Зацепило?
Поделись!

Ёр и глум

М&Б (Мякишев и Болдуман)

опубликовано 25/11/2018 в 15:40

(Книга готовится к печати. Данную публикацию можно рассматривать и как неожиданное силлабо-тоническое приключение, и как своеобразный – развёрнутый – анонс.)

С Евгением Мякишевым я познакомилась через своего приятеля Виктора Ефимова, который почему-то привел меня на презентацию его книги. Надо сказать, что в этом событии (в том, что мы с Ефимовым там оказались, а не в том, что Мякишев там выступал) не было ничего закономерного: затащить нелюдимого Витю на литературное мероприятие было задачей, не имеющей решения, а тут он вдруг сам стал инициатором; к тому же вскоре мы с ним расстались, а больше, кроме Витьки, у меня не было ни одного общего знакомого с Мякишевым – они появились уже после этого события. Происходило оно в издательстве «Лицей» на Фонтанке под предводительством мрачного Евгения Антипова, похожего на демона из книги М. Елизарова «Pasternak». В этот вечер Мякишев, к моему удивлению, оказался не монстром с железными зубами (а по слухам из «Борея», дело обстояло именно так), а вполне-таки авантажным человеком, к тому же окруженным семьей. Здесь же оказался и Михаил Болдуман, который – как выяснилось позже – всегда приезжал из Москвы на выступления Евгения, и к тому же, насколько я помню, они практически всегда выступали вдвоем. Их выступления разительно отличались от заунывных поэтических заседаний всех остальных литературных сообществ и секций, где лично я никогда не высиживала больше 15 минут – там царила такая густая и плотная скука, что хотелось либо сразу же заснуть, либо, наоборот, предпринять какие-нибудь хулиганские действия, чтобы досадить этим бубнящим всякую заунывную скукотень поэтам, от одного вида которых сводило челюсти, как от кислого яблока. Надо сказать, что с тех пор картина мало изменилась, и нет никакой надежды, что она когда-нибудь изменится.

Миша Болдуман был намного ниже ростом великана Мякишева – вместе смотрелись они забавно, – но куда более ярок и лучезарен: круглые синие глаза навыкате, нос крючком, чегеваровский берет набекрень и еще черт-те что – когда как: то по-панковски выбритые виски и смешной ирокезик, то наоборот, длинный черный парик до лопаток.

По сравнению со скучной литературной тухлятиной членов всяких «Пенис-клубов», литературных объединений, больше напоминающих богадельни для умственно убогих, не говоря уже о самодеятельных коллективах вроде «Театра поэтов», совместные сессии Мякишева и Болдумана выглядели не как литературная тягомотина, а как какая-то буффонада и театр, но только лучше, потому как никогда не продолжались дольше часа – к тому же их было двое, а Болдуман при этом был не только веселым поэтом, но и блестящим актером.

Мы подружились с Евгением Мякишевым с первой же встречи, тут же в «Лицее» я познакомилась и с Болдуманом. Было это в самом конце 90-х. И вскоре выяснилось, что Мякишев все-таки – монстр.

Я направлялась на встречу с Витькой Ефимовым, который ждал меня возле памятника Пушкину на площади Искусств, как по дороге, на улице Белинского, меня перехватил Мякишев. Он откуда ни возьмись вырос у меня на пути, как гора, обойти которую было невозможно; у него было перекошенное лицо, белые от водки глаза и железные зубы. Вполне возможно, что у него еще были и железные когти на лапах – как у монтеров, которые карабкались с их помощью по столбам – такое я видела в детстве. Он потребовал, чтобы я немедленно повела его на свои деньги куда-нибудь бухать и жрать, и заклацал железными зубами. На это я показала ему пузырь вина, который я несла с собой, и сказала, что если он поможет мне побыстрей добраться до места встречи с Витькой, то за это я тут же отдам ему пузырь.

