Зацепило?
Поделись!

ДУН! ДУН!

опубликовано 16/03/2002 в 17:23

1.

И вот она передо мной, злоебучая Москва! Распускаются синими цветами салюты, гудят, как пчелы в улье, народные гуляния, безостановочно воют ментовские сирены. И кого это они ищут – а? Не меня ли вы ищете, ребята?

Неделю тому назад я вылез из грузового отсека самолета и чувствую себя выжатым лимоном, которому уже некуда дальше кукситься, верблюдом, которого насильно пропихнули через игольное ушко, а затем передумали и вытолкали обратно. Бог знает, кому это было нужно!

Хочется горячей еды, убойных наркотиков, ядерной катастрофы, пули в лоб, веселой вечерины, и чтоб все было по–старому. Эх! Настроение – хуже некуда. И надеяться не на что. На чудо, может быть. Но чудес не бывает, не бывает чудес так часто. Лимит волшебства исчерпан. Так что… катись оно все!

Ладно, сажусь за комп, в комнате несет гарью, стола не видать под тоннами пыли и горелой рухляди. Открываю файл и тяжело задумываюсь.

Что может быть неуместней сейчас, чем воспоминания? Но они уже лезут изо всех щелей, стучат в простенках, ноют в ушах, жмутся тенями, вспыхивают ангелами, скалятся бесами под потолком, покрытым копотью и слизью. Боже ты мой! Дай мне! дай мне вспомнить! Какими же они были? Какими же были люди лет десять назад, до моего бегства? Напрягаю память, но ничего путного на ум не приходит. То ли изображение заплевано обмылками тоскливого детства и беспокойной юности, то ли я и понятия никогда не имел, какими они были. Ни черта, ни черта не видно!

И все таки – да, люди были другими. Старомодными и вообще людьми. Противными, славными, глупыми, уродскими, веселыми, поехавшими, грустными, пьяными, блядскими, подлыми, сногсшибательными, враждебными, своими, никакими. Но были ведь! Разумеется, они ходили в театр. Разумеется, они напивались в ресторанах. Некоторые трахались в гостиничных номерах, путаясь в вульгарных бра. А некоторые совершали преступления, прямо-таки на центральных площадях, прямо-таки в переулках.

Помню, как когда-то давно я зашел в церковь. Честно говоря, без особого повода, было по пути, вот и зашел. В полусумраке молящиеся слушали проповедника - молодого и красивого. Он говорил много, со вкусом, со знанием дела. И, хотя я его и слушал-то вполуха, просек, к чему он гнул. Мир, возглашал священник, старательно и планомерно катится в тартарары. Кажется, я тогда подумал: «какая скука!» И вышел обратно на улицу. Сколько мне тогда было лет? Вычислить нетрудно. Тогда я уже сбежал из дома в прокуренную общагу, и пережил первый приход, пользуясь общей иглой вместе с подружкой-художницей Ленкой Вышибиглаз. Она сидела напротив и смотрела, как меня тащит. И все спрашивала: «Кйфова, да? Кайфова?». «Ага», - отвечал я.

Но теперь ничто не имеет значения, ни-ка-ко-го. Церкви переоборудованы в психологические центры и трудовые биржи, театры давно расформированы, а все мои старые дружки наркоманы проходят лечение по технологии "ДУН" в государственных клиниках. Мне, человеку голодному со вчерашнего утра, шатающемуся по свету вот уже почти десять лет, честно говоря, неохота и нет времени на сантименты. К тому же, надо сказать, с тех времен история круто повернулась черти куда, и отнюдь не в мою пользу.

Вот, к примеру, я стал самым известным человеком в мире (кроме изобретателя "ДУН", разумеется). Фас моей физиономии висит в каждом отделении полиции США, на каждом фонарном столбе ЮАР, на каждом перекрестке в Китае, и даже в представительстве на Луне.

Сейчас 0:30 по московскому. И я, преступник номер один, сидящий на куче вонючего пепла в выгоревшей квартирке на Плющихе, в которой когда-то очень давно мы с Ленкой Вышибиглаз изводили друг друга до потери сознания наркотиками, музыкой и развратом, должен успеть хорошенько замести следы. Для этого у меня есть следующий конгломерат: телефонный и электрический шнуры, к счастью уцелевшие после пожара, к ним я подключил компьютер и принтер, спертые из комиссионки через дорогу, чекушка коньяка, и немного терпения. Благо, некогда я был хорошим учеником и прекрасно владею испанским, английским, арабским. Техника исчезновения проста: с помощью системы автоматических ссылок я пускаю во всемирные новостные компании слух о том, что преступник номер один в мире (то есть я) вместе со своим многочисленным войском по-прежнему скрывается в подземельях Сахары, и уже привел в боевую готовность новейшее психотропное оружие массового поражения.

Идиоты! Какие же они идиоты! Они колесят по центральной Африке, в джунглях, сраженных сонной болезнью, они прочесали Южную Америку, они круглосуточно следят со спутников за гладью четырех океанов! Ну кто будет искать меня здесь? Никому и в голову не придет, что проклятый всеми и приговоренный к устранению злодей - простой москвич в третьем поколении, сын доктора филологических наук и народной артистки Татарии; и зовут–то его на самом деле не Бум – ибн – Бум (что б этим арабам пусто было!), а Денис Талмудов, обыкновенным русским именем. И сидит он здесь, в тратакой прогнившей конуре!

Конечно же, я понимаю, что долго их водить вокруг пальца мне не удастся. Рано или поздно они вычислят меня. Но, прежде, чем это произойдет, мне нужно успеть сделать одну важную вещь, я дал себе слово: оставить на бумаге события последних семи лет. Зачем - не знаю. Но когда я дрожал от холода в грузовом отсеке самолета, когда моя душа чуть не отлетела на небеса, я пообещал: запишу и зарою рукопись где-нибудь во дворике, на детской площадке, предварительно поместив в бутыль из-под дешевого коньяка.


В некотором смысле, это должно походить на исповедь, поэтому начну так:

2.

Господи!!! Если Ты придумал росинку, которая вот так замечательно сияет на кончике листика тимьяна, как так могло получиться, нет, ну как могло прийти в Твою божественную голову роковое решение подселить к нежному тимьяну с росинкой на макушке еще кое-кого. Этот кое-кто давно мозолит тебе глаза. Любимчик ли, баловень, монстр! Ну откуда мне было знать, какая судьба выпадет на мою долю? Тем более, когда я отправился поохотиться на юг Африки. Ну хорошо, если честно, да ты и сам знаешь, я поехал туда совсем за другим. Да - да. Это был настоящий побег. Ну, ты понимаешь, надо было сменить обстановку, забыться что ли, и прочие подробности несовершенной человеческой натуры, мелкие неприятности с милицией, мы с Ленкой как раз расстались. А тут подвернулся билет на самолет до ЮАР в один конец, и, к тому же, новенький фальшивый паспорт на довольно редкое арабское имя… Этот злосчастный документ я купил по знакомству у афериста и художника за какие-то копейки. Для пущей верности я отрастил бороду, чтобы на фото не возникало никаких сомнений, арабский я учил еще в институте.

Понимаю, у всех должны быть слабости, Господи. Ты придумал меня, таким, какой я есть.

И так замечательно смотреть, как темнокудрый ребеночек тянется за яблоком, вставая на цыпочки, самостоятельно делает первые плевки, начинает по-взрослому так затягиваться канабисом, поругиваться матом, щурить черные азиатские глаза, доставшиеся от деда по наследству, перед зеркалом в ванной грудастой соседки. Ты, конечно журил меня время от времени, властно направляя пинки по направлению к моей жопе. Да, ты задавал мне трепку, а сам втихую радовался, мол растет, экий шкодник, малышка. Но таких подробностей я еще не догонял тогда.

Тут этот кое-кто, расправился с подростковыми прыщами, занялся конным спортом, драться научился, стал девушек водить. Здесь конечно, начались проблемы, родители всегда поначалу нервничают за своих детей, когда они, там, влюбляются, крутят шашни, как CD-диски. А потом, вроде и нормально. Привыкают. Одновременно, естественно, последовал бунт и безобразные разборки поколений. Отцы и дети, разница в возрасте. И все такое. Ну, ты понимаешь.

В таком случае все родители мира раньше говорили приблизительно следующее: собирай свои манатки и живи как знаешь!(надеясь, что дитятко возвратится с повинной и в ноги). Я же пустился во все тяжкие: наркотики, женщины, пахнущие опием и тимьяном, мелкие грабежи. В промежутках между постельными сценами и актами жестокого насилия, я принимался за чтение. В глубоких карманах вместе с раскладным ножиком, вместе с жвачками "дирол" и конфетками "пуси-фрути" я вынашивал фолианты по математике, литературе и философии.

И всякий раз, когда стихали вопли пьяных драк, удалялся вой сирен и уходила девица, натягивая на ходу чулок, я, почесывая татуированное самодельной машинкой плечо, погружался в чтение. Пролистывая сии тома, отписанные неведомо кому, то с раздражением, то с восторгом, я недоумевал: зачем вся эта дребедень? Повсеместно пестрили надписи: "самое прекрасное в человеке", "все человеческое не чуждо", "дух человеческий", "человеческий фактор", "а бывал ли ты когда человеком просто", "человекознание", "человек и обезьяна", "человек и человек", "друг человека", "человек и тошнота", "человек и Эдип", "человек или не человек" "человек и бесы", "душа человеческая". И главное, чего я не мог понять, так это суету вокруг никому неведомой субстанции, своего рода диковинного существа, камня преткновения и перла творения – души. Я спросил себя честно: есть ли у меня душа? И с ужасом понял, что, видимо, нет. Чувство глубочайшей неполноценности завладело мной основательно . Я ударялся поочередно и без разбора в разнообразные религиозные школы, и усвоил, что Бог-таки существует, я взялся за галлюциногены и перезнакомился - ближе некуда - с чудовищами подсознанки, я истязал себя йогическими физкультурами и аскезами и увидел в них много пользы, - но не для меня! Потому что внутри, в сердцевине сохранялись ужасающие пустыня и штиль. Я вытащил Ленку Вышибиглаз из нашей квартирки на Плющихе, прославившейся в ту пору убойными пьянками, и мы вместе навестили края, способные по ее мнению разбудить мою душу. Но, или наркотиков было слишком много, или выпивки было мало, время ушло впустую. По возвращению в Москву я снова запил, а Ленка только разводила руками и бурно издевалась надо мной, пока я ей не осточертел до потери пульса. И тогда я решил: если пустыня внутри, пустыня должна быть и снаружи. И отправился в Африку, где по слухам, к тому же можно было неплохо подзаработать. Разумеется, когда такси несло меня в Шереметьево, я уже и не надеялся, что найду ее, мою душу. Паспорт-контроль я прошел легче легкого, сохранив хладнокровие человека безразличного к будущему, равно как и к прошлому. Может быть, поэтому ни у кого не возникло сомнений, что я – это араб, верноподданный Алжира, Бум-ибн-Бум, а никакой не Денис Талмудов, пьяница и наркоман, вор и тунеядец.


И все-таки я нашел ее.

3.

Дело было в деревне бушменов. Бушмены - славные ребята, настоящие охотники и истинные бойцы. Сначала они держали меня взаперти, затем стали брать с собою на охоту в качестве приманки для дичи. Больше всего им нравилось арканить львов. Когда наступала ночь, они собирали войско и отправлялись в джунгли. Заботливо привязав меня к манговому древу, они маскировались в укрытия и ждали. Когда же зверь, почуяв легкую добычу, подкрадывался ко мне, и я уже сам, потеряв последнее терпение, страстно желал принять смерть, меткий вожак сражал хищника наповал.

