Зацепило?
Поделись!

Понт

опубликовано 29/06/2012 в 19:24

* * *

Калики перехожие,
куда путь держите?
К Понту, батюшка, к Понту,
к морю, стало быть, к морю.

Калики перехожие,
куда путь держите?
К Понту, батюшка, к Понту,
в гавань, стало быть, в гавань.

Калики перехожие,
куда путь держите?
К Понту, батюшка, к Понту,
к Солнцу, стало быть, к Солнцу.

Пассажиры рейса 587 «Ольвия—Танаис»,
пройдите на посадку к 28 секции левого блока.
Время вылета — 18 часов 15 минут.
Гражданин Агамемнон, ваша жена
ожидает вас у справочного бюро
на первом этаже аэровокзала.

Калики перехожие,
куда путь держите?
К Понту, батюшка, к Понту,
к смерти, стало быть, к смерти.

* * *

Предчувствуя катастрофу,
каркать на перекур.
Кофту тебе или кофе?
Чур меня, чур!

Продают прошлогодний картофель,
очередь на версту.
Коку тебе или опий?
Ату нас, ату!

Это ли не безобразие, —
по рельсам едет трамвай.
Европу тебе или Азию?
Давай! Давай!

* * *

Там, где нет меня — я есть,
там, где ест меня — я нет.
Метких стрел не найдешь,
слева лошадь, справа ложь.

Бочка меда в ложке дегтя,
миром правит чувство локтя.

Там, где был кабак — там гавань,
там, где гавань, можно плавать
в вине.

Проще мудрого убить,
чем закон заучивать,
очень даже может быть, —
все на свете к лучшему.

Париж.
Год шестьдесят восьмой.
Ишь, повеселились.
Пора домой.

КУПЛЕТЫ

Коленки хороши,
уткнешься головой.
Давай, дружок, чеши,
пока еще живой.
Колонны все мрачней,
за правду мы горой.
Я буду жить на дне,
ты сдохнешь, как герой.
Мы все желаем в лоб.
Ну что же, лечь так лечь,
коль невозможно — в гроб,
тогда хотя бы в печь.
Меж тем, кто создает,
и тем, кто разрушает,
есть та, что всем дает
и споры разрешает.

«Я КИНУЛ АПТЕКУ»

Каркает ворон,
обзывает вором,
наплевать на город, —
мне ништяк.
Голова болела,
жаловалось тело,
ломило, зудело, —
все прошло.
На гитарах бренчат,
я уеду в Чад,
заведу там чадят
черномазых.
Там воюет Хабре,
там дожди в октябре,
по такой-то жаре
ливень — в кайф.

МОНОЛОГ

Как отвратительны эти дома,
эти улицы,
которые бросают тебе под ноги,
ты увидела меня,
старуха тьма,
разглядела, что я выбрался
из своей берлоги.
О!
Каждый прохожий
норовит пройти мимо,
был бы у меня нож —
я всадил ему в спину нож.
Ишь,
трубадуры и херувимы,
куда они спешат,
поначалу не разберешь.
А!
Спешат они в ГУМы и универсамы,
запастись уютом, по три рубля килограмм,
мама, мама,
я тоже товар, меня надо поставить в универсам.
О!
Это кто такой умный,
в очках, с иностранной трубкой,
сейчас как врежу,
посмотрим, выдержит ли улыбка,
я впитываю эту город, как губка,
человек — ошибка эволюции,
значит, я тоже ошибка.
А!
Черт побери, сколько их,
разжиревших и красноглазых,
таких добрых,
«мальчик, ты хромаешь, у тебя не болит ли нога?»,
всех бы их сразу,
вот уж собственная шкура
мне трижды не дорога.
О!
Перезаразить бы их СПИДом,
но они берегутся,
бережливы и осторожны,
впрочем,
в нашей стране счастливой
и СПИДа найти невозможно.
А!
Перейти бы на корм подножный.
Дайте мне два рубля, —
доехать до Ленинграда,
девушка, у вас не найдется
полтинничка похмелиться...
Нет, такой щедрости
мне не надо.
Какие добрые лица!
О!
Старуха тьма,
возьми меня,
старуха тьма,
здесь вырастают
съедобные грибы на лохмотьях.
Люди распределяют корма.
Пять кило — тем, кто за,
двести грамм — тем, кто...
ВРЕТЕ!
МЕНЯ НА ПОНТ НЕ ВОЗЬМЕТЕ!
Я ПРОТИВ!
ПРОТИВ!
ПРОТИВ!
ПРОТИВ!