Тогда произошло следующее: Грызло пригнулось, подставив спину, и велело мне сесть на него верхом. И мы помчались в сторону Итальянской. По пути Мякишев на ходу пиздил огурцы и помидоры с лотков, а пораженные зрелищем продавцы молча смотрели нам вслед. У меня в ушах свистел ветер, и мне казалось, что он не бежит, а летит, и я боялась только одного: как бы мы не влетели в какую-нибудь стенку или автомобиль. Я сидела у него на спине с крепко зажмуренными от ужаса глазами, пока не услышала Витькин голос. Мы были в скверике напротив Русского музея, и Мяка аккуратно спЕшил меня на скамейку. Надо ли говорить, что я сдержала обещание: отдала домчавшему меня без аварий Жене пузырь, а Витька тоже пришел с пузырем, и мы сели на скамейку бухать. Учитывая, что этот фантастический галоп был совершен на автопилоте, чему предшествовал длительный запой, бутылка 0,7 доконала Мякишева, и он начал заваливаться под скамеечку. Этого мы не могли допустить и, поливая его минералкой, потащили домой – в «Нору» – в его квартиру на Казанской. К счастью, это было недалеко. Это сейчас воображение отказывается представить Евгения Мякишева в таком виде, так как он уже больше 10 лет занимается исключительно литературной деятельностью и спортом, бес пьянства покинул его навсегда, а сам он, как по волшебству похудев на 30 кг, превратился в стройного яппи. И никакой железной челюсти. Да и его «Нора» только сейчас представляет из себя образец респектабельного евроремонта, а тогда это был мрачный подвал, даже, можно сказать, – подземелье – с проваливающимися половицами и отсутствием ступенек, чтобы подняться наверх, в комнату: вместо лестницы там лежала доска без перил, по которой можно было залезть только ползком. Да к тому же еще и света не было – ползти надо было в полной темноте. Такого экстрима, как в тот день, у меня раньше никогда не было. Почувствовав родные стены, Мякишев окончательно превратился в монстра. Он запер свою нору изнутри на железный засов, навесил замок и практически в полной темноте начал все крушить вокруг сразу двумя поленами с двух рук под какую-то загробную музыку. Это был уже не ёр и даже не глум, а самый настоящий трэш. Силы были не равны – мы не могли препятствовать нечеловеческой мощи этих разрушительных действий, так как на пике алкоактивности алкомонстры качают энергию напрямую из преисподней, а здесь она, по всей видимости, была совсем рядом, поскольку «Нора» в то время сама по себе олицетворяла ворота ада. Витька Ефимов, который также был не совсем человеком (и не «Ангелом», как он сам себя позиционирует, а как раз таки – оборотнем) более или менее успешно уворачивался от летящих во все стороны предметов и частей мебели, а я незаметно поползла в сторону выхода, где мне удалось-таки отпереть двери узилища. Следом как-то вылез и мой товарищ, и мы бросились бегом, вдыхая воздух свободы. Но не тут-то было. Мы явственно ощутили, как за нами трясется земля: вибрация почвы была такой, будто сзади едут танки. Я буквально ощутила спиной огненное дыхание погони, оборачиваться было рискованно. Мяка несся следом, и земля сотрясалась под его прыжками. Сколько времени мы так бежали, а главное, в какую сторону – не могу сказать. Помню, как вбежали в какой-то Дом быта, в котором была столовая и, не сбавляя темпов, пронеслись сквозь лабиринты кухни и подсобных коридоров, не обращая внимания на крики работников общепита – насквозь – и вылетели через черный ход на другую улицу.

Зачем я это рассказываю? Затем, чтобы было понятно, что происходило в период расцвета ёра и глума на их исторической родине – то есть в нашем городе.

Вскоре после этих приключений ко мне явился с иголочки одетый Мякишев в дорогих ботах и слегка подшофе, предложил мне с ним пойти в кинотеатр «Спартак», который тогда еще не сгорел, с целью ознакомить меня с их совместным с Болдуманом творчеством. При этом он пообещал, что там он будет пить исключительно кофе и чай, а бухать не будет, а я, если захочу, то буду – и я пошла. Мы цивильно сидели на втором этаже «Спартака» в кафе, и часа через три я была почти что в теме.

Они занимались редким литературным творчеством. Миша – коренной москвич, а Женя – питерец. И вот, живя в разных городах, еще когда у них не было никакой электронной почты, не говоря уже о соцсетях, они писали друг другу письма в конвертах и посылали их по почте. Один напишет начало стихотворения – пошлет другу, чтобы он продолжил. Друг же, продолжив, высылает другу обратно, тот продолжает – и так происходит непрерывно. Таким образом написано бесчисленное количество совместных стихов. И это продолжалось не месяц, не два, а годами и даже, можно сказать, десятилетиями. В смысле больше 10 лет.

Таким образом, внутри жанра куртуазно-плутовской поэзии вырос новый тип стиха, который авторы условно назвали «ёр» и «глум», нимало не заботясь ни о структуре будущих совместных книг, ни, собственно, о смысле этих слов. Все это начиналось как игра, как игра и продолжалось вплоть до самой смерти Миши Болдумана в 2010 году. Эта игра не прерывалась никогда. Когда Болдуман приезжал к своему другу в Питер, они иногда приходили ко мне в гости. Были они у меня и вдвоем, а иной раз это была большая компания. Мякишев с Болдуманом практически сразу, как только оказывались за столом, доставали ручки и листки – и поехало. Остановить их уже ничего не могло. Я ни разу не видела этих людей, праздно рассусоливающих, подперевши щеку, «за поэзию», «за политику» или «за баб». Зато вот так развлекаться и развлекать других они могли часами в режиме нон-стоп. В результате этих очных и заочных сессий возникли ёр и глум, и их родиной следует считать СПб, а не Москву. Причина простая: при жизни Болдумана Мякишев в Москву ездил редко. В основном сюда, к нему в «Нору», приезжал Миша. Поэтому их совместные выступления также происходили у нас, в Питере, а не в Москве.

Итак, ёр и глум – это сокращения от русских глаголов «ёрничать» и «глумиться». Причем практически все словари настаивают на том, что «ёрничать» – это, во-первых, «озорничать», «повесничать», «развратничать», а, во-вторых, «насмехаться над кем-либо (чем-либо)». В то время как «глумиться» – это всего лишь «издеваться, насмехаться над кем-либо». Но, как бы то ни было, ёрничанье (ёр) при своей обязательной демонстративности всегда адресовано аудитории, не ограниченной конкретными рамками – семьи, социальной группы, соратников по работе или политическим пристрастиям. То есть ёр не может быть адресован, к примеру, гастарбайтеру, который у тебя делает ремонт, учителю, поставившему тебе двойку, обсчитавшей тебя кассирше. По-простому говоря, ёр – это то, что называется всем понятным словом «понты». Ёрничать можно сколько угодно, к примеру, стоя перед классом, не выучив урока, или сидя в театре, оскорбительно смеясь там, где все, наоборот, рыдают, или, на худой конец, сидя у телевизора, а также перед экраном монитора, читая посты и комменты, поражающие своей тупизной. При этом обязательно надо, чтобы было перед кем покуражиться, ведь «ёр» –это демонстративное поведение. А также он предполагает некоторые самоограничительные рамки – по вполне понятным причинам: такой вид поведения иной раз опасен и может вызвать ответные действия физического характера. Но это все – на уровне бытового поведения. А вот на уровне художественного поведения – тут уж можно отмораживаться по полной. Стихотворения наших уважаемых соавторов уникальны как раз таки тем, что в них нет, не могло быть и никогда не предполагалось никаких ограничений и самоограничений – это в полном смысле слова тексты без границ.