С охоты вся деревня встречала мужчин, и уцелевшую приманку в том числе, как героев. Начинались гулянки, всю ночь пылали костры, и я мог с удовольствием наблюдать, как мои хозяева совокуплялись с пышногрудыми женщинами под грохот тамтамов. А затем они оттаскивали меня обратно в глубокий погреб - нору, вырытую под лачугой вождя, надежно обмотав руки и ноги бечевкой: думали, я убежать хочу.

Но бежать я никуда не собирался. Не смотря на затворничество, перемежавшееся со смертельной опасностью, я был по-своему счастлив. По крайней мере, единственным правдивым подтверждением тому остается тот факт, что дни пролетели быстро, а вслед за ними и годы.

Но однажды ночью я проснулся от странного неуютного чувства. Мои руки были непривычно раскинуты в стороны, правая нога согнута в колене. И я в панике осознал: они меня развязали. Не веря в случившееся, я вскарабкался по ящикам с американской гуманитарной тушенкой, подсолнечным маслом и кока-колой на верх, и крикнул, что есть мочи. "Эге-гээээй!!!", - приблизительно так я крикнул. А потом зарыдал. Да, я так никогда не рыдал. Ни-ког-да. Деревня была пуста. Единственный электрический фонарь сиял, как звезда на краю пустыни. Но никого не было.

Я так привык к моим тюремщикам, что ужаснулся. Мне стало чудовищно грустно. Я был в отчаянии. Я пережил настоящее горе. По единственной в деревне улице ветер гонял песок и листовки, оставшиеся после демократических выборов местного самоуправления. Сам не зная почему, я хныкал, как ребенок, и заходил в хижины, сложенные из ящиков от тушенки, удостовериться, что все ушли. Куда? И почему они не взяли меня с собой? Я побродил еще немного по деревне и вернулся в погреб в поисках съестного. Среди мешков я наткнулся на свой старый кошелек– загробный отголосок забытой, позапрошлой жизни – в нем лежал мой поддельный паспорт на имя Бум-ибн-Бума. Я повертел кошелек в руках, автоматически сунул его в набедренный ксивник, и вдруг ни с того, ни с сего вспомнил, зачем, собственно, я приперся в Африку семь лет тому назад. Ну, конечно же на заработки, - осенило меня

Дело в том, что в ЮАР формировался филиал одного популярного агентства, где исключительно хорошо платили. Это агентство, о котором я расскажу чуть позже, было самым крупным во всем мире, и чтобы попасть туда, надо было простаивать в полугодичных очередях, по крайней мере, в Москве или в Нью-Йорке. А в ЮАР его как раз только открыли.

М-да, - рассуждал я, - теперь, спустя столько лет, заработки для меня не актуальны. Я еще немного напряг свою память. Но как ни старался, не мог сообразить, что именно меня тревожит, откуда-то издалека, изнутри. Будто бы я собирался сделать нечто важное, совершить знаменательное открытие или написать роман в сто тыщ страниц, но растерял замысел по дороге.

Погруженный в смутные терзания, я принялся разводить огонь, дабы подкрепиться...

И именно тогда я ее отыскал, мою душу.

Я сидел на теплом песке, совершенно один, в заброшенной деревне, грел в алеющих углях жестяную банку с мясом и вдруг почувствовал. Сначала я удивился. Потому что нечто незнакомое шевельнулось во мне, будто бы лебедь, и ткнулось клювом. В первые минуты я решил, что просто очень голоден, но прислушавшись, понял, что ошибся. Лебедь продолжал шевелиться у меня где-то между ребрами. Я ощутил каждое его перо, строение птичьего тела, острые лопатки, лапки и услышал, как он что-то говорит.

- Ты кто? - спросил я.

- Я твоя душа, - ответил мне лебедь и ущипнул меня за печень.

- АААААААА!!!

- Не ори!

- ААААААА! СОШЕЛ С УМА С УМА СОШЕЛ,- испугался я.

Очень неприятно кончать с собой, тем более, всего лишь потому, что она мне не понравилась, душа то бишь. Ну, это все равно что когда в Индии женят маленьких детей. А потом, в зрелом возрасте они знакомятся и понимают, что влипли, и никуда не деться, а жить вместе надо. Так и с душой. Я нашел ее - и потерялся. От ужаса и недоумения. Как минимум.

- И давно ты здесь? - поинтересовался я, бросив кончать с собой, тем более, что у меня никак не получалось перекинуть бечевку через фонарный столб.

- Ага, - сказал мне лебедь, - с самого твоего рождения.

И тут на меня нахлынуло, как будто осенило:

- Так это ты нашептываешь мне на ухо всякие дурацкие советы, хуже не куда?

- Больше того, - прошипел лебедь, - именно я мешаю тебе перекинуть эту бечевку, это исчадие ада, через фонарный столб!

Тут я всерьез перепугался.

- Значит, вот как, да!? - приблизительно так я ему ответил, - значит, ты вот как!!!, - я неистовствовал. - А почему ты все время молчал? - каким-то чужим голосом спросил я его.

- А ты со мной разговаривал?» - парировал лебедь.

Тогда я ему признался, что вообще-то я его давно искал, и вот, теперь сам не рад, на беду свою нашел, в самый неподходящий момент.

- Во-первых, плохо искал, - сказал лебедь, сладко потягиваясь у меня в животе, - во-вторых, все-таки нашел, рано или поздно, - философски прибавил он, лениво хлопая крыльями в грудной клетке.

Пока я поедал тушенку, он говорил и говорил, нравоучительно, правдиво, безысходно: что-то такое о моей безмазовой жизни, какой я раздолбай, что вся жизнь без толку проходит, мол, ничего я хорошего не сделал, ничего для вечности, ничего для памяти, чтобы мое имя в учебниках упоминалось. Потом я отыскал в потемках погреба жвачку и принялся ее жевать, а он все продолжал.

- Ты, - говорит, - рано или поздно, кости свои в землю сложишь, потому что смертен, и забудешься вечным сном, а мне за тебя отдуваться по полной. Я, -говорит, - бессмертное существо, и выбрал тебя, чтобы добро делать, а ты меня ни фига не слушаешь. И как я, - щебетал он, - буду в глаза всем смотреть. Тошно мне с тобой.

Тут лебедь сжал мое сердце клювом со всей мочи, вынудив меня снова закричать:

- ААААААА!

А пока я орал, он к самому среднему уху подобрался и как чирикнет:

- А ты знаешь, каково гореть в геенне огненной!!!! Когда тебя на Страшный Суд поведут и будут спрашивать: ну, как твой лебедь себя чувствует? А ты что ответишь? Что ты ответишь? Сидит на жердочке, хиреет? В этой клетке из мяса и костей!!!

Но я, как кажется, его уже не слышал и, давясь кока-колой, продолжал извлекать из глотки довольно однообразный звук: АААААААААА!

4.

А теперь я должен кое-что прояснить насчет ЮАР. Суть в том, что я ничего конкретного не знал про это самое Агентство, куда летел наниматься. Я мельком читал в газетах про рост его популярности, что это исключительно влиятельная и богатая структура, и чтобы устроиться туда, надо простаивать очереди непонятно зачем. Так уж стряслось, что пока я прозябал с Ленкой в наркоманской квартирке на Плющихе, пока я развлекался охотой с моими бушменами, много чего изменилось в мире. И устраиваясь поудобней в салоне экономического класса до ЮАР, я даже не удосужился прочитать рекламные проспекты, которые валялись повсюду: и в аэропортах, и в такси, и в кафе, и просто на улице. Впрочем синеглазая стюардесса, поправляя мой ремень безопасности, буквально с силой пихнула мне в руку один из проспектов. Я смирился и сунул его в карман левайсов, так и не прочитав.

Но теперь-то, я - страшный преступник современности Бум-ибн-Бум - скрывающийся в четырех стенах, пропитанных гарью и копотью, в этой конуре на Плющихе, со всей ответственностью заявляю: нет ни одного человека на земле, который знал бы больше меня про это самое треклятое Агентство. А история его такова.

Давным-давно в Москве открылась одна иностранная конторка под скромным названием "Международный Общественный Фонд". Она занималась мелкими денежными махинациями на Диком Востоке и Цивилизованном Западе, а затем вдруг разбогатела, и принялась финансировать сомнительные исследования в области биохимии.

И однажды они кое-что нащупали. Дело было так. Ранним утром двое в белых халатах без стука ворвались в кабинет генерального менеджера. Само по себе это было уже сенсацией. Три дня и три ночи в офисе стояла завораживающая тишина, в которой гулко раздавались три голоса топ-менеджеров в пиджаках и два голоса людей в белых халатах. Суть в том, что открытие, которое совершили некто двое в белых халатах, было воистину сенсационным. Но алчные топ-менеджеры никак не могли придумать, каким именно образом это открытие послужит на благосостояние фирмы. И когда, наконец, иностранных бизнесменов осенило, вероятно, они зарыдали от счастья, горячо обнимаясь и расцеловывая своих подчиненных. Они придумали одну умопомрачительную услугу. Безошибочную услугу и неисчерпаемый источник дохода. Об этом я могу теперь уже сказать с полной уверенностью.

Оставалась только небольшая деталь, но именно она стала неподъемным камнем преткновения: следовало решить, какова плата? Цену действительно за такую услугу определить довольно трудно, ибо услуга бесценна. После трех дней и трех ночей жарких споров, мордобития и чисто исполненного заказного убийства одного из авторов сенсационного открытия, упорно доказывавшего, что такой бизнес серьезно нарушит права верующих, в "Московском Комсомольце" наконец появилась рекламная заметка:

"СТАНЬ ХОЗЯИНОМ СВОЕГО ТЕЛА".

Не замечали ли вы, что вас мучает беспокойство, чувство тревоги, что ночью у вас дурной сон? Если да, то мы сможем вам помочь. Наши ученые специалисты разработали уникальную технологию "ДушеУкротительНавеки" Оплата выгодная. Агентство МОФ".

Никто, конечно же, не понял, что такое "ДушеУкротительНавеки", потому что это было написано по-иностранному. Но умные рекламщики и пиарщики агентства предугадали, что название такое должно вызвать у всякого человека интерес и, по крайней мере, любопытство. В МОФ потянулись люди. Их встречали профессионалы и, пока скромные секретарши подносили превосходный зеленый чай с ванилью и тимьяновым печеньем, объясняли, что все беспокойства и недомогания психического характера причиняет душа владельца. Душа, объясняли специалисты, - это такая паразитирующая субстанция, которая беспардонно поселяется в область солнечного сплетения еще с рождения. И едва клиенты успевали очнуться после обморока (на самом деле - то обморок провоцировал превосходный зеленый чай, заваренный по особому даосскому рецепту для выключения сознания при медитации), профессионалы с сочувствием изъясняли, что это все она, эта приживалка, душа, заставила рухнуть их на пол в такой неприличной позе - лицом ниц. Суть в том, - говорили специалисты, - душа - это весьма вредная, опасная болезнь. Вирусная природа ее очевидна. Только вирус сам истребить невозможно, но заглушить и приостановить душевную болезнь еще как реально. Значит так, - говорили менеджеры агентства, разворачивая схему строения человека и тыкая указкой в сердце, - когда вы родились, эта вот самая душа, точно змея, обернулась вокруг вашего сердца и свернулась калачиком в поддыхе. Очень своенравная особа. Чуть что не так - грудь ломит, в глазах темно, сердце бьется сто ударов в минуту. Там, поди, и до инсульта недалеко. Прибавим ко всему бессонницы, ссоры с женой, неприятности на работе, - заключали они, - ужас одним словом. Далее профессионалы обычно объявляли перерыв на зеленый чай (на сей раз, заваренный по японскому рецепту самураев). Мужайтесь, - говорили они, пока клиенты крутили фарфоровую чашечку меж вспотевших ладоней, - самое страшное уже позади. Главное, что вам нужно понять - это то, что вирус души имеет очень сложную и коварную природу. Суть заключается в том, что душа очень хитро устроилась. Убить ее вы не можете. Потому что если вы ее убьете, то сердце ваше не выдержит, и вы подхн.., - оговаривались специалисты, - простите, умрете. Короче, без души вы не жилец. Но у нас есть гениальное изобретение ученого-магистра-трех-степеней-академика-Сахренкидзе, который готов укротить страшный недуг, этого зверя в человеке, и свести его пагубное действие до минимума!!! Для этого нам придется поменять вашей душе пол.

