры, не для дам.
Они ведут разговоры с зажигалками для сигар,
с булавками для галстуков, с вином для гостей,
когда-то через сады ворованного бессмертия я сигал,
и думал, что избежал подобных гнилых сетей.
Ах, красавица, отравленная моэт и шандон,
кому понравиться, тут и купит,
один — бриллианты, второй — гондоны,
третий — кукиш.
Умный дом, умная улица, умная о маркетинговой стратегии голова,
я уверяю, что моя бессонница стоит сотни других
бессонниц — бескормиц. И обжигающие слова
просятся на язык.

2.

Один видел поле, остывающее от войны,
второму выпала доля дойти до восточных ворот,
третий не знал покоя, бежал из своей страны,
хотя знал, что никуда не уйдет.
А мы разбираем брэнды. Лыжи и самолеты,
лажа, — она сказала, и, закурив Davidoff,
стала переписывать набело сотый
очерк об изобилии земных плодов.
И я, глядя на соседнее офисное здание,
блуждая одновременно по sport-exrpess.ru,
думал о невозможности обладания
всем тем, о чем я здесь вру.
Потому как человек, забывший что пара штанов —
это всего лишь пара штанов, а не стиль и цель,
готовит своего ангела, чтоб тот нажал кнопку off
и пошла канитель.
Взрывы в метро, тревожная информация
о новой эпидемии на юго-востоке Азии,
сплетни, мистификации
и прочие безобразия.
Но все равно не поможешь беде. Один уже крепко спит,
и видит, как торжествует простое «воздух исчез»,
второй никуда не идет, в землю по пояс врыт,
а третий плотно забыт, не пойман и не убит,
а просто попутал бес.
Мы через поле от них. Но вязнет отчаянный крик.
Взирая на серые окна, как разглядишь ты свет,
льющийся неотсюда. Не наследник, не ученик,
человек, которого нет.

3.

Не дай мне Бог сойти с ума...
Пушкин
Сойти с ума, свернуть налево,
где пешка стала формой С,
где будет счастлив Кольцев Сева
своей наколкой на конце.

Ефим с улыбкою блаженной,
поставив подпись, скажет «пли»,
и обозначит автогеном
разрез на профиле земли.

И где, в солдатики играя,
Никишин нам расскажет суть
вотще вещей: дойти до рая,
клубком свернуться и заснуть.

4.

Я хотел всегда одного,
всегда одного, в любом
своем состоянии. О
безумье скажем потом.
Пройти сквозь стену, пройти
сквозь кожу людей, племен,
уставших жить взаперти,
полных как сон и стон.
Туман залепил глаза,
кусок отвалился от
ладно скроенной плоти. За
входом в рай уже нет ворот.
Я стою всегда на своем.
Монумент, фундамент, исток,
а если мы слишком врем,
то любой из нас одинок.
Вот тут и сходишь с ума,
сгрызаешь карандаши,
а скоро нахлынет тьма,
пой — не пой, дыши — не дыши.
Не щавель, не мяты лист,
не жалость, сжавшая выю,
небо, раз мы родились,
мы псы твои сторожевые.

5.

Я, кажется, устал бить по клавишам,
когда-то это касалось музыки,
в офисе гасят свет
и официально это означает: все свободны.
Трудно превратить в песню
составление отчета о прибыли
за текущий месяц, но если
сумеешь, то ты — романтик.
Когда — то это слово касалось философии.

6.

Ни к кому ни о чем не докричаться,
остальное частности, привлечет
ли тебя этот нечет, полет, пиотль,
эта нечисть, которая хочет счастья
и берет слишком часто в рот.
Я идиот, потому что среди
тысяч других хочу быть одним собою,
рыдать на груди, любить голубое
небо, и звезды его среди
беспросветного воя: Господи пощади.
Богу найти время именно для меня — это почти нереально,
если представить себе небеса как землю,
мол, у ангелов есть выходные и премиальные,
у архангелов думы, муниципалитеты и земства,
дни приемные, кафедральные.
С паперти какого собора кричать?
Сподручнее
Из-под рук подруги, поскольку это
срывает печать
тьмы и света.
Мы, неразлучные
с этим воздухом, с этим воплем: живые,
ничего не знающие наверняка, ни полслова о гравитации,
придумавшие себе постовых, мостовые,
библиотеки, манифестации,
бабушек в теплых платочках, говорящих, покушай, милок,
как-то ты в городе исхудал,
глазами поблек, черт ли тебя увлек,
или ты обознался, сродников прозевал.
Кушай-кушай варенья,
испей медка,
выручи, почини ограду,
ты ведь уедешь обратно наверняка,
нет с тобой, дурень, сладу,
нет с тобой ладу, нет мне спокойной старости,
смотреть на правнуков, качать колыбель,
изнывая от счастливой усталости,
тебя целовать, запоры крепко-накрепко запирать,
ставить будильник на пять и расстилать постель.
Господи! Посмотри что творится,
какое одиночество стелется как туман,
покрывает деревни, поселки, провинции и столицы,
вьет себе гнезда в тюрьмах и психбольницах,
обживает рассохшиеся тома
старых книг, куда хочется углубиться,
чтоб не сойти с ума.