ЗУД НА КУМАРЕ

Каверзы разверзлись,
раскатали сеть,
мерзнешь, хоть и дерзок,
что ж, задире — плеть.
Здешние заботы,
замани их в зад,
зона после КЗОТа,
комары зудят.

Отгулял, комарик,
смерть твоя яс-сна,
лучше б не́ пил, арид,
красного вина.
Крылышко повисло,
обманула снедь,
не хватает смысла
за море лететь.

ВОЗРОЖДЕНИЕ ГРАЖДАНСКОГО СОЗНАНИЯ

Спускаясь в долину, мы видим сады, —
блаженная почва;
здесь символ — ограда, покой за труды,
предвечный, бессрочный.
Здесь гной шел из ран, изнуренная плоть
от гнуса гудела,
когда на вершине ты ждал, что Господь
возьмет твое тело.
Спускаясь в долину, мы видим сады,
но только не звезды,
дорога здесь мягче, — оставишь следы
и будешь опознан.
Здесь властвует страсть, пир заломаных рук,
забвение меры...
Отчетливей запах. Все дышит вокруг
лавандой и серой,
лавандой и серой,
лавандой и серой...
Спускаясь в долину, мы видим сады...

ДЕВЯТИКЛАССНИК

Птицы устают лаять,
карликовые пинчеры устают лететь,
над городом закат догорает,
повеситься, какая надежная твердь.
Мой старший брат припадает к истокам,
ему нравится бытие,
он припадал уже к стольким,
ё-моё.
Мой дядя разглядывает витрины
и рассказывает, где что не так,
он обошел почти все магазины,
дядя любит коньяк.
Я люблю школу,
правда, в школе любят меня не всегда,
лучшее место для укола —
падающая звезда.
Когда карликовые пинчеры перестают лететь,
птицы перестают лаять,
и это слишком надежная твердь
подыхает.

БАЛЛАДА

Я мечтал когда-то,
чтобы на мостовой росли цветы,
не умирали солдаты,
не торжествовали скоты
(и скотобойни, между прочим, тоже сошли бы на нет
в том мире, которого нет).

Все обернулось иначе,
невеста плачет,
хлеб горчит,
последние волосы стыдливо прячут
похудевшие бородачи
(надо заработать на жилье и харчи).

Многие попривыкли,
что «человек одинок»,
и не испытывают free love рытвинами
отечественных дорог.

В районной гостинице заварить чай,
бросить пакетик в крутой кипяток,
«ты не обламывайся, — ангел над ухом кричал, —
это Иркутская область, это еще не восток».

А избранные счастливцы дуют в дуду
на картонных улицах Катманду.

* * *

Европа трусит каждой рати,
любой шугающий — невротик,
последний шанс уже украден,
смерть скалится на повороте.

Грейпфрут горчит, но каплет соком,
любовь торчит, но дышит ядом,
нам слишком далеко к пророкам
и не положено к наградам.

Асфальт в жару желаньем пышет,
в нем кеды по завязку вязнут,
легко, как птица, взмыть над крышей,
но ангел соль насыплет в язвы.

* * *

Что неизбежно?
Смерть, бледная и худая, говорят, с косой,
как крепостная крестьянка, косит рядами
и ходит босой.
Развязка любви, нежная дева, томна и печальна,
перетирает слова,
принимает снотворное, курит ночами,
всегда права.

Что необходимо?
Работа, чтобы все текло не мимо, а тебе в рот,
существо противоположного мира
(проще, когда не пьет).

Впрочем, если верить во что-то,
данное сверх,
можно обмануть себя
и свою смерть.

* * *

Голова моя отяжелела,
осень празднует, — и права,
никому на свете нет дела,
как болит у меня голова.