Простите, что? - обычно спрашивали клиенты. Ну, это очень просто, - отвечали профессионалы - на самом деле это не совсем так. Нам придется поменять пол не с мужского на женский или наоборот. А с мужского, скажем, на никакой пол. Понимаете? Обезличить вашу душу. Чтобы она перестала узнавать вас. И когда паразит станет безличным, он ослабит свое влияние на нервную систему, и вы станете наконец сами себе полноправным хозяином. Что хотите, то и делайте, и никто вас не остановит, и никакая душа не будет вами помыкать!

Плата оказывалась действительно весьма и весьма скромной за столь великую услугу. Клиент, чью душу брались укрощать специалисты при помощи "прибора Сахренкидзе" был обязан наняться на работу в это Агентство на семь лет. И всего лишь.

Шло время. У главного здания агентства, переехавшего с тех пор со второго этажа бизнесцентра на Арбате в грандиозное здание бывшего министерства сельского хозяйства, круглосуточно дежурили очереди желающих воспользоваться замечательной технологией "ДУН", так и стояли с заполненными договорами по найму. Городские и государственные власти не нарадовались, потому что новая корпорация взяла на себя восемьдесят процентов производства в области легкой и тяжелой промышленности по всей стране, расплатившись со всеми внешними долгами, организовав бесплатное медобслуживание для своих рабочих и соцстраховку, таким образом, решив проблемы безработицы, политического накала и даже терроризма.

Словом, все в стране пошло на лад. На только что отстроенные заводы отъезжали свежие рабочие силы, в конторках, в офисах, павильонах, университетах, НИИ и школах трудились нанятые по контракту "ДУН". Вся страна заработала в едином режиме "ДУН". Более того, на рынке труда, правда негласно, появились новейшие требования к высококлассным и средним специалистам, качества которых оцениваются по новейшему психологическому тесту, - шкале "бездушности".

Разумеется, те, кто по каким-то причинам не спешил пройти специализацию "ДУН", вроде меня, оказывались за бортом жизнедеятельности страны в целом. И, поскольку природа вируса души так и не была в полной мере изучена, с аутсайдерами предпочитали за руку не здороваться и вообще обходить стороной, опасаясь заразы. А если и опрометчиво входили в контакт, то спешили на работу в "МОФ" - приложиться к "прибору Сахренкидзе". Как действовал аппарат, известно было только самому Сахренкидзе и его убиенному коллеге. Но он ДЕЙСТВОВАЛ. Проделывая ежедневную терапию "ДУН" люди преисполнялись признательностью и любовью к родному агентству. Из народных масс все чаще и чаще вызывались добровольцы, готовые работать в круглосуточном режиме. Тогда этих счастливчиков отправляли на самую поганую работу, вроде угольных шахт, осушения болот, отстрела крыс в канализации, экипировав их наручными приборами "ДУН". Меж тем, популярность агентства выросла до мировых масштабов, и во всех странах мира, даже в Зимбабве и Камбоджи, стали открывать внушительные по своему размаху филиалы. Международные СМИ в агентстве души, можно так сказать, не чаяли. Ежедневно передовицы газет пестрели статистикой экономического роста всех стран благодаря заслугам МОФа. Наконец, поседевшему к тому времени Сахренкидзе вручили Нобелевскую премию, закатив в честь него парад на Красной Площади, прием во дворце английской королевы и презентацию прибора, инкрустированного брильянтами и изумрудами, в Белом Доме в Вашингтоне.

Был я в ту пору в Москве или не был, ничего такого я знать не знал. С трудом справляясь с мелкими неприятностями, с девушкой, с правоохранительными органами, я был настоящим тунеядцем и безработным, к тому же Ленка, в конце концов, ушла. Запулила мне в голову тарелкой и слиняла. Кстати, именно она посоветовала мне встать в очередь на терапию "ДУН". Я тогда пил крепко, помимо всего прочего, и ответил ей что-то на подобие "сама ты дундун". Я и вправду оказался последним кретином, потому что на следующий день моя квартирка выгорела дотла, пока я полз за очередной порцией портвейна.

5.

Я проснулся на рассвете, в надежде, что все это сон, и что я по-прежнему валяюсь в погребе связанным у моих славных дикарей - бушменов, любовно окруженный гуманитарной американской тушенкой, и что этой ночью опять удостоюсь чести быть приманкой для львов. Но не успел я продрать глаза, как первым делом почувствовал требовательные трепыхания лебедя в моей груди: похоже, он делал утреннюю зарядку.

- Ну что? - деловито поинтересовался он, слегка пощекотав легкие, - ты готов? Нам пора.

- Куда? – мрачно парировал я.

- Сам знаешь куда.

- Ну, может быть, ты знаешь, а я здесь остаюсь и никуда не пойду.

- А ты по что прикатил в ЮАР семь лет назад, неужели забыл?

- Ага, - говорю я, - только это теперь не актуально. Никакой работы мне не надо. Я буду жить здесь, питаться тушенкой и, может быть, охотиться.

Но лебедь моим вопросом не удовлетворился, а кажется, даже разозлился. Поэтому я ощутил острый укол в грудь.

- Ты бы хоть рекламный проспект изучил. Он по-прежнему у тебя в заднем кармане джинсов валяется.

- Ага- ответил я, зевая. -Только эти джинсы бушмены с меня еще в первый день стянули, понял?

- Ах да, - вздохнул лебедь и затрепыхался где-то в желудке так, что мне стало совсем как-то не по себе.

Я прошелся по деревне, на ходу заедая консервы черствой лепешкой и осматривая владения. Несколько десятков опустевших лачуг посреди саванны, за деревней маленькое болотце, вокруг которого разросся колючий кустарник. На горизонте набирающее силу солнце высвечивало полосу непроходимых джунглей.

Я подобрал бутылку из-под кока-колы и принялся цедить в емкость затхлую воду из болотца. Где-то под ногами мелькнуло тельце змейки. Проведя столько лет в деревне, я не раз по неосторожности наступал на змей, но они почему-то мной брезговали и не кусали, даже когда я очень этого хотел. Но на сей раз перепуганная змейка, я точно видел, кивнула мне оранжевым ромбом своей башки и цапнула меня за лодыжку.

Я отпрыгнул в сторону и обречено проследил, как змея, дрожа и извиваясь всем телом, зарылась в песок, виновато подглядывая за жертвой краем глаза.

- Сука! - крикнул я ей и попробовал перехватить лодыжку рукой. Судя по размерам, пресмыкающееся было еще змеенышем, так что яд был хоть и смертельный, но не быстродействующий. Я прикинул свои шансы. До ближайшей цивилизованной больницы - шесть часов езды на машине со скоростью 80 км в час. Пешком - минимум десять суток. Подтягивая онемевшую ногу, я добрался до местной школы, где раньше располагался единственный на всю деревню врачебный кабинет. Врач, в жилах которого текла благородная кровь сикхов, надо сказать, был замечательным. Выглядел он дико. На темном лице зияла боевая раскраска еще более темных морщин, черная грива волос топорщилась из чалмы, как окаменевший ураган. Он был худ и сильно сутулился, и когда ходил, сгибался почти вполовину своего гигантского роста, волоча за собой ручищи, более всего похожие на якоря фрегатов. Пару раз он лечил меня. Один раз от дизентерии, один раз от какой-то дряни, чему сам названия не знал.

В школе не было никаких дверей, и стульев там тоже не было. Зато была добротная доска, выцветшая от жары и времени, и среди немногочисленных книг валялись два учебника по истории СССР на русском языке. Проковыляв через класс, я понял, что до аптечки мне не добраться. Тогда я лег на глиняный пол, и приготовился умирать. Честно сказать, за время жизни в деревне приготовления к смерти стали для меня привычным делом. Во-первых, когда бушмены брали меня на охоту в качестве приманки. Во-вторых, когда они несколько раз забывали меня напоить водой. А гуманитарная кока-кола, которой было в моем погребе завались, как выяснилось на практике, жажду не утоляла ни на йоту. И в-третьих, те два раза, когда славный доктор приходил меня лечить.

Поэтому я был спокоен и даже рад, что на сей раз никакой вождь охотников не предотвратит верную смерть, сразив ее из лука или автомата Калашникова, которые, кстати, водились в этой деревне в составе десяти штук и трех ящиков патронов в придачу.

Но вдруг произошло что-то очень странное. Лебедь, который как-то притих, пока я тащился через всю деревню к школе, вдруг заволновался и стал со всех сил разминать крылья.

- Ты че делаешь? - прохрипел я, чувствуя, что теряю сознание.

- Я улетаю, - деловито сказал лебедь, продолжая разминать крылья, ласково полоща перьями внутренности.

- Слушай, - сказал я, чувствуя, как в легкие маленькими порциями поступает яд, - может останешься еще ненадолго - а? Мы все-таки вместе здесь..., - сознание мое слегка подернуло ядом, поэтому сквозь пелену и шум крыльев лебедя вдруг послышались голоса моих бушменов. - Слышишь, - просипел я, - они уже идут, - сейчас, сейчас..., они вернулись...- И, придется быть честным, слезы покатились из углов глаз.

- Ага, - сказал лебедь, как мне показалось с печалью, - понял, - и взмахнул крыльями, вентилируя легкие. - Ну, ладно, я пошел, - немного извинительно чирикнул он.

- А? - спросил я и улыбнулся, - А ты мне нравишься. Прости меня, пожалуйста, я был херовым человеком, да?

- Да, нет, не знаю, посмотрим - туманно ответил лебедь. Тут я поймал себя на том, что тяну время, и прямо-таки сейчас не готов умирать.

- Подожди! - еле слышно прошамкал я, и язык мой подло застрял между зубов.

Но лебедь вдруг перестал махать крыльями и замер, будто бы прислушался. Сначала я подумал, что он уже улетел. Но на самом деле он прислушивался. А я меж тем, воспользовавшись паузой, закрыл глаза, и отдался головокружительному падению в глубокий-преглубокий погреб, заваленный тушенкой и кока-колой, львами и змеями. А кругом шумели и били в тамтамы счастливые и безмятежные бушмены.

Если бы я был в здравом рассудке, то понял бы, что так оглушительно тарахтеть могут только винты хеликоптеров, причем как минимум трех.