Глум от ёра отличается тем, что это – издевательство, имеющее точный и конкретный адрес: оно направлено в сторону вполне определенного лица (или группы лиц). Выражаясь понятным языком, глум – это стебалово, адресованное конкретному получателю.

В современной культуре примером глума всех времен и народов является бесконечный канадский анимационный фильм «South Park», где безо всяких пределов обстебано абсолютно все и вся: политика, религия, культура, социальные институты, семья, образование, медицина, индустрия развлечений, семейные ценности и межличностные отношения; Бен Ладен, Барак Обама, Буш, Мадонна, саентологи, миссионерство, пенитенциарная система, расовые ханжества, религиозные конфессии, обучение, а также все конкретные официальные и неофициальные лица, названные по именам и фамилиям, карикатурно изображенные и поставленные в высшей степени идиотские ситуации.

У Мякишева с Болдуманом также обстебано всё, что попадает в область обзора или полета воображения. Ёр и глум – это две стороны плутовской поэзии, уходящей вглубь смеховой культуры любого народа. Сейчас в русской поэзии, пожалуй, что и сравнить такое явление не с чем. Подавляющее большинство поэтов не могут к себе относиться иначе, чем на серьезных щах: достаточно прийти на любое литературное мероприятие или не полениться раскрыть любой «толстый журнал» (да и тонкий тоже): всюду пафос, мнимое глубокомыслие, которое всегда свидетельствует об обратном, а главное – невыразимая скука. Книги всех современных поэтов, которые продаются в магазинах, – за исключением авторов, которых можно посчитать по пальцам одной руки, – лежат там годами, пока не отправляются на кладбище – в какой-нибудь книжный сток.

Из окружающей меня со всех сторон современной поэзии лично я затрудняюсь привести какие-то не то что достойные, а хотя бы близкие аналоги такого рода совместной деятельности двух поэтов. Думаю, что надо выразиться даже более определенно, чего уж тут: таких примеров нет. Ну, а кто же тогда в русской поэзии занимался чем-то подобным, кто умел писать такие сочные, изощренные, разнузданные тексты, вызывающие хохот? Кто-кто, Пушкин – вот кто. Если только не относиться к нему, с одной стороны – как к герою анекдотов, а с другой – как к неприкосновенной священной корове («Пушкин – это святое», «Пушкин – наше все») – и поэтому никого даже с ним сравнить не смей! Если забыть про дурацкие обывательские штампы типа «Пушкин – гений» и школярские «Пушкин-Хуюшкин», то Пушкин-то как раз такие издевательские стихи начал писать, еще учась в Лицее, про своих друганов – про Кюхельбекера, например. А уж когда подрос, то обо всех, о ком не лень и кто под руку попался: опять и снова – о друзьях, о женщинах (часто – по их просьбе), о всяческих госслужащих, солдафонах и обо всяких мудаках. И, разумеется, о себе – это в первую очередь. Никаких цитат и ссылок приводить не могу, потому что наизусть не помню, книг Пушкина у меня дома нет, а в Интернет лезть лень. Вот если бы я школьное сочинение писала, то уж пришлось бы сходить в библиотеку или в «Буквоед». Но прошли те времена. А цитаты пусть приводят профессора, пушкинисты и добропорядочные граждане, которые искренне возмутятся таким отношением к «солнцу русской поэзии». Может быть, тогда они возьмут с полки томик Пушкина – уж у каждого из них-то он точно есть, раскроют его, и их взгляд упадет как раз именно на какую-нибудь эпиграмму или на альбомный стишок какой-нибудь красотке, или молодому светскому балбесу, или его престарелой, но кокетливой маменьке; а может, на глаза попадется дружеская пикировка с приятелем, с которым накануне Пушкин бухал или ходил по бабам; а то и – бери выше – «острая сатира», как говорили в школе, на какого-нибудь Булгарина или, как его – Бенкендорфа. А то и на самого царя. И тогда такой читатель сразу поймет, что сравнивать каких-то Мяк и Болдумашек с Пушкиным не только можно, но даже нужно, потому что Пушкин тоже, как и они… (то есть, наоборот: они – Болдумашечка и Мякишев, так же, как и Пушкин) – короче, Пушкин тоже занимался всяческим ёром и глумом, да еще как! И вслед за ним так основательно, наверное, больше никто. Или кто? Ну вот – теперь понятно, кто.