Календарик, брюхатый мукой,
губит нежный, вальяжный зной,
хочет ревностью и разлукой
расплеваться октябрь со мной.

Ты болей, но не слишком тяжко,
наша участь ясней других,
или Сербского, или Пряжка,
или выдали, или под дых.

Эти странствия под циклодолом
по долинам сухих дождей...
...Прозвенит колокольцем холод
меж базаров и площадей.

СОНЕТЫ

I

Мир чересчур похож на поле брани,
сталь совершенна, — уязвимей плоть,
компьютер точен, но поймет Господь,
творенье не спасает от рыданий.

Невероятно время побороть,
чем ближе смерть, — глупее называнье,
ведь и любовь и самообладанье
всего лишь изнуряют нашу плоть.

Запутались пророки и приметы,
не сходятся вопросы и ответы,
а мы живем. И это очень странно.
Вдали людей, забытых и воспетых,
в саду, где вечером, в начале лета
костер дымит, как трубка великана.

II

Мир чересчур похож на поле брани,
спокойно почва принимает прах,
на трех холмах и на восьми ветрах
стоит обитель, — кладбище желаний.

И там, среди надежд, воспоминаний
живет, в каких, кто знает? — временах
длинноволосый юноша-монах
в кругу привычных служб и послушаний.

Закроет келью он неторопливо,
костер разложит, кажется счастливым,
и от добра уже не ждет добра...
Как будто он не видел этих взрывов,
далеких взрывов, бесконечных взрывов...
И стелется по небу дым костра.

* * *

Листопад. Автостоп.
Время смотрит вперед.
Кроме пьяных чертей, —
ни души на дороге.
Ты не бойся бессмертия
Это пройдет.
Завтра утром
мы будем с тобой в Таганроге.

Что за путь на Бердянск?
Так и воет тоской
по берданке лесной,
по свинцовой охоте
к переменам, к богатству, —
но бабка с клюкой
поджидает на ждановском повороте.

Листопад. Автостоп.
Время смотрит вперед.
Кроме пьяных чертей, —
ни души на дороге.
Ты не бойся бессмертия.
Это пройдет.
Никогда
мы не будем с тобой в Таганроге.

* * *

Там, где вдоволь полуразрушенных истин,
где лианы основ и прерывается пульс,
где каждый второй объясняет тебе,
насколько и от кого ты зависишь, —
там начинается путь.

Ты, кажется, опять перепутал, парень,
зачем только брал в руки брусок,
этот покос государев,
хоть травы здесь — самый сок.

Ах, королева, не хмурьте очи,
казнью отсвечивает ваш взор,
не то дело ночью,
когда затихает двор.

Спутаешь бредни — попадешь в сети,
полицейские взяли отгул — чаевые вместо городовых,
я предпочел бы любить тебя на рассвете,
когда расстреливают мертвых и растравляют живых.

Цыганочка, бери скорей колоду,
колодки-то не надели, но сроки-то коротки,
тот, кто не ищет броду,
подчиняется воле реки.

Идти по следам — бежать Великого Дао,
Великое Дао в том, чтобы не идти никуда,
но большинству из нас Великое Дао не нужно даром,
мы держим путь в проклятые, в прокаженные города.

На плечах — пепел Содома,
на устах — соль Вавилона. Лучше в дороге, чем дома,
под сенью предвечного лона.

* * *

Все, что шепчут в постели,
становится явью не вдруг,
это тоже заслуга —
не выпустить радость из рук.

Чем прочнее кольцо,
тем прельстительней шепот вдогон:
«Она хочет другого,
мечтает о ком-то другом».

* * *

Но ангелы летят,
свой соблюдая чин, —
какая грусть во всем.
Условий и причин
неутолимый ряд.
А люди все глядят,
потом заходят в дом
и зажигают свет,
и начинают петь.
Но ангелы летят.
Серебряным крылом
коснувшийся сосны,
заплакал серафим.
Он пролетает дом,
над домом вьется дым,
готовят люди снедь
и теплится очаг.
Но ангелы летят,
условий и причин
неутолимый ряд
свой соблюдает чин.
1987 год