6.

Пока я прохлаждался в сыром погребе африканских аборигенов на протяжении, если быть точным, шести лет и семи месяцев, политическая и экономическая ситуация на земле кардинально преобразилась. Агентство МОФ продолжало расширяться, открыв знаменательнейшие и грандиозные по размаху филиалы на северном полюсе, на Луне и на Антарктиде. Трудовые рынки "ДУН" благополучно справлялись с валом желающих устроиться к ним на работу. Самых смелых и работящих награждали суперсовременными наручными "приборами Сахренкидзце". Удостоившись такой награды, счастливчики принимались за работу втрое, если не вчетверо усердней. Газеты, телевидение и радио полностью перешли в режим "ДУН", круглосуточно вещая миру последние события с фабрик, заводов, городов и стран, существовавших под чутким управлением агентства "МОФ". Если быть честным, других новостей у них просто не было. Вся жизнь на планете завертелась вокруг "ДУН". О подвигах рабочих МОФа снималось эпическое кино, магазины были завалены пищевыми продуктами в красочных упаковках в стиле ДУН!ДУН! и модными шмотками для рабочих - химзащитные костюмы, прочные брезентовые брючки с пикантно приделанным фонариком для ночной смены, обтягивающие ногу сапожки для работниц кафе с обязательной подсвеченной аббревиатурой "ДУН" на каблучках. Короче говоря, пока я отрывался с моими бушменами, весь мир только и делал, что трудился на благо корпорации. К тому же случилось еще несколько знаменательных событий.

Во-первых, разработчики технологии "ДУН" продвинулись далеко вперед, продолжая дело усопшего к тому моменту Сахренкидзе. Они придумали приспособление, с помощью которого душу можно было извлекать из тела, но не более чем на 18 часов. Это привело мир в полный восторг. Ведь это как раз минимальный рабочий день! Можно полностью отдаваться работе, не отвлекаясь на процедуры, осуществляемые теперь в автоматическом режиме. Но такое удовольствие могли позволить себе только отличившиеся работники МОФа со стажем не менее 5 лет. При этом дети заслуженных работников наделялись врожденным и неотъемлемым правом первой очереди и персональным номером ДУН.

Во-вторых, на белом свете перестали фиксироваться преступления. Их просто не было! За десять лет число преступлений стремительно падало, пока не упало практически до нуля.

И в-третьих, у агентства МОФа появился враг, то есть один единственный враг и его войско. Его именем пугали непослушных детей, как когда-то очень давно бабой ягой. Поверьте, каждая уважающая себя сказка упоминала его в качестве главного негодяя, и хладнокровно разделывалась с ним по ходу изложения, заканчиваясь хэппиэндом и метафизической победой ДУНа. Но не все так просто.

Он был искусен и неуловим. И хотя за его голову МОФ назначило баснословную сумму, и не было ни одного человека в Азии, и Африке, в Австралии и Индонезии, в Америке и Европе, который не был бы рад выслужиться перед начальством, его никак не могли поймать. И звали это преступника из преступников, супостата из супостатов редким и красивым арабским именем, - Бум-ибн-Бум, которым его нарек его отец, некогда преуспевший нефтяной король.

Мальчик, затем юноша, рос в исключительной роскоши, окруженный теплой отцовской любовью и мягкими смуглыми руками гурий и специально выписанных из Японии гейш. Даже, пожалуй, слишком рано он научился великолепно фехтовать на саблях дамасской стали, стрелять из оружия любого калибра и скакать на коне без устали, хоть на сто километров далеко на юг от своего дворца, утопающего в тенистом саду. Так, загнав своего скакуна до полусмерти, он под ночь возвращался в свой сад, благоухающий белыми ирисами и тимьяном, мускусом и оливами, и расстилал коврик под цветущей вишней для молитвы. Часто он мог простоять на коленях всю ночь, то читая по памяти строки из священных книг, то цитируя рубаи и газели, которые, как ему казалось, диктовало само небо.

Когда юноша стал мужчиной, отец отправил его учиться на Запад, где он прожил довольно долго. Отец его, человек старых традиций, настоятельно приказал сыну пробиваться в жизни самому, чтобы вернуться в отчий дом великим и состоявшимся человеком. Посему, ибн-Бум был вынужден искать работу. Но не слишком просто было это сделать. Часто работодатели отказывали ему, невзирая на превосходное образование и исключительную, даже слишком, респектабельную для простого работника внешность. Может быть, виной были отсутствие связей и восточное происхождение. Юноша уже было решил вернуться домой, поникнув головой, но однажды, ему в руки попался рекламный проспект агентства "МОФ", набирающего в те времена обороты. И так, случилось, Ибн-Бум был одним из первых счастливчиков, кто прочувствовал на себе мощь прибора "ДУН". Поначалу он был ужасно горд собой, потому что он нашел работу, но он терпеть не мог эту обязательную процедуру пред началом и в конце рабочего дня. Каждый раз под бдительным вниманием начальства он должен был залезть в кабинку, в которой загорался тусклый серый свет и облучал его в течение часа.

Он замечал, как после каждой такой процедуры, что-то тихо умирало в нем. С другой стороны, он оценил, что работоспособность его явно возрастала. А работа у него была не из простых.

В каждом филиале существовал секретный отдел безопасности. Туда набирали особенно отважных, сильных, умных и хорошо образованных работников. Именно таким был ибн-Бум. За короткий срок он добился расположения начальства, и быстро получил должность менеджера. Ему даже было поручено открыть новый филиал где-то на Востоке, за чем он и отправился. По дороге он решился заехать к отцу, чтобы поделиться своими успехами и своими тревогами. Приехав на родину, он узнал что отец его не дождался и почил за день до возвращения сына.

К удивлению заплаканных жен отца, сын принял новость спокойно, если не бессердечно. Он удалился в свои покои, прочь от рыданий слуг и наложниц и уединился на три роковых дня. Никто и не подозревал, что он разрабатывал план строительства нового филиала "МОФ". В третью ночь разразилась гроза, ветер нес пески из пустыни, которые бились мелкой дробью в надежно запертые окна. Ибн-Бум почти закончил расчеты и собирался задремать, как вдруг услышал глубокий голос, идущий издалека. Голос властно звал его по имени. Он вышел в сад, и увидел, что гроза, как по незримому приказу, стихла. Он опустился на свой коврик, засыпанный песком, и тут голос зазвучал отчетливо.

- Ты кто?» - спросил Ибн-Бум.

Послышалось пение, точно тысячи хищных птиц звали его, и в сердце впилось мощное крыло коршуна.

- Я твоя душа,» - ответил коршун, - разве ты не знаешь?

- Знаю, - ответил он, - я помню, когда-то давно я видел тебя, и слушал тебя, но это было очень давно. Теперь ты - мой враг, потому что я работаю в агентстве МОФ, дела у меня идут хорошо, и я прохожу ежедневную процедуру, чтобы ты мне не мешал, коршун.

- Но неужели ты не видишь, слепец! Неверные псы терзают тебя, а ты дозволяешь им насмехаться! - воскликнул коршун и клич его был страшен. - Как ты можешь разменивать свою судьбу на происки каких-то алчных чужаков! - и коршун клюнул его в самое сердце.

Тогда ибн-Бум словно очнулся из глубокого сна. Он прижал руку к груди, воспылавшей от боли, и принялся рвать на себе волосы, затем вскочил на скакуна и скакал на нем, пока жеребец не пал на землю без сил.

Шло время, а он жадно внимал речам коршуна. И птица поведала ему, что в ближайшем будущем Агентство МОФ оплетет в свои сети весь мир без остатка, и не будет ни единого уголка, где бы остались люди из его племени коршунов.

- Ну что мне делать! Как я могу противостоять этому? Ведь я совсем один! Моих братьев и жен не хватит, чтобы противостоять целому миру!

- Собери войско, - сказал коршун, - великое войско. Будь хитрым! Претворись, что ты строишь здесь филиал "ДУН", а сам воодушеви воинов на битву. И придет день, когда ты станешь сильным врагом.

Так Бум-ибн-Бум и поступил. Прикрываясь строительством филиала, он собрал верных солдат, которым настрого было запрещено даже приближаться к приборам ДУН. С утра до ночи они рыли подземелья, собирали оружие, тренировали волю.

Много воды утекло, прежде чем топ-менеджеры агентства догадались, что ибн-Бум затевает восстание. Начало положили анонимные письма с угрозами и проклятьями, пропитанные отравой, присланные в приемные отделы. Расстроенные менеджеры поделились со всем миром с этим несчастьем, подключив к делу СМИ. Затем на важнейших точках МОФа стали происходить несчастные случаи и серьезные технические неполадки. А через год уже все газеты трубили имя ибн - Бума, который более не желал оставаться инкогнито. Впервые за историю агентства менеджеры официально объявили войну непосредственно ибн-Буму. Лучшие работники агентства добровольно записались в рядовых солдат. Они лично доставляли на крылатых машинах бомбы в места предполагаемого расположения изменника и собственноручно сбрасывали их. При этом, как настоящие преданные работники МОФа, они не забывали вслед за бомбами сбрасывать в качестве гуманитарной помощи портативные приборы Сахренкидзе.

Но результатов не последовало. Единственный случай, который радостно поначалу разгласили СМИ, это когда к в один из крупнейших центров агентства пришел некий перебежчик и в тысячи скрытых кинокамер заявил, что, дескать, готов публично пройти курс терапии ДУН. Но, едва за ним закрыли дверцу, как кабину разнесло на тысячи осколков, перебив многочисленных участников торжественной церемонии - перебежчик, как выяснилось, был живой бомбой, которую он пронес в желудке.


И как раз когда я доживал последний год в деревне моих славных дикарей, как раз когда я подхватил неведомую дрянь и лечился у славного доктора, мир следил за баталиями агентства против ибн-Бума.

Ходили разные слухи. Главным образом, о том, что неуловимый ибн - Бум сделал пластическую операцию и теперь неузнаваем, что, якобы, переменил пол, что у него в руках мощное оружие, способное истребить все Агентство, а вместе с ним и планету.

В африканской деревне же я пребывал в счастливом неведении, и не было даже радио, не то, что интернета, которые бы мне быстренько раскумекали, на чье редкое имя я завел фальшивый паспорт, искусно нарисованный московским художником. Раз в полгода мимо деревни проезжал рейсовый автобус, да и то не всегда останавливался, опасаясь грабежей и мародерства, разве что только провести выборы - под вооруженной охраной. Кстати, примерно так я и завис в этой деревушке. Сойдя с трапа самолета и рассудив, что устройство на работу подождет, я взял напрокат джип в маленькой туристической конторке и отправился колесить по Южной Африке. По дороге мне попалась очаровательная живописная деревушка. Я остановил машину, выключил мотор и принялся фотографировать. Тут –то мои славные охотники заарканили меня, как дичь. Признаться, я тотчас смирился с судьбой и почти не сопротивлялся. Перспектива быть съеденным меня, кончено же не обрадовала, но я рассудил, что это вполне заслуженная развязка. Но понаблюдав за дикарями, понял, что ошибся. Они отправили меня в погреб, куда денно и нощно заглядывали любопытные и пугливые девушки и детишки. Они щупали пленника, как диковинное животное, и выглядели чертовски счастливыми. Так они приняли меня в свое скромное братство.