Теперь хочу объяснить, зачем эта книга нужна народу. Ну, во-первых, она толстая и красивая. Ее можно использовать в различных целях. В качестве подарка, например. Во-вторых, она наследует классическое русское стихосложение и Пушкина – а до этого Пушкина имели право наследовать только всякие пархатые пушкинисты и учителя литературы в своих далеких от интересов народа целях. В-третьих, здесь содержится настоящий, ничем не разбавленный русский язык, а не стерильная выжимка из него, не имеющая ни вкуса, ни запаха, не говоря уже ни о каком градусе, напрочь отсутствующем во всякой сегодняшней поэзии. Ограничивать язык и загонять его в стойло законов и запретов – это любимое занятие всяких чиновников, которым больше нечем заняться, а надо изобразить видимость работы. Еще этим любят заниматься гопари и люмпены, которые на глазах своих детишек бьют друг друга до смерти, сопровождая свою агрессию бытовой словесной грязью, но активно протестующие против «мата» в фильмах и книгах. Самые большие борцы за «чистоту языка» – это уголовники и всякий прочий полукриминальный сброд: их культура не только не приемлет «мата», но именно она стоит на страже «всего святого»: религиозных, семейных и «нравственных» ценностей («мать – это святое», «дети – это счастье», «в березовой роще белую церковь хочется построить» и так далее). Их кумиры поют отнюдь не о пьяных уличных драках, изнасилованиях и не о том, как кто-то лежит под шконкой, сидит у параши или, наоборот, жарит на зоне петухов, а о любви к матерям, верности женам, умилении детям, преданности богу. И вот это как раз и есть – в сочетании с агрессивным навязыванием своей лживой и пошлой эстетики – самый настоящий кабацкий блатняк.

Так что эта книга заставит вспомнить настоящий живой русский язык, а не тот, который навязывается приблатненными борцами за его «чистоту», а также университетскими пенсионерами, подавшимися в чиновники. Эта книга необходима и молодежи, чтобы хотя бы некоторые из них знали, что не вся поэзия – это заунывная и тухлая шляпа, как они справедливо считали до этого.

Наташа Романова,
лауреат ГРИГОРЬЕВСКОЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ ПРЕМИИ 2012,
филолог, нейрофизиолог, руководитель и автор курса Школа грамотности Романовых
.



ПРО ГЕХУ

В преддверье сибирской тайги,
В отрогах Алтайских предгорьев,
В холопах у Бабы-Яги
Служил вечнопьяный Григорьев.
Но поездом с бурым углём –
Тяжёлым товарным составом –
За длинным халявным рублём
Он лихо махнул с ледоставом
В промозглый, смурной Петербург…
И в поезде том на досуге,
Хранясь от морозов и пург,
Он так танцевал буги-вуги,
Что уголь попАдал в кювет,
А поезд чуть с рельс не сорвался
И с курса не сбился. Но нет –
До Питера всё же добрался!..
В беспамятстве Баба-Яга
Колотит костяшками ступу:
«Какого я в доме врага
Пригрела! Какую залупу!
Григорьев, задроченный гном!
Ведь был мне – слуга и приятель!
С каким я связалось говном!..
Ты видишь, Ты слышишь, Создатель!..»
Создатель, настроив ушко
На дикие вопли с Алтая,
Подумал: «Нам всем нелегко
С Григорьевым…» Всё. Запятая.

ОЗЕРО ЧАД<О>

Посвящение Николаю Гумилёву и Наташе Романовой
На таинственном озере Чадо,
В самосаде прибрежных осок,
Рыбаки обнаружили чадо,
Заглянув за отлогий мысок.
Чадо – женское, девочка-чудо,
Лета малые – годика три,
С носу сопельки, видно, простуда…
– На-ка, спиртом её разотри, –
Говорит обнаруживший чадо

Евдокимыч – старейший рыбак…
– Евдокимыч, да ладно, не надо…
– Не пизди, неучёный мудак.
Вот те спирта баклажка, и чё ты? –
Растирай, не стесняйся, сюды…
Эдак, так вот, вот эдак вот, вот и…
Но смотри – не касайся манды.
Но промашку рыбак деревенский
По природному зову земли
Совершил – и в неразвитый женский
Детский орган задвинул грабли…
Вмиг дитя превратилось в старуху,
В смертоносную жабу болот,
Евдокимычу в вислое ухо
Провизжав: – Ах ты, ёбаный в рот,
Хули ты массажисту советы
Неуклюжие, псина, даёшь?
Мне же было по кайфу!… Но это
До пизды тебе, сука!…
– Пиздёж! –
Возопил Евдокимыч. – Паскуда,
Ворожея зелёной воды,
Убирайся отсюда, покуда
Всей бригадой не дали пизды!
И ушло волосатое чудо
В приозёрную гиблую муть…
Коль ты будешь на озере Чудо –
Эту притчу мою не забудь.

* * *

Наташе Романовой на Новый Год (Свиньи)
Нет ни начала, ни конца
У поздравлений наших…
Желаем просто пиздеца
Романовой Наташе!
В хорошем смысле чтоб пиздец
Сопровождал по жызни,
Как хрен – свинячий холодец
В заснеженной отчизне…