7.

Мы видели и не такое — скажи!
Но, чтоб не обознаться, закрывали глаза.
Потому как удобнее жить в неопределенном месте,
в неопределенное время, с неопределенными намерениями.
Я знаю, что мне делать. Я
встаю с утра и чищу зубы,
завтракаю, иду на работу.
И если мне заявят, что обязательно следует
служить господину С, чтобы спасти космос,
я еще очень подумаю.
Потому что мы свободные люди.

8.

Уставая от слов, не веря
в перевоплощение, но зная
местоимение королей
и потные книги воспоминаний,
сидит в кресле герой вполне ушедшего века,
со своей, вполне гаванской сигарой,
широкая улыбка у человека,
не старый,
плотный дым, и в дыму начинают ему рисоваться
фигуры: длинноволосый мальчишка с ранцем,
насвистывающей походкой, раскрашенный под паяца,
по серому городу под руку разгуливает с иностранцем.
Это какой-то редактор французского порножурнала,
он собирает впечатления о жизни на другом конце света,
как красавица свою участь у времени отжимала
и ласкала, кого придется, не унывая при этом.
Потом злобрюхий будда в монастыре бурятском,
фанерные колеса сансары походя вращают монахи,
но чего бояться, за что сражаться,
жить — всегда махать кулаками после нелепой драки.
У него или особый шарм, или особая карма,
с ним настоятель четыре часа молчал, помня о шунья-ваде,
в Улан-Удэ у него подруга слезы размазывает кулаками,
что ей еще остается при подобном раскладе?
Или следователь, почти ровесник, задающий вопросы
в стандартном вполне кабинете, с письменным столом и портретом,
и интересующийся просто так, чисто спросить,
а вы что? верующий или философ,
чтоб ездить на север летом.
И как ответишь? изгибы реки Онеги,
каргопольские колокольни, паромы, скит преподобного Нила,
да, я верую в Церковь, и понеслись телеги,
он слушал, открывши рот, было довольно мило...
Едва ли не господин. В своем кабинете, с сигарой,
сам себе улыбаясь, что-то шепчет невнятно.
Жизнь вроде бы и прошла, а не старый...
Занятно.

9.

Мое безумье с возрастом прошло,
осталось без избытка, понемногу,
не самое худое ремесло,
пристрастье к миру и молитва к Богу.
Так обещали мне не раз, не пять
взрослевшие ровесники, мол, вскоре
я не смогу легко мосты сжигать
и всякое прощанье будет горе.
Так сохнет время, так тоскует плоть,
забудь, забей, урок совсем не сложный,
но хочется себя перебороть
и совершить последний, невозможный
прыжок. Куда? — все тот же брод и бред,
бредем, дорога вьется меж холмами,
ни прошлого, ни будущего нет,
тем более границы между нами...
Господь! Я помню, мир многоязык,
но каждый беззаконник тем и ценен,
что к небу он тянулся как растенье,
о смерти знал, но к смерти не привык...

10.

Последние поэты на границе эпохи десятичного кода,
бей и беги, бей и беги,
мы все-таки не взрывали невинные супермаркеты,
бей и беги, бей и беги.
Левая идея исчерпала себя тогда,
когда застрелили красивого,
и кровь стекала, будто на театре.
Какова она на вкус, бутафорская кровь? —
спросил журналист у Умы Турман,
отыгравшей пару ролей у Квентина Тарантино,
она сладкая, — ответила девушка и — ммм —
потянулась.
2004 год