Ну откуда мне было знать, что в ту последнюю ночь, пока я мирно дремал на прохладном полу погреба, в деревню приехал автобус, и оттуда вышли хорошо вооруженные работники МОФ ЮАР? Они вытащили прибор ДУН. И под прицелом, игнорируя вопли женщин и стариков, проделали терапевтическую операцию со всеми жителями деревни, а затем погрузили их в автобус и увезли. И откуда мне было еще знать, что единственно кто вспомнил обо мне, это мой славный приятель врач? Он пробрался в погреб и развязал спящего, а затем, поразмыслив, оставил меня на волю судьбы, сам же поспешил разделить участь захваченной деревни.

И где же я мог увидеть, услышать или прочитать, что именно этот район степи МОФ выбрало для построения гигантской военной базы против сил ибн-Бума? Спрашивается, откуда?

Как раз когда под действием смертельного яда я погружался в бездонные подвалы сладкого небытия, где танцевали и веселились счастливые бушмены, близ деревни приземлились три грузовых вертолета, битком набитые добровольцами - солдатами, оружием, съестными припасами, питьевой водой, портативной электростанцией и, само собой, мощными приборами Сахренидзе.

Но сначала, как это предписывал устав, вооруженные до зубов бойцы, поделившись на отряды, обыскали деревню на случай, если здесь скрывается Бум-ибн-Бум. И какова же была роль провидения, ничтожной доли вероятности, сумасбродного совпадения, но в пустой деревне, на краю мира, эти бравые ребята нашли что искали.

7.

Я очнулся в больнице. Удручающие запахи медицинского спирта и бинтов едва ли спасали от серьезных подозрений, что я опустился в ад. Руки и ноги мои были закованы в железные колодки, к которым крепились тяжелые цепи, растянутые от потолка к полу. В герметичной палате мерцал густой раствор серого света.

- Я жив. - тихо я сказал себе. - Но что это?

Поскольку я никак не мог пошевелиться, то принялся вращать глазами. Справа от кровати дремала хорошо вооруженная медсестра-дьяволица. На противоположной стене висел календарь, указывающий октябрь. Я похлопал ресницами для верности, ибо по моим расчетам шел июнь.

Тело ломило от железа, и я с нежностью вспомнил своих братьев бушменов, которые щадя меня, перевязывали руки относительно мягкой бечевкой.

Неожиданно моя тюремщица проснулась. Лицо ее выразило ужас и неподдельный страх. Прошло несколько секунд, прежде чем она выбежала из палаты, и в коридоре раздался высокий писклявый голос, взывающий к кому-то по-английски. "Он очнулся! Он очнулся! Бум - ибн - Бум очнулся!!!". И эхо разнесло слова по лабиринтам коридоров, операционных и палат. За дверью послышался топот тысяч ног, там, за дверью случилась настоящая паника, точно начался пожар или землетрясение. Но все пробегали мимо моей палаты-камеры.

Я прислушивался к возбужденным репликам мчащихся по коридорам, и мучительно вспоминал, что произошло.

- Ах да, - подумал я, - Бушмены..., лебедь..., змея. Бушмены, лебедь, змея, бушмены, лебедь, змея!

И что-то еще...- Я напряг память, но вспомнить ничего не удавалось. Обессилев, я снова впал в кому.


Во второй раз я пришел в себя в величественных хоромах дворца, и моя тяжелая голова, клянусь, лежала на коленях прекрасной девы, облаченной в приятные на ощупь шелка. Когда я открыл глаза, она ахнула, всплеснула руками, и по-арабски позвала кого-то. Плохо соображая, я смотрел за суетой, которая отличалась, конечно от больничной, но не шибко. Правда, на сей раз вокруг меня порхали не дьяволицы, но прекрасные гурии. Откуда-то появились музыканты, и девушки принялись несколько нервозно танцевать, похлопывая по бубнам, и напевать арабские песни. Служанки внесли расшитые золотом одежды, остальные принялись омывать мои руки и лицо. Без всякого выражения я смотрел на весь этот концерт, и оживился только тогда, когда к постели поднесли еду. Одна из гурий спешила кормить и поить меня с прелестных рук.

Поскольку я слишком долго пребывал в забытьи и не помнил не то, что арабский, но и свое имя, я рассеянно слушал ее воркование. Девушка же продолжала энергично пихать мне в рот яства, и лопотать так быстро и восторженно, точно идет первый летний ливень.

Неожиданно я объелся, а прелестница все продолжала заталкивать мне в рот фрукты и мясо. Чувствуя, что сопротивляться у меня нет никаких сил, я с огромным трудом уцепился за призрачную надежду:

- Халлас! - заорал я с набитым ртом, и девушки разлетелись, точно бабочки прочь из хором.

И я остался один. Подождав минуту, я вскочил, оделся, распахнул окно и ринулся бегом через сад.

Куда бежать я не знал. Но чувствовал, что надо бежать. Я перемахнул через забор, увитый зеленью, сбил с ног двух изумленных охранников и поднажал.

Солнце палило безжалостно, но я не останавливался. Горячий ветер обжигал лицо и не давал мне дохнуть полной грудью. Наконец, я увидел пустыню. И тут, где-то на краю бездны, над самым обрывом памяти замаячил образ деревушки бушменов. Тут я остановился и вспомнил, кто я. Я - Денис Талмудов, - уверенно сказал я, и устало сел на раскаленный песок.

- Я Денис Талмудов, москвич, татарин по матери, что я делаю здесь, в арабской стране, окруженный гуриями из гарема, во дворце, тонувшем в прекрасном саду? – в голос я вопрошал себя.

Но ответа не последовало.

Солнце палило нещадно, и голова гудела от боли. Поразмыслив, я решил сдаться и вернуться туда, откуда сбежал. Я развернулся и поплелся обратно по узкой петляющей дороге, усеянной мелкими острыми камнями. Вдоль дороги брели погонщики овец. Завидев меня, они весело помахали мне, выкрикивая дружелюбные приветствия, и прошли мимо, увлекая за собой блеющее стадо.

Я вернулся во дворец. Охранники пропустили меня как ни в чем не бывало.

Через окно я залез обратно в хоромы. Внутри никого не было, висела тишина. Полы были устланы коврами тончайшей работы, а стены были исписаны сурами из Корана, как я понял. Я рухнул на расшитые бирюзой подушки и попытался перевести дыхание. На одной из стен я заметил встроенный домашний кинотеатр. По телевизору как раз шел экстренный выпуск новостей с крупным заголовком "Бум-ибн-Бум на свободе". Дикторша в синем платье с эмблемой агентства МОФ тараторила что-то за кадром, пока на экранах мерцал видеоряд с прямой трансляцией из больницы.

Какой-то журналист в майке с надписью "ДУН!ДУН!" вел репортаж из палаты, где я совсем недавно очнулся. Он размахивал руками, объясняя, как устроена сложнейшая конструкция цепей и колодок. Крупным планом сначала показали мое мрачное хлебало, окаймленное черной бородой, затем перерубленные цепи, и затем уже разбитые колодки. "Именно из этой прекрасно оборудованной, непреступной, как Трои, палаты Бум - ибн - Буму удалось бежать. Но кто устроил ему побег? Как шутит топ - менеджер филиала МОФа на Луне, отсюда ибн-Буму мог помочь бежать только сам ибн - Бум".

Я еще немного посмотрел телевизор, и к ужасу выяснил подробности событий, случившихся за последние семь лет. Главное, что я понял - это то, что мир стал безвозвратно чужим и что у меня большие проблемы. Пока я тусовался с бушменами и отлеживался в больнице под чужим именем, на меня объявлена настоящая охота, то есть на этого Ибн-Бума. Я просмотрел несколько десятков передач, посвященных прибору Сахренкидзе, и так и не понял, что в нем хорошего. Помимо всего прочего, меня позабавили рекламные ролики между новостями: оказалось, теперь все товары стали производиться в новомодном стиле ДУН!ДУН! Герои клипов в страшных, как атомная война, синих рубахах с отвращением выбрасывали старую мебель, старую технику, старую одежду, с решительностью заявляя в объектив камеры: «Мне нужен только ДУН! ДУН!ДУН! – стиль моей жизни».

Нервно отсмеявшись, я выключил телевизор и впал в мрачные раздумья, становившиеся все мрачней и ужасней в моей голове.

И вдруг меня осенило, в чьем доме я нахожусь. Честно говоря, это не улучшило моего настроения.

8.

Весь следующий день, пока я растерянно бродил по дворцу, меня никто не тревожил. Изредка попадались слуги, но они почтительно кланялись, оставляя то еду с питьем, то дымящийся кальян, и исчезали в тень. Когда стемнело, я вышел на воздух. На небе висела луна. Я вспомнил сводки новостей, про филиал агентства на Луне и все такое. Мне стало тоскливо и одиноко. Я устремил взгляд в землю и отвернулся от луны. Мне пригрезилась Ленка, и я стал гадать, что с ней теперь. Наверное, решил я, рисует пафосные картины в стиле ДУН! ДУН!

Я почувствовал, что готов разрыдаться и разозлился. В груди что-то больно кольнуло и затрепыхалось. Да, это был он.

- Привет, лебедь, - просто сказал я, как будто мы виделись только вчера.

- Ну как -ты? - спросил он в ответ.

- Хреново. - ответил я. - Постой-ка!... А ты тогда, в деревне, что не улетел что ли? А? - заехидничал я.

- Нет, я передумал.

- А зря, - огрызнулся я, - столько бы проблем решил одним махом! уж лучше б ты улетел!

- Это почему? - неподдельно изумился лебедь и дружелюбно потерся клювом о мою селезенку.

- А так ведь собирался в дорогу, так спешил!... - не унимался я, - ты небось и сейчас ждешь момента, чтобы улизнуть, да?

- Нет, это неправда, - медленно ответил лебедь, - теперь я горжусь тобой, хотя мне тебя и жалко.

- Не понимаю чем гордиться. Честное слово, глупый ты какой-то лебедь!

Я уселся на коврик, расстеленный под деревом и продолжил.

- А вот если бы ты тогда улетел, я бы сейчас не оказался в таком идиотском положении.

- Думаю, в куда более глупом положении жертвы агентства МОФ, которые душат свои собственные души, причем с радостью, - парировал лебедь и изогнул шею себе под крыло, по- видимому заснул.

И снова я в одиночестве. И снова мне привиделись бушмены. Интересно, думал я, где сейчас мои дикари? Но что-то подсказывало, то хорошего с ними сталось мало. Так, горюя о свей жизни, я задремал.

Разбудило меня чье-то тяжелое инородное дыхание. Спросони решил, что это лебедь ворочается в правом легком, но ошибся. Дыхание было густым и сильным, точно на ветку села какая-нибудь хищная и красивая птица. Я поднял голову, и увидел огромного коршуна. Почуяв гостя, мой лебедь забил крылами, как по воде, заставляя меня согнуться от межреберной судороги. Коршун сидел на нижней ветке и смотрел на меня правым глазом. В предрассветном сумраке я разглядел его расправленные крылья и могучий железный клюв.

- Привет, - сказал коршун на чистом английском языке.

Я молча кивнул.

- Как живешь, лебедь, дружище? - спросил он. Не спросившись меня, рот мой раскрылся:

- Я тебе не верю, ты мне не друг. Уходи!

- А кому ты будешь верить теперь? - усмехнулся коршун, демонстрируя железные когти на лапах.

- Не знаю, - честно за меня ответил лебедь.

- Все вы лебеди дураки, - фыркнул коршун, - были ими, ими же и останетесь.

