* * *
Над Казахстаном роуминг навис,с любимою меня он разлучает.
Я странствую по бабам, как Улисс,
она, как Пенелопа, изменяет.
Три златокудрых в собственном соку,
она сакэ подносит им и хокку
с себя слагает, лежа на боку.
Зевает, еле сдерживая хохот:
Как все глупы — и я, и ты, и он,
и Бог над нами мудростью не блещет.
Ревнивый, он рассеял Вавилон,
чтоб мы слова любили, а не вещи.
* * *
Жизнь, взаймы тебе данную,верни с беспроцентной кармой.
Марат уплывает из ванны
в Стикс с Шарлотой коварной.
Висельник гадит в кальсоны,
с прибором кладёт на этот
свет. По верёвке Вийона
муравей с душою поэта
вверх ползёт. Дольше жизни
пред смертью секунда длится.
Люди, орлы и слизни,
сливаясь, меняют лица,
тела, конечности. Только
один в муравейнике Будда.
Вечно живёт и нисколько
не устаёт как будто.
* * *
Путь в тысячу линачинается в зарослях тысячелистника.
Где не догнал Ахилл
черепаху и впал в казуистику.
Я тысячу лиц
облаков покажу тебе лёжа у муравейника.
Глядя вверх, падай вниз
и вдыхай аромат подмаренника.
Меняется ли
этот мир, когда ты утекаешь в подземные
горькие сны и пчёлы
мечты о взятии зимнего
мёда тех лип,
что цветут в недоступности дивной у полюса?
На черепахе стоит
мир, с которым Ахилл рассорился.
* * *
Едет поезд по пейзажу, по пространству, по сугробу,поезд чешет, как цитата, как бегущая строка.
Пассажир выходит в тамбур, разминая сигарету,
он пространством недовольный, подозрительный субъект.
Объективно всё прекрасно, всё реально и железно.
Объективную реальность охраняет проводник.
То её ударит ломом, то на ключ её закроет,
он с реальностью сурово обращается, как бог.
Но субъект другого мненья,
нервный он и нетверёзый
в тамбуре стоит бормочет
и вдруг по матери кричит:
— Заебали вы меня, как пастух овечку!
Пусть железная эта хуйня улетит с моста в речку.
Объективная реальность иди нах!
Объективная реальность иди нах!
Быстро иди нах, кому говорят!
Тут проводник застёгивает китель
и отвечает, как строгий родитель:
Наша железная хуйня объективна,
а та, что в голове у тебя, — субъективна…
И блестящую эту дистинкцию
сейчас докажет наряд милиции.
* * *
Великий французский писатель Монтеньвсю жизнь занимался вопросом:
какой ветер лучше — в заду, в животе
или тот, что выходит из носа?
Скончался Мишель в своём замке Монтень,
до пенсии малость не дожил.
Три ветра стонали над замком в тот день.
Кюре молил «смилуйся, Боже».
Ушёл он от нас, но оставил вопрос
как вызов далёким потомкам:
как часто философ трубил во весь нос?
и пукал философ как громко?
Мы тоже не знаем ответа, Монтень.
Чихаем, рыгаем, пердим
И редко содержим себя в чистоте,
Но всё-таким мы победим.
* * *
Сойти с ума. Сознаться в преступленьи.Всем рассказать, где закопал топор.
Цитируя Паскаля и Монтеня,
подбить конвой на философский спор.
На волю слать туманные наброски,
мол, тварь дрожащая — не то что Бонапарт,
великим — розы, а ничтожным — розги,
бель арт — Юпитеру, а быдлу — лишь бильярд.
Прославиться у юношей казённых,
держащих здравый смысл у виска.
Помилованным быть, потом казнённым...
ритмична жизнь — тоска, скандал, тоска...
* * *
Если скомкать листок бумагиособенно не очень хорошей
желтоватой или даже обёрточной
выйдет сходно с портретом Конфуция
мудреца
который наблюдая следы на земле
выдумал 64 гексаграммы Книги Перемен
Достаточно шесть раз бросить на стол три монеты
и Конфуций расскажет
благоприятен ли брод через великую реку
Я поступаю проще —
написав ещё одно дурацкое стихотворение
сминаю его ладонью
и отбрасываю прочь:
старый китаец улыбается мне одобрительно из-под стола
Раз в неделю
я выметаю оттуда своих конфуциев
при помощи веника
Мы с дядей (фрагменты поэмы)
* * *
Мой дядя годился мне в отцыА больше он ни на что не годился
с собственной головой играл в прятки
как будто из птичьей клоаки
на свет появился
или из колхозной свиноматки
Я признаться не знал как к нему относиться
был ему матерью братом другом сестрицей
ну и конечно племянником
А он был маятником
не подвешенным ни к чему
А под настроение — памятником
Ильичу Эдмундычу просто старому хрычу
памяткой молодому бойцу
братской могилой двадцати шести удальцов
расписанием отменённых поездов
и к тому же знал по-латыни
dolce et decorum est умереть от обжорства в пустыне
По-русски же он утверждал
что женщинам следует отрывать языки
в исправленье ошибки Творца под вечер
шестого дня пришедшего к женщине в гости
с даром речи
Ясное дело дядя был гностик
«пидер гнойный!» — дразнилась шпана во дворе
когда он в шлафроке и с трубкой антрэ.
Я был поэтом а дядя писал стихи
Он был именем я — псевдонимом
Чем-то между Бомом и Бимом
Пушкиным и Винни-Пухом
аццкой смолою и серой в ухе
Между Патом и Паташоном
Между поп-артом и арти-шоком
Между пульверизатором и насосом
Между ног красотой и уродством носа
Как сказала некая Анна К.: колеса
поезда лишат меня репутации бляди
Как назло этот поезд сошёл с откоса,
машиниста отвлёк разговором писатель — мой дядя
* * *
Так мы с ним и остались бездарны,Хоть коммунизм вини, хоть анашу.
Он под крестом своим спит, как пожарный,
я к телефону не подхожу.
Кто позвонит мне: ещё один дьявол,
мол, продаёте славянский шкаф?
«Вы это про душу?». «Не знаете правил? —
нельзя называть её словом “душа”.
Она, по большему счёту, фиаско,
но имя ей дали — Пред Вечностью Долг.
Если вы с волка снимите маску,
кто испугается — вы или волк? »
Я понимаю. Недавно на речке
Видел священный водоворот.
Кто искупался в нём — знаком отмечен.
Я искупался и вот…
Был бы жив дядя — умер от смеха:
«Знание — сила, а сила — искус.
Не выставляй себя на потеху
переодетых чертями муз».
январь—сентябрь 2oo9