БАНКА

Опьянённый любительским пивом,
Я склонённый стою над Фонтанкой.
Наблюдаю за дивным я дивом –
Оловянной консервною банкой,
Что не тонет, хотя из металла
И бока, и округлое днище,
Отражается в коем устало
Бородатое чьё-то еблище.
Не моё ли? – мелькает догадка. –
Но уж больно лоснится и мерзко,
Ухмыляется приторно-гадко,
Кажет зубы неровные дерзко,
Изрыгает огрызки речений
Неприличного, бранного свойства;
В бороде его – крошки печений,
А в глазах у него беспокойство,
Беспокойство нездравого толка
И отсутствие здравого смысла;
Цвет, как шкура тамбовского волка
Или редька, которая скисла
И покрылась кухонною пылью, –
Только нос жизнерадостно-красен,
Истекающий слизистой гнилью…
Я ли это? Ведь я же прекрасен, –
Пусть и вправду крупны мои формы, –
Чист я кожей и светел я взором,
Нос – в пределах естественной нормы,
Зубы – ровный забор без зазоров;
Борода, распушившись приятно,
Придает мне античное что-то;
Аккуратна она и опрятна –
Ни печения в ней, ни блевоты –
И улыбка моя – симпатична!
Речь – стройна, как младая испанка! –
Что ж ты этак меня нетактично
Отражаешь, консервная банка?
Что же, сука ты бля, так облыжно
На живую клевещешь природу?
А возьму-ка я, знаешь, булыжник
И метну его, видишь ли, в воду…
Взял. Метнул… Вместо дивного дива
Пузыри да круги по Фонтанке.
А пойду-ка еще выпью пива
Банки три. Только – правильных банки!..

ИНДИЙСКИЙ РЕСТОРАН

«Я помню свой визит
В индийский ресторан», –
Сказал мне паразит
известный, Болдуман, –
«Я ложку только съел
Индийской их еды –
И тотчас охуел
От ейной остроты!..
Раскрыл тады я пасть,
Как сказочный дракон,
И стал туды я класть
Галлоном за галлон
Холодное пивко –
А всё костёр горел...
Индусам-то легко,
А я совсем взопрел,
Покуда потушил
Безудержный огонь!
Полбочки осушил,
Как после скачек конь».

ОРДЕН ПОДВЯЗКИ

«Honi soit qui mal y pense»
– Пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом плохо, – сказал галантный король.
– Пусть умрёт тот, кто подумает об этом плохо, – уточнил инвизитор.
– Но пусть будет вечно жив тот, кто подумает об этом хорошо, – возвестил апостол новой религии.
«Они сва ки малипанс –
Они, они сва!»
Так, взлетя на Монпарнас,
Ухает сова.
Так на площади Пигаль
Воет трансвестит,
Так в трубе Пале-Рояль
Ветер нам свистит.
«Сенкью, сенкью вери мач,
Сенкью, сенукью, ве!»
Так английский регби-мяч
Бегает в траве,
Так безбашенно Биг-Бен
Бьёт в колокола,
Так палаты лордов член
Делает дела.
«Гитлер, Гитлер хенде хох,
Гитлер, Гитлер хе!»
Вот мой всеязыкий вздох –
Лучший стих в стихе.

free flight

Мы можем налить тебе – если зайдёшь –
И водки, и браги хмельной...
Но – тут – будь готов – чей-то храп и галдёж,
У нас здесь всю жизнь выходной...
«Работа» – мы знали такие слова –
Но – в детстве, довольно давно,
У нас просветлилась слегка голова,
И мы прорубили: говно!
Говно вся работа! Работник есть раб!
А мы – не рабы – господа!
Покуда на свете достаточно баб,
Травы и бухла – никогда!
Должно быть, в далёкой Америке, бля,
Ты, брат, на голодном пайке,
А это, конешно, маздай и фуфля
От русских берёз вдалеке.
Здесь можно хоть выпить берёзовый сок,
Коль бабы бабла не дают,
А можно отъесть мухомора кусок...
И всё – обеспечен уют!
Уют и спокойствие, вольный полёт
«к незримым в потёмках мирам»...
И нам сладкозвучная лира поёт:
«Та-рам-та-ра-рам, па-ра-рам».

Through the Looking-Glass, and What Сolonel Found There

Полковнику
Отель «Метрополь» – это тот же некрополь
полковников чорной зимы…
Представь: год 20-й, промёрзший Петрополь,
И негде взять денег взаймы,
Все банки разграблены, всех спекулянтов
Повесили в Летнем саду –
Отель «Метрополь»… Ни шелков, ни брильянтов,
Ни вин в большевистском аду –
Одни лишь чекисты в потёртых кожанках,
Бандиты в кепье набекрень,
Да пьяные шлюхи на койках-лежанках –
Такая махровая хрень.
Где люстры? Ковры? Гарнитур из Марселя?
Гарсон из Парижа? – в чека!
Железный Дзержинский, лиловый от хмеля,
Льва Троцкого злая рука,
Сен-Жюста-Ульянова бред фанатичный –
Вот Троица наша теперь…
Но чорный полковник идёт, симпатичный –
Толкает заветную дверь –
А там – и рейнвейны, и пуфы из плюша,
И сам Государь подшофе,
Бароны, и графы, и фрейлины в рюшах…
...По кайфу, что есть в галифе
Ключи от заветных дверей в Зазеркалье
И пропуск в иные миры…
Ну что же, полковник – ответствуй, каналья,
Припёр нам оттуда дары?!

ПАМЯТИ ДОКТОРА ОРЛОВА

Заснулось – сплю… И вот те раз!
Является кошмарный сон:
Орлов (покойник), пидарас,
Как будто он, гондон, – garҫon
В cafe-chantant, а я – во бля! –
Шарль Азнавур, но не совсем,
Абсент сосу, «gitanes» смоля…
Часы показывают семь
Минут седьмого… Я ему
Кидаю типа: «Эй, garҫon!
Где addition? И почему?!»
А он мне: «ЕМъ, всё это сон!»
Но я парирую: «Вперед!
Вставай-ка раком, vieux connard!..»
Бывает – в Питере пропрет
Парижем вскормленный кошмар.