- Я сказал, убирайся.

Но коршун не убрался. Он перелетел на ветку повыше и стал смотреть на меня левым глазом.

- Ты Бум - ибн - Бум? - спросил я, ощутив, как лебедь обмяк, забившись в угол одной из четырех камер моего сердца.

- Да, заблудшая душа, угадал с первой попытки.

- А что, их было ограниченное количество? - неловко пошутил я.

- Все в этом мире ограничено, и жизнь, и смерть. И число попыток. Коршун взмахнул крыльями и уселся мне на плечо, аккуратно впиваясь когтями в расшитое золотом платье.

Неожиданно лебедь расправил крылья, заполнив ими целиком грудную клетку, и прошипел:

- Можешь и не стараться! Только попробуй! К исламу меня склонять бесполезно, мерзкая птица!

Коршун от души расхохотался:

- К исламу? Ха-ха-ха! Нет, сейчас не время для таких тонких материй, лебедь. Может быть, в другой раз... А ты, смертный, - обратился он на сей раз ко мне, - как твое имя?

- А какая разница?

-Аллах ведает судьбами, иншалла!, - коршун распустил крылья, и в темноте стал походить на гигантский авиалайнер. – Что ж, я гостеприимный хозяин и не сдержу на тебя обиду, о, безымянный! Хочешь, я прикажу привести сюда парочку японский гейш? Может, они развеют твою печаль?

Не успел я открыть рот, как лебедь ответил за меня, на мой вкус, несколько литературно:

- Ничего мне от тебя не надо, подлая птица!

- Ага! - прибавил я от себя, используя весь английский сленг, который помнил – Ты, долбанутый чувырло! Валяй отседова, или выкладывай на бочку, че надо, погань голимая. Или ты сдрейфил, паскуда, кишка тонка! Небось всю жизнь мечтал о таком моменте – а? Поцелуй меня в жопу, чувак! Валяй, я сегодня добрый, че зыришь, удод! Здрейфанул – а? (фразу я позаимствовал из хитового голливудского боевика).

Пока я выкладывался по полной программе, не заметил, как железные когти глубже впились мне в платье. Не договорив, я невольно пискнул, хватаясь за плечо, и умолк на полуфразе. Тотчас, коршун перелетел обратно на нижнюю ветку. И вновь стал смотреть на меня левым глазом.

Он смотрел на меня долго. Слишком долго. И молчал, как бы раздумывая, что делать со мной дальше. Но, как выяснилось позже, он прекрасно знал свои планы. Он просто размышлял, а не проще ли меня просто четвертовать или распятерить на месте, и дело с концом.

Почуяв неладное, лебедь шепнул мне:

- Кажется мы конкретно влипли... - он вытянул шею, чтобы лучше разглядеть когти коршуна, - скажи, что согласен. На этих, как их там, япанских гейш!

Я открыл было рот, чтобы исправить ситуацию, но коршун, сверкнув левым глазом, стремительно поднялся ввысь и улетел.

Изнеможенный, я поплелся внутрь дворца и, дойдя до кровати, повалился на нее и заснул.

Утром меня разбудило сразу несколько вещей, - солнечный свет, шелест одежд слуг, энергичный и веселый мужской голос где-то над кроватью, а также работающий телевизор. Взволнованный голос диктора, не переводя дыхание, тараторил про страшный пожар, разгоревшийся в австралийском филиале МОФ: "Всю ночь работники спецслужб МОФ сражались со стихией... В огне погибли двенадцать тысяч приборов Сахренидзе... Президенты всех стран уже выразили свои соболезнования... Весь мир скорбит о случившемся... А виновник трагедии, Бум - ибн - Бум по-прежнему на свободе...Специальные военные части МОФа брошены на поиски преступника номер один в мире" Я раскрыл глаза и увидел склонившегося надо мной человека. Лицо мне его показалось знакомым.

- Вы - коршун? - спросил я по-английски.

Вместо ответа человек пристально посмотрел на меня, не переставая давать по-арабски указания прислуге:

- Рис, миндаль, баранину, виноград, гашиш, мой Коран, пилку для ногтей, скатерть из лебяжьего пуха, курево, телепрограмму.

И, пока прислуга носила на стол еду, пока я одевался, человек смотрел на меня немигающими глазами, будто бы боясь упустить нечто для него важное. Я тоже старался смотреть на него в ответ. Но выходило это у меня кривенько, нескладно. Наконец, он недобро, но величаво улыбнулся и отошел к окну, за которым шелестели деревья. Щурясь от света, я все-таки разглядел, что это был чертовски красивый араб. Он был высок и прекрасно сложен, не то что мой юаровский доктор. Белое платье, которое доставало ему до пят, подчеркивало статное, сильное тело и огромные иссини черные глаза. На плечи ниспадали пряди темных вьющихся волос, просеянных сединой. Узкое лицо нарядно окаймляла густая ветхозаветная борода.

- Зачем вы меня здесь держите? - наконец нарушил молчание я.

-А тебя никто не держит, - усмехнулся Бум - ибн - Бум, - двери не заперты, иди, куда хочешь. - Голос его звучал молодо и весело. - Только тебе некуда пойти, - добавил он.

- Потому что все думают, что я - это ты, и моя рожа известна всему миру вместо твоей?

Бум - ибн - Бум молча кивнул.

- Нам с тобой предстоит много дел, Денис Талмудов, так что приготовься.

- А откуда вы знаете мое имя?

- У меня лучшие в мире источники информации, - уклончиво ответил ибн - Бум и звонко хлопнул в ладоши.

Слуги, не поднимая головы, внесли столы. Вслед за ними вплыли лунооликие японские гейши и расселись на высокие подушки, бросая презрительные взгляды в сторону резво вбегающих розовощеких гурий, которые насмешливо сверкнули глазами в ответ. В волосах арабок и японок сияли солнечные лучи, и девушки были очень хороши. Я даже на секунду забыл про все на свете, любуясь за тем, как красотки расклаыдвают яства.

Я сел в кровати и вспомнил, что очень-очень давно не видел своего отражения.

- Извольте, дорогие гости, к столу, - проявляя недюжинный талант восточного гостеприимства, мягко позвал хозяин.

Пока я усаживался за стол, один из слуг что-то говорил жестами Буму, широко открывая рот, и я заметил, что у него вырван язык.

После царской трапезы, в процессе которой никто не обронил ни слова, несколько гурий и гейш принялись танцевать. Японки, походившие на заколдованные фарфоровые статуэтки, медленно кружились, рисуя в танце сложные геометрические фигуры, и лица их оставались непроницаемыми, смотрящими в вечность. Гурии же отплясывали задористо и с каким-то спортивным азартом. Их широкие бедра совершали невероятные па, влажные губы сомкнулись в улыбках, пышные локоны колыхались, источая тонкие ароматы.

Наконец, ибн - Бум, с нескрываемым равнодушием наблюдавший за танцовщицами, хлопнул в ладоши, и все удалились вон, плавно и бесшумно.

- А теперь, слушай. - сказал сурово ибн - Бум, - завтра ты летишь в Стамбул с отрядом моих людей.

- Зачем? - лениво спросил я, разомлевший от плотного завтрака.

- Зачем? Скоро ты узнаешь, ибо, благословлен Аллах, всему свое время, - ушел от ответа ибн - Бум. Он взял персик и, надкусив его ровными белыми зубами, продолжил:

- Тебе ведь нечего терять?

- Ну вроде того. – Я помедлил. - Только мне не приятно отдуваться за тебя.

Бум– ибн –Бум покачал головой, и перевел разговор начистоту:

- Ну ты хоть понимаешь, что Агентство МОФ нужно уничтожить?

- Не знаю, - пробурчал я, - оно мне не нравится, совсем не нравится. Но я не хочу ни с кем бороться.

- Как так? Так не бывает! - удивился ибн -Бум. - Если тебе что-то не нравится, ты должен бороться, и быть готовым отдать жизнь за великое дело или за твой народ!

- А у меня нет никакого великого дела, а народу я вряд ли смогу помочь, - запротестовал я, - все что мне нужно, это вернуться обратно, в деревню, где я жил со своими друзьями, бушменами.

Незаметно слуги убрали столы и внесли кальян. Покои быстро заполнил крепкий изысканнейший аромат.

- Твои друзья, - ибн -Бум глубоко затянулся дымом - уже давно обращены в ДУН. По новому международному законодательству жителей отсталых регионов разрешено насильно подвергать терапии. Теперь они, наверное, трудятся где-нибудь в канализации Токио или орошают пустыню.

- Ну уж нет! Тут ты загнул! - не выдержал я. - Зачем им эти дикари! Они ведь только и умели, что охотиться, танцевать и плодить детей!

- Их многому научат, я полагаю, - выдыхая густой дым многозначительно протянул ибн - Бум.

Я почувствовал, как кровь моя вступила в голову, и лебедь бешено заметался по грудной клети. Мне было жалко моих дикарей. По-настоящему жалко.

- И...как с ними бороться? - начал я, взяв себя в руки, - Или ты думаешь, что сможешь воевать против всего мира, взрывая филиалы Агентства?

- Да, именно это я и делаю, если ты уже ознакомился с последними новостями.

Я повесил голову и уставился на его тапочки, расшитые синей парчой и пурпурными рубинами.

- А сколько времени ты провел с аборигенами?

Я ему сказал.

- Хм, - задумчиво протянул ибн - Бум, - Тогда, вот, покури кальян, и не забывай запивать дым сладким чаем, это очень вкусно, а я пока расскажу тебе одну притчу.

И тогда ибн - Бум поведал мне историю Агентства: о том, как оно развивалось и росло, о том, как он давным-давно работал в нем, и что такое "прибор Сахренкидзе" в действии. Когда же он дошел до места, когда его клюнул коршун в самое сердце, лебедь, прячущийся в левом легком, вздрогнул.

Потом Бум подробнейшим образом описал начало войны с МОФ, его первые нерешительные шаги, редкие неудачи и знаменательные победы. Он с удовольствием похвастался организацией моего побега из больницы среди белого дня. Завербованный медбрат, воспользовавшись больничной истерией, перекусил цепи наточенными по дамасским рецептам стальными зубами и снес меня по подземным коридорам города на руках, пока я находился в коме. Ибн - Бум открыл мне, что теперь по всему миру, практически в каждой стране, у него есть малочисленные, но преданные союзники. И, хотя интересы у них расходятся, цель одна - уничтожить МОФ и смести с лица земли приборы Сахренкидзе.

- В Истамбуле, - продолжал он, - есть верная группа очень влиятельных курдов. За последние пять лет им удалось организовать подпольное курдское движение, все еще набирающее обороты. Они проводят антимофовскую пропаганду в деревнях, устраивают подрывную деятельность на фабриках ДУНа, отстреливают топ менеджеров Агентства. Это их программисты разработали хитрые шифры, с помощью которых я могу беспрепятственно передавать указания через глобальную сеть ДУН-интернета. Но завтра ты полетишь к ним по одному очень важному делу вместо меня.

Закончив свое длинное повествование, он пристально посмотрел мне в глаза, так что лебедь опустил крылья и отвернулся.

Честно сказать, в тот момент, я не знал, что и думать. Больше скажу, этот тип мне очень даже нравился.

- Ну хорошо, - сказал я после долгого молчания, - а вдруг МОФ вовсе не плохая затея. Подумай сам, скоро весь мир превратится в цветущий сад, на Луне и на Марсе поселятся колонии китайцев и американцев, мир оставят войны, и люди...кхе-кхе, поперхнулся я дымом, - будут счастливы.