СТИХИ без МАТА

Академику Плуцеру
Дорогой Академик, далёкий дружок,
Что-то мало в продаже твоих словарей…
И ценителей русского мата кружок
В депрессухе… издай-ка ещё поскорей
Пару-тройку объёмных солидных томов,
Да и диссер кропать уж, наверно, пора,
Чтобы клизмой для консервативных умов
Вечно были твои испражненья пера!

Хочешь с матом стихов? Получи, пиздосос,
Распиздяй, уебан, хуепутало, блядь!
Только мы зададим тебе важный вопрос:
Сколько нам за лексему ты будешь башлять?
Эти верхние строчки – бесплатно пока,
Просто как образец посылаем тебе,
А последняя – бонусом будет строка:
Ёб ебя ебиврот ебимот уебе!!!

ПЕРВОАПРЕЛЬСКАЯ ИСТОРИЯ

Раздаётся звук печальный, я встаю с улыбкой сонной,
Открываю дверь – начальник мой стоит; демисезонный
Плащ на нём просторномягкий, а в руках – бутылка шнапса;
Изучив основы магий, говорит он слово «грапсо»
Вместо «здравствуй», вот скотина... Я зову его обедать,
Ибо время. Половина всей еды – ему. Отведать
Я надеюсь мерку шнапса или лучше полбутылки
Засандалю разом, на спор. Я раскладываю вилки,
Ложки, рюмочки, сервизы, нож спецьяльный для икорки,
В сеть включаю телевизор, на экране – мочат корки,
Травят байки, гонят речи... Мой таинственный начальник,
Приобняв меня за плечи, тусклым голосом печальным
Тихо шепчет мне: «Евгений... к нам вчера пришло заданье –
В сжатый срок, без промедлений – дней за семь – разрушить зданья
Эрмитажа, Ленсовета и Казанского собора...
Я решил: возьми-ка это на себя... Тебе на сборы –
Два часа... На нашем складе есть различные устройства.
И не надо, Бога ради, мне тут нервное расстройство
Имитировать... Евгений, я ведь знаю – ты же сможешь...
Ты ж любое из строений на кирпичики разложишь
Кулаком своим неслабым... Ну а я... Мне как-то сложно –
Понимаю, что пора бы мне от комплексов – возможно –
Избавляться – но, признаюсь (тут он выпил рюмку шнапса) –
Не могу... я заикаюсь, даже просто слово «грапсо»
Говоря – а тут – разрушить то, к чему привязан с детства...»
Тут он начал хищно кушать колбасу. – «Тебе в наследство –
Если справишься, Евгений, – я оставлю бриллиантов,
Разных древних сочинений двадцать восемь фолиантов –
Орден Льва тебе повесят – я скажу о том Магистру –
Только справься... дней за десять, пусть не семь...» и тут же быстро
Съел обед, и даже крошки – самой мелкой – не оставил.
Сгрёб со скатерти ладошкой и проворно в рот отправил.
Проглотив же, непристойно скаля зубы – засмеялся:
«Пошутил я. Спи спокойно». И ушёл... А я остался.

АБСТИНЕНТНЫЙ БУКВАРЬ

Бывший поклонник Бахуса Ащ Дущинз, завязав
наконец, решил пополнить ряды борцов за трезвость. И написал
антиалкольный букварь с двустишьями примерно такого уровня:

«Алкоголизм есть враг здоровья,
Пей лучше молоко коровье!»

«Баран и тот умней живёт,
Поскольку только воду пьёт».

«Жена непьющая – то ценность,
Ты не бросай в грязь драгоценность!»

«Щука зубы поломала,
Закусить она желала» и т.д.


Он и нам предложил поучаствовать в этом проекте.
Болдуман, всосав на эту тему бутылёк коньячку, предложил накатать
алфавитный акростих Дущинзу в ответ. Я – даром, что не пил –
охотно согласился:

Огорчим тебя, Саша, но ты не грусти –
А работай над рифмой и словом!
Твой букварь – это полная шняга… прости…
Лакирнём это дело «Столовым»!

АБСТИНЕНТНЫЙ БУКВАРЬ

Алкоголик Саша Дущинз
Был поэтом, и неслабым:
В альманахи был допущен-с,
Гнал свои телеги бабам,
Добиваясь – и успешно –
Ебли с плясками и свистом,
Ёбтыть – пусть и небезгрешно
Жил он полным похуистом,
Затравив свою печёнку
Иностранной бормотухой,
Йогой и вонючей жжёнкой,
К бесконечному бочонку
Лихо льнул под вечной мухой –
Мы его считали – братом!
Но решил весенним утром
Он вдруг стать аристократом:
«Пить не буду – «Камасутром»
Развлекаться – тоже – наху…»
Словом, стал отнюдь не лордом -
Третьесортному монаху
Уподобился… И – гордым,
Фанфаронски-гордым шагом
Ходит нынче по отчизне –
Цаплей с абстинентским флагом –
Чвяк-чвяк-чвяк ваще по жизни!
Шняга, Дущинз! Что за шняга?
«Щука зубы поломала»…
Эк ты скурвился, бедняга!..
Юность минула, пропала
Яркость строк… Терпи, бумага!..

ПРАВЕДНОСТЬ

– Чем больше я сплю, тем я меньше грешу, –
Сказал мой приятель Евгений – монах, –
Ну, разве слегка покурю анашу –
А так – я ведь облако просто в штанах!
А коль недоспал – то, спустившись во двор,
Я всем раздаю кренделей от души!
Да… Я недоспавший – разбойник и вор!!!
– Ну ладно, Евгений, доспи… Не греши!

ПОЭМА о БУРАНЕ

В одном досужем разговоре
В дрянном приморском ресторане
Тот, кто ходил когда-то в море,
Так мне поведал о буране:
«Буран, приятель, это – круто –
Да ну его кальмару в жопу...
В Карибах мы ловили спрута:
Потом по траверсу, в Европу,
Везли в Палермо на продажу...
Был шторм. Вовсю стонали реи,
Бом-стеньги, фоки, гроты – даже
На них висящие евреи –
Наш боцман был антисемитом –
К всему привыкли, а – поди ты! –
Стонали... Стрелка на компасе
«Пиздец» показывает... Тросы
И шкоты рвутся... Пидорася
Полы на палубе, матросы
Блюют на белый китель кэпа,
Сам кэп, гляди, в штаны насерит –
И тут держи покрепче кепи,
А то снесет!.. никто не верит!.. –
В гальюн влетает, понял, чайка!
(Нет, якорь в хуй мне! – буревестник!)
И, клюнув в румпель кока Майка, –
Он хезал там – «Матросский вестник»,
Что кок в подтирку взял с собою,
Клювом схватив, умчался в дали!
И тут же – небо голубое!
Чтоб сто китов меня ебали...
Бушприт мне в сраку, галс мне в глотку...
Не веришь, крысель сухопутный?!
Поди-ка, расплатись за водку...»
И он заснул с ухмылкой мутной...

Стихи про дойщика Пальчева

Кто живет как скотина, ебётся как конь, пьет как лошадь и спит как собака
Под забором в грязи – кто скулит как последний премерзкий койот,
У кого до того разработана толстая склизкая срака,
Что туда без сомнения хуй бегемота войдет?
У кого к голове приспособлены длинные трубки,
По которым течет непонятный простому народу раствор? –
Это Пальчев суровую кару несет за былые проступки –
Педераст, зоофил, проститут, малолеток растлитель и вор,
В бытность дойщиком сытно сосавший коровье тяжелое вымя,
Отчего у совхоза «Заря» охуительный был недодой,
Опозоривший честной династии Пальчевых славное имя
Тайной пагубной связью с пахучей коровьей пиздой...
Зоофилов – сиречь коноёбов – по нашей отчизне просторной немало,
Но едва ли похвалится кто, что буренка от хуя его понесла –
А в совхозе «Заря» – посмотри на любое телячье ебало –
Каждый – вылитый Пальчев, до мелких деталей... И несть им числа.
Весть об том феномене дошла в невъебенно высокие сферы науки –
В институт Генетических бедствий Академии Главных наук –
И секретных сотрудников цепкие, липкие, ловкие руки
Изловили мутанта – примерно, как мух изловляет паук.

Друзья. Диптих.

Злодею & дохтуру Легезе
1.
Друзья уходят – сука бля –
Как две большие вши;
Бегут – как блохи с кобеля,
Уходят от души.

Мы смотрим вслед, мы курим дым,
Мы думаем о том,
Что дом открыт наш и седым,
И ёбнутым притом.

2.
Друзья ушли и – заебись –
Прикольно, нормалёк,
А мы сейчас курнём на бис.
Есть спички? Уголёк?
Ведь зажигалки все пиздой
Накрылись на ура...
Друзья погнались за звездой,
Чей свет – позавчера
ещё сиял, ещё манил,
А ныне он – обман,
Всего лишь дырка средь светил...
Продолжи, Болдуман.
Друзья приходят – как пиздец,
Как кризис, как дефолт –
И мы решаем – наконец –
Забить на это болт:
Но нет болта у нас – увы –
Забьём-ка мы косяк –
Косяк отборнейшей травы –
И будет всё ништяк.

Salut

Расстаёмся с тобой, дорогуша, адью, –
Ты в метро (если пустят), а мы – на покой –
Уж неси осторожно себя – как бадью –
И придерживай бережно сбоку рукой.

Если в Питер захочешь приехать – давай –
Призадумайся – нужно ли это кому...
Ты ж того и гляди – попадёшь под трамвай,
И не надо меня вопрошать «почему».

О ЭКС-ВОЗЛЮБЛЕННОЙ ХЛЮЛЯ

Малёха ошвабрилась Катя Ракша,
Обвисла сисярами, вздулась брюшком,
Но если – как надо – курнуть гашиша
И сдобрить его по уму портвешком –
То, в общем – секс-бомба – еби не хочу!
Хоть, правда, с похмелья – такой отходняк,
Что впору бежать без оглядки к врачу,
Чтоб вдул антидот суперсрочный в веняк.

Дневник секретаря Гуревича

(диптих)

1 Позвонил сегодня Севе бизнесмен из Могилева,
Предложив купить по факту двадцать две цистерны пива.
Он пиздел по телефону... не сказать, чтобы хуёво.
Но немного как-то косо и слегка как будто криво.
Я ему неторопливо и подробно – достоверно
Объясняю: «Севы нету, он ебётся в тайном месте,
Водку жрёт по полной схеме, заблевал квартиру скверно...
Кстати – хер из Могилева – одолжи-ка тысяч двести!»
Непонятливо замолкнув, бизнесмен, сопя сердито,
Говорит: «Маркетинг-лизинг, оптом в розницу по факту,
Спонсор-менеджмент-кредиты...» Я ж ему: «Блядь, а иди ты
В сеть мучительных раздумий... Поучительный мудак ты,
Образец хрестоматийных легковерных распиздяев,
Хули ты связался с Севой – неужели ж ты не видишь, –
Возопил я негодуя, – что подобных негодяев –
Как Гуревич – ты не сыщешь и в краю, где все на идиш
Говорят – а уж в России – он иголка в стоге сена –
Добросовестный наёбщик петербуржских граждан честных,
Продающий вместо водки питьевой раствор пургена
И химической науке компонентов неизвестных».