- Но так не будет, - властно оборвал меня ибн - Бум. – Потому что тогда они перестанут быть людьми. Ты понимаешь, о чем я? У них нет ничего вот здесь, - он положил свою тонкокостную кисть себе на грудь, - никого нет, понимаешь? У тебя, Талмудов, там трепещет крылами лебедь. У меня - коршун. А у них же - пустота. И разве это счастье? Это ад. Ад для слепцов.

- Ну, не знаю, - нерешительно протянул я. - Все равно, я не понимаю. Я вообще-то за мир и за свободу выбора, и все такое. Но вроде бы работники Агентства довольны, их никто не заставляет так жить. Они сами хотят, они добровольно проходят терапию "душеукротительнавеки". И тебе придется воевать против них всех сотни лет, чтобы силой заставить отказаться от ДУНа, от надежной работы в МОФе...

- Ты мыслишь как западный человек, Талмудов, - перебил меня ибн - Бум, - люди - глупые существа, но не безнадежные. Сегодня они не знают Аллаха, а завтра они придут ко мне.

- А если ты победишь, разве ты не создашь свое собственное агентство со своим прибором? Будешь всех склонять к исламу, убивать неверных, и все такое? - возразил я.

- Именно ради этого я и сражаюсь, - заключил ибн - Бум и поднялся с подушек - сейчас я тебя покину, а завтра тебя увезут в Стамбул. Если ты погибнешь, это будет мне только на руку, честно говоря. Это усыпит бдительность Агентства. Я бы наверное попробовал уговорить тебя совершить публичное самоубийство на площади в Стамбуле, или лучше, в Берлине, как это бы сделал настоящий герой. Но ты думай сам. Я не настаиваю. - Он помолчал, изучая мое лицо, пока я ошарашено глазел на его прекрасный темный лик.

- Ты храбрый человек, Талмудов, - мягко, почти по отечески подытожил он, - и на твои плечи выпала роль настоящего воина. Не подведи меня!

- Наверное, так и выглядит Антихрист, - всхлипнул лебедь.

Неожиданно Ибн - Бум начал покрываться перьями, и уменьшаться в размерах. Одежды с него спали, а вместо рук выросли крылья, оснащенные острым, как мечи, оперением. Коршун сел мне на плечо, приблизился клювом к уху, и ущипнув его до крови, гаркнул:

- Прощай! - и вылетел через окно.


Я провел бессонную ночь. Лебедь не давал мне покоя. Он шипел и царапался своими перепонками на лапках, как беспомощный котенок. Он молил, он стенал, он вопил петухом, и ругался на меня последними словами. Я был в растерянности. Под утро, измученный, я вышел проветриться в сад. В саду надрывно пел соловей. И, пока я сидел на коврике под раскидистой вишней, он все пел и пел, чудный голос его не перешел на всхлипывания и хрип. И вдруг, сквозь хрип я что-то услышал.

- Цви-цви-цви, - хрипел соловей, -цви, цви, ез-жай в Стам-бул!-цви-цви-цви!

Я вскочил и пошел на пение. В плетнике маячил серый силуэт птички.

- Это ты сказал? - спросил за меня лебедь, утирая слезы. Все время, пока пел соловей, он безутешно рыдал, свернувшись калачиком в пояснице.

- Цви-цви! Цви-цви! Привет, лебедь! Цви! Скажи ему, чтобы он ехал в Стамбул, цви!

- Но разве это не верная смерть? - разумно возразил лебедь.

- Цви-цви! не будь фаталистом, лебедь! Цви-цви-цви! это тебе не к лицу! Цви-цви -цви!, - прохрипел соловей и улетел.

И тут, впервые за долгое время, во мне проснулась надежа.

- Хорошо, хорошо, мы едем, - с облегчением сказал я лебедю и отправился во дворец, рассчитывая, что удастся, наконец, заснуть.

Но не тут-то было. Не успел я забраться в постель и уткнуться носом между шелковыми подушками, как услышал мягкие шажки. В комнате я был определенно не один. Я сел в кровати, напряженно вглядываясь. Окно было распахнуто, и из сада лился лунный белый свет, отчеркивающий тяжелые тени на высоких потолках. Через какое-то время от стены отделился человеческий силуэт. Сначала я решил, что вернулся ибн - Бум, но, звон тяжелых украшений на волосах и запястьях, заполнивший звоном комнату, выдали женщину. Не успел я ничего понять, а она уже приблизилась ко мне близко-близо, и в свете луны я увидел, что она улыбнулась.

- Ты кто? - спросил я ее по-арабски.

- Я пришла к тебе, - уклончиво сказала она и тронула ледяной ладонью за плечо. - Хочешь, я сделаю тебе массаж?

- Ээээ..., - растерялся я, - нет, спасибо. - И на всякий случай подвинулся, чтобы она могла лечь рядом.

Но она стояла не шелохнувшись и все гладила мое плечо, касаясь тоненькими пальчиками царапин, оставленных когтями коршуна. Я ощутил, как лебедь встряхнулся ото сна и заворожено подглядывал за нами через тенета ребер. Потом он гордо расправил крылья и стал ими размахивать, как безумный.

- Подожди, не торопись, - мысленно я одернул птицу, и привлек девушку к себе. Она прижалась ко мне грудью и лукаво опустила огромные глаза.

- Мне сказали, что завтра ты умрешь, - грустно сказала она, - и я пришла к тебе.

- Я знаю. Иди сюда.

И я забыл про все на свете. Мелькали ее лодыжки, звенели браслеты, шелестели шелка. Она вздыхала и вздрагивала так тихо, издалека, точно я слышал, как поет ее душа. Я скользил губами по бедрам и ягодицам, отогнав мысль, что, возможно, все это в последний раз, я вдыхал острый запах тимьяна и мускуса. Она открывала рот и показывала мне свой язык, который скользил по моим чреслам, как перепуганная бушменская змея.

А когда забрезжил рассвет, она свернулась на мне, будто большая кошка, разбросав черные кудри на моем лице. Я посмотрел на потолок и увидел порхающего лебедя. Кто бы знал, какие он отписывал пируэты! И я задремал.

9.

Проснулся я от того, что кто-то настойчиво тряс за плечо. Я открыл глаза и увидел ее, безымянную девушку.

- Вставай, Бум! Просыпайся! Скорей, скорей! Они уже идут за тобой!

Я вскочил, натягивая на себя одежду. Девушка не уходила, а тихо всхлипывала.

- Они будут здесь через несколько минут, - и большая жемчужна слезы упала на пол.

Она вынула из широкого рукава короткий стилет.

- Держи, это тебе. У тебя мало времени. Убей себя, избавься от страшной судьбы, ибн-Бум!

Я посмотрел на нож, затем на бледную, как свадебная фата, гурию и покачал головой.

- Я поеду. Такова судьба.

Тогда она бросилась на меня с ножом, и я едва увернулся. В саду послышались голоса, и девушка, бросив нож, убежала, испепелив меня укоризненным взглядом.

За мной пришло двое арабов, одетых в новомодном стиле ДУН!ДУН! Они протянули мне сверток с одеждой той же марки и жестом приказали одеться.

Потом они проводили меня на заднее сиденье белого сияющего Мерседеса.

Через матовые бронированные стекла я смотрел на пустыню. Грудь немного щемило. Мне было жаль покидать эти края. Всю дорогу арабы обсуждали цены за хлеб и автомобили, забыв о моем присутствии. Несколько раз они предлагали мне короткие иранские сигареты. Лебедь за меня каждый раз отказывался.

Ехали мы долго, и солнце уже стояло высоко в синем небе, когда машина вкатила на плоскогорье.

В какой-то момент они остановили машину, вывели меня наружу и завязали глаза. С завязанными глазами они долго вели меня по камням, терпеливо предупреждая от падений. Внезапно сильный ветер, прежде дувший мне в спину, поменял направление, и задул откуда-то сверху.

- Залезай, - приказали они, развязывая повязку. Передо мной стоял самолет. Вероятно, это был невидимка, иначе… как бы мы пролетели охраняемые воздушные коридоры МОФа?

Через час мы приземлились где-то на востоке Турции, как я понял. Когда самолет пошел на снижение, один из арабов указал вниз:

- Смотри! Все это курдская земля! - и я понял, что он курд, а никакой не араб.

Далеко внизу сияли быстрые зеленые реки и голубые высокогорные озера, с высоты походившие на мелкую россыпь алмазов меж складок желтых шкур гор и плоскогорий.

- А это - наш Ван, - сказал курд на арабском.

Я промолчал, хотя лебедь страшно рвался возразить на этот счет.

- Да знаю, знаю, что это там перерезали миллион армян, - что же теперь поделаешь! - мысленно я заткнул его.

Самолет сел прямо на плоскогорье, где нас дожидались японская машина и трое вооруженных курдов. Они молча приняли меня из рук в руки. И машина понесла меня в Стамбул. Главарь всю дорогу что-то бурчал в свои роскошные усы, но я не понимал ни слова. Я заметил, что он умеет говорить практически не открывая рта, едва ли выглядывавшего из пышных зарослей. Изредка его волосатые руки протягивали мне длинные турецкие сигареты, прикуренные от зажигалки, на которой крупными красными буквами было начертано: ДУН!

По дороге мы то и дело останавливались купить воды, перекусить. А высоко в горах притормозили у лачуги каких-то пастухов, где нас накормили медом и нежнейшим творогом.

По окончанию трапезы пастухи разнесли всем по косяку с гашишем, и курды тянули дурь, громко бормоча себе в усы нечто одобрительное.

Ранним утром мы были в Стамбуле. Тайота подрулила к высоченному зданию, примыкавшему с торца к святой Софии. В салоне повисла напряженная тишина.

- Ну, иди, тебе пора, - обратился ко мне на плохом английском главарь.

- Куда? - бодро спросил я, почувствовав, что гашиш все еще действует.

- Это филиал МОФа, самый крупный в Турции.

- И что я там должен сделать?

- Разве тебе не сказали? - раздраженно спросил главарь, - Ты должен пройти терапию и покончить с собой.

- Да? - рассеянно переспросил я, вдруг ощутив жуткую усталость.

Он извлек из кармана наручные часы и осторожно вложил их в мою ладонь.

- Это бомба, - сказал он. - Приводится в действие путем перевода стрелок на 12:00. На, одень.

Оглушенный, я одел часы без лишних споров.

- Иди, пора, через минуту откроется приемный отдел. И знай: сдашься живым или убежишь, мы сами тебя прикончим!

Я вышел из машины и медленным шагом направился к центральному входу. У дверей турок меланхолично мел сухие листья, сбрасывая их с высоких ступеней.

В голове моей зрел идеалистичный план. Я думал, что, может, удастся все объяснить. Скажу, что я никакой не Бум - ибн - Бум, сделавший пластическую операцию, что я - Денис Талмудов, а фальшивый паспорт – всего лишь досадное совпадение, и мои права – это права ни в чем не повинного гражданина… Но… Верилось в успех с трудом. Но все-таки я решительно дернул ручку, но дверь была еще заперта. Дворник поднял голову и испуганно посмотрел на меня. Медленно пятясь задом, он крутанулся на пятках, спрыгнул с крыльца, и, очертя голову, помчал вниз по улице в сторону городского парка, размахивая руками.