2
Только лёг я спать усталый – раздаётся звон настырный:
Секретарь трудолюбивый, я снимаю чётко трубку
И в неё провозглашаю, издавая запах сырный
(Я сожрал весь сырный соус): «Dear Miss! Соси залупку –
Поясняю: Севы нету, он ебётся в тайном месте,
Водку жрёт по полной схеме, заблевал квартиру скверно...
Кстати, милое созданье, отчего б с тобою вместе
У Гуревича в квартире не оттрахаться примерно?
Пусть он где-то зависает, пусть он разные гешефты
Там обделывает круто на лихие миллионы...
Он квартиру мне оставил... Понимаешь, в общем, шеф-то
Я теперь в квартире этой... здесь и водка, и гандоны,
Холодильник полный хавки и кровать персон на восемь...
Я, признаться, обкурился косячком неслабой травки,
Но, пожалуй, приходите... По-марсельски отбарбосим,
На фигуры недостатки сделав нужные поправки».

Размышления секретаря Гуревича, не вошедшие в дневник

Гуревич ебётся с мучительной девушкой Аллой.
Со временем я её тоже неслабо отдрючу –
Гуревич навряд ли меня превосходит по фаллу,
По силе эрекции тоже, пожалуй, я круче.
По массе яиц конкурент у меня – не Гуревич,
А слон африканский – при этом достаточно крупный...
Я строен, как мачта, и статен, как юный царевич,
И много приятней мой розовый колер залупный!

ЮБИЛЕЙ

Лене Элтанг
ДР прошёл весьма успешно. Явились добрые друзья,
Слегка побитые, конешно, недобрым временем, я-я.
Шесть дам и, м-да, два корифана + именинник – пупс земли.
Коньяк. Торт «Прага». Брют. Лафа, но…похмелье зиждилось вдали.
И вот уже почти полгода, я опрокинут в гущу тьмы –
В кривые щели небосвода, в косые сети кутерьмы.
Я провожу в воздушных ямах дни жизни – сумрачные дни,
Приди ко мне, Великий лама, и тайну жизни проясни,
Чтоб мой грядущий день рожденья не омрачился бодуном,
И чтоб царило наслажденье в моём виталище хмельном!

ПИЗДЮЛИНА ПРОСТРАНСТВА

Не успел скудный северный свет просунуть свои трепетные лучи в Нору, как за окном – в утренних сумерках – раздался подозрительно-радостный (с явным московским акцентом) приветственный хрюк. Действительно, кто, кроме Болдумана, способен так ненастойчиво-деликатно – в такт ноябрьской мороси – подхрюкнуть под дверью? Тотчас я открыл калитку и ответственно хрюкнул в лучших традициях культурной столицы. Мы стали (по непонятным причинам) рассуждать, почему и как дают пизды разным людям, и родилось следующее.

Кому и как дают пизды – вы знаете, наверно,
А нет, так мы – туды-сюды – подробно-достоверно
Расскажем вам: бывает так – чужилам-инородцам
Суют под рёбра и в пятак, а то и письку в рот сам.
Бывает, что пизды дают отъявленным героям –
Их уважительно, но бьют, притом – построив строем,
Но это редко… на войне… в огне – на поле брани,
Девахи могут дать вполне – к примеру – на диване,
Ещё менты дают пиздов при помощи дубинки,
Причём – по нескольку пудов, по попе и по спинке,
А то навесят от балды, по селезёнкам-почкам
Такой безудержной пизды, несущейся по кочкам,
Что после – вянут доктора над посинелым телом…
Стишок заканчивать пора. Продолжим между делом –
О том – как мы её даём – мы хвастаться не будем,
Но мы даём её вдвоём, вдвойне – поганым людям,
Хорошим людям – не пизды, а счастья и веселья,
А вот плохим – туды-сюды… Особенно с похмелья.

БОЛДУМАН УЕЗЖАЕТ

– Прощай, Петербург, – говорит Болдуман, –
Не знаю, вернусь ли когда...
Мне грамоту ныне прислал атаман:
Грядёт Золотая Орда!
Я должен немедля идти на войну!
– Да ну, блин, какая война ?!
– Идёт татарва – вот тебе и «да ну»!
Кто скажет Мамаю «хуй на!»?
Ты, Мякишев, что ли, ленивый сурок?!
– Какой же я, ёптыть, сурок?
– Уж точно не знаю, но жёсткий урок
Орде приготовил я впрок.
Походу – колчан у меня за спиной,
А ты не заметил его!
А меч-кладенец мой калёный, стальной,
Я, блядь, воздымал для кого
В порядке приветствия, ёбаный стос?
Слышь – конь мой в прихожей заржал!
– Ну, если заржал, то тогда не вопрос –
Бери мой булатный кинжал.
Тебе, сотоварищ, я так накажу:
Гноби басурманов, гноби!
Я тут за компьютером чуть посижу,
И сам поддудонюсь, мей би!