Я сел на ступеньки и стал ждать открытия под прицелом автомата из Тайоты, который хорошо было видно даже через тонированную поверхность стекла. На улице не было ни души, кроме меня и трех курдов. Напротив через дорогу вдоль всей улочки тянулась бурая от древности стена, изуродованная пестрыми турецкими объявлениями и афишами. Издалека на них можно было разглядеть красочные аббревиатуры "ДУН!" И "МОФ!", написанные латиницей.

От безысходности я принялся изучать надписи:

"Поколение ДУН!ДУН!", - наверное это реклама трусов, "Музыкальный клуб МОФА", - концерт работниц корейской фабрики, "Новые услуги МОФ" , - более тысячи новых моделей прибора Сахренкидзе: встроенные в кухонную технику, в автомобили, в часы, в постель, и даже в ботинки. И тут я увидел кое-что, чего я никак не ожидал. Я потер глаза, но мираж не исчез. На стене, над всеми мелкими объявлениями, рекламами и афишами, возвышался гигантский плакат, исполненный в кричащих ультра- синих тонах. На плакате крупными объемными буквами сначала по-турецки, а потом на чистом русском языке было начертано: "ВПЕРВЫЕ В СТАМБУЛЕ! ВЫСТАВКА - ПРОДАЖА КАРТИН ЗНАМЕНИТОЙ ЕЛЕНЫ ВЫШИБИГЛАЗ. С 1 по 7 ноября.".

И тотчас за моей спиной послышался щелчок отпираемой двери. Прозвенел вежливый женский голос на турецком приглашающий, судя по всему, заходить внутрь. Но я тянул время и не поворачивался, продолжая пялиться на плакат. В голове поднялась настоящая буря. Лебедь в истерике бился клювом о легкое, среднее ухо ломило от чириканья. Сейчас или никогда!

- Пожалуйста проходите, - повторил настойчиво голос, на сей раз по-английски.

Но я уже знал, что делать. Следя краем глаза за курдами, застывшими затаившими с пальцами на курке, я внимательно прочитал адрес выставки: Золотой Рог, дом 11. Я прикинул расстояние от машины до конца улицы. Шансы были невелики: узкая, прямая дорога, промахнуться сложно. Но все-таки побежал.

Прогремело несколько выстрелов. Послышался скрип колес. Стараясь не думать о преследователях, я свернул в городской парк, перепрыгнув через колючие кусты. В парке рабочие в ярко-синих комбинезонах устанавливали на сцену декорации в стиле ДУН! ДУН! Увидев меня, они закричали.

На бегу я сообразил, что скрыться мне негде, каждый ребенок узнает меня в лицо, к тому же в довершении всех бед за мной гонятся люди ибн-Бума, весь мир стоит на ушах, за мою голову обещаны баснословные суммы. Ну кто поверит, что я - это не я! А вдруг Ленка Вышибиглаз не узнает меня! Сколько лет уже прошло!

И тогда я решил, что если так случится, а терять мне нечего, то я сдамся без особого сопротивления кому угодно, без разницы.


Я пересек парк насквозь и выбежал на набережную. Главное - это не останавливаться. Передо мной плескался Босфор, залитый солнцем. По бетону набережной, провонявшей тухлой рыбой и водорослями, грохотали машины, с парапетов босоногие мальчишки закидывали лески в мутно-зеленую воду. Главное - это бежать, повторял я себе, и, набрав скорость, пронесся мимо них. Но не тут-то было. Десять, а может быть, и больше босоногих рыбаков, увязались за мной, пронзительно вереща от восторга. Я понадеялся, что они сделали это просто потому, что я бегу, но прислушавшись, я ужаснулся, потому что мальчишки нестройным хором орали: "Алла! Алла! Ибн - Бум! Бум - ибн - Бум!".

С моря подул сильный ветер. Золотой рог был где-то рядом. Я принялся вертеть головой, надеясь увидеть какие-нибудь дорожные указатели. Я прибавил еще скорости, насколько мог, и оглянулся. Толпа орущих рыбаков сильно отстала.

На обочине в десяти метрах от меня, как из-под земли, выросла полицейская машина с размашистой надписью "МОФ" на бамперах. Приблизившись, я разглядел двух полицейских, мирно жующих сэндвичи.

- Экскьюзми, - обнаглел я, обращаясь к ним в пол-оборота, - Золотой Рог, мне нужен Золотой...

Не поднимая головы, турок лениво махнул прямо. И я побежал дальше. Мальчишкам, похоже, наскучило за мной гнаться, и голоса их остались далеко позади, растворяемые в сильном ветре, задувавшем с золотого мыса. На противоположной стороне наконец высветилась гигантская вывеска: "Выставка - продажа. Елена Вышибиглаз". Огромными прыжками я перебежал улицу, и просочился в маленький палисадник, разбитый перед зданием.

Через главный вход я пройти не рискнул. Тогда я обошел здание со всех сторон и отыскал черный вход, который, к счастью оказался незапертым.

10.

Крутая лестница привела меня на второй этаж, представлявший собой путанные коридоры подсобных помещений. Прячась за дверьми и тщетно стараясь затаить дыхание, я прислушивался к речи турецких рабочих. Выждав момент, я проскользнул внутрь и спрятался за огромным холстом, припертым к стенке у самого входа. Из убежища хорошо просматривались проходящие мимо. Почти сразу же я увидел ее.

Как мне показалось, она ни капельки не изменилась. Разве что состригла непослушные белые волосы. Но лицо светилось в точности так же как и раньше. Это было даже как-то странно. Как будто еще вчера мы с ней сидели в моей хате на Плющихе. Она шла по коридору размашистыми шагами, забыв, что на ней коротенькое бирюзовое платьице с маленькой красной аббревиатурой "ДУН!ДУН!" на груди и красные туфли на высоченных каблуках. Она шла и все время давала кому-то указания скорее языком немых, чем на плохом английском. У нее даже сохранился жест, мой любимый жест. Обращаясь к кому-нибудь, она всегда закидывала высоко голову, довольно надменно. На самом деле, она совсем не была высокомерной, скорее наоборот. Вот и сейчас, сощурив глаза, высоко подняв голову, Ленка что-то на пальцах объясняла турку в синих одеждах МОФа.

Закончив беседу, она направилась к выходу, прикуривая сигарету. Я выполз из тайника и последовал за ней, прячась за ящиками и коробками с картинами. В полутьме лестничной клетки она присела на ступеньку, вытянула ногу и стала подтягивать чулок, сжав сигарету в зубах. Я встал за дверью.

- Только не кричи, - тихо сказал я, оставаясь стоять не шелохнувшись.

Ленка вскочила, одергивая платье.

- Кто это?

- Это я. Денис... Талмудов, - я с трудом выговорил свою фамилию.

- Денис?? Ты? - Что ты здесь... - она перегнулась через перила и посмотрела вниз. -... а ты вообще где?

Я помолчал.

Она догадалась заглянуть за дверь, чиркнув зажигалкой, и было уже собралась раскрыть рот, как кто-то ее окликнул по имени...

- Так, - пролепетала она и голос ее дрожал, - никуда не уходи, стой здесь, я сейчас.

Признаться, тогда, стоя за дверью, я решил что будет подстава. Сейчас она вызовет полицию МОФ, представлялось мне, вот они уже оцепили здание, вот она уже дает интервью, как нашла за дверью выставки живого Бум - ибн - Бума... Но паники не ощутил. Просто стоял и ждал своей участи. Но вот, послышался стук каблучков.

- Пошли за мной, быстро, - еле слышно сказала она, спускаясь по лестнице, - я отвезу тебя в одно место.

И я последовал за ней к автомобилю.

Мы ехали молча, время от времени я глядел по сторонам, опасаясь погони, а Ленка сосредоточенно давила на педаль газа, губы побелели, на скулах проступили волнительные яблочки румянца.

- Надеюсь, ты…, ты не в полицейский участок меня везешь? - справился я на всякий случай.

Ленка закурила сигарету.

- Расслабься, Дэн, - наконец нервно выпалила она и с силой крутанула руль, так что мы чуть не влетели на перекрестке.

- Хорошо водишь, - пошутил я, роясь в бардачке. Отыскав средь хлама черные очки, судорожно нацепил на глаза.

Она тряхнула головой и залилась каким-то невероятным смехом, скорей походившим на всхлипы и рыдания.

- Ты че? - изумился я.

- Ниче, - Ленка с трудом перевела дыхание и снова покачала головой, - ну ты даешь! Я бы ни в жизнь не догадалась, что это ты! Бороду отрастил! Как же тебя так угораздило, а? Бум - ибн - Бум! Боже мой! - она сама не замечала, что почти орала. Похоже, шок проходил, а на очередь встало любопытство.

И пока машина рассекала промышленные районы Стамбула, я терпеливо ответил на все ее вопросы, даже самые бестолковые, обрисовав в общих чертах, что случилось, и как я стал Бум - ибн - Бумом.

Покрутившись, мы подъехали к маленькому обшарпанному отелю. Ленка выключила двигатель и довольно долго сидела не шелохнувшись, как бы принимая важное решение.

- Значит ты не настоящий Бум - ибн - Бум?

Я отрицательно помотал головой.

- Жаль, - лаконично заключила она. - Сиди, я сейчас договорюсь о комнате. И одень мой платок что ли на голову. Узнают ведь.

Через пять минут она вышла из отеля и помахала мне рукой. Прикрывая лицо, я скользнул в фойе. За гостиничной стойкой с бутылкой раки в руках восседал необыкновенно толстый седовласый турок. Он часто прикладывался к горлышку, смотря тупо перед собой: все его внимание занимала Ленка, старательно ему улыбавшаяся и твердившая два каких-то турецких слова, так что меня он будто бы и не заметил вовсе.

Первым делом Ленка задернула шторы и отправила меня в душ. Я не возражал, поскольку был уверен, что она хотела собраться с мыслями наедине и, воспользовавшись моим отсутствием, слинять. И я бы ее понял. Так было бы лучше.

Струи прохладной воды хлестали меня по лицу, выводя из оцепенения, глушили мысли о Ленке. Я старался выключить слух, чтобы пропустить звук захлопывающейся двери. Но, как выяснилось, Ленка не собиралась никуда сбегать, она успела выписать в номер кучу еды и выпивки, и беспрерывно звонила кому-то по телефону.

Я вышел из душа, а она продолжала на плохом английском объяснять кому-то, куда повесить картину.

- Да выбросите вы ее вообще на хрен! - вдруг заорала она, и с ненавистью отбросила трубку на кровать, точно это была дохлая крыса или еще какая пакость. Я принялся, чертыхаясь, вытирать свою длиннющую бороду полотенцем, чувствуя, что на себе ее изучающий взгляд. Кажется, она все никак не верила, что я - это я.

Ленка уселась на кровать, демонстрируя острые коленки, и разлила по стаканам виски.

- А почему ты сказала, что тебе жаль?

- Что ты не настоящий ибн - Бум? - заулыбалась она. - Да так, хотела познакомиться давно. - Она закурила десятую по счету сигарету и опустошила бокал.

И, пока я разделывался с шаурмой, она говорила и говорила, - поток незаконченных фраз, мыслей, эмоций, - в этом вся Ленка. Из полусумасшедшего бреда, сумбура повествования я с трудом составил более ли менее ясную картину ее жизни за последние семь с лихвой лет.


Как раз в тот день, когда мой самолет нес меня на крыльях в ЮАР, подошла ее очередь в агентство МОФ. После прохождения первоначальной терапии ДУН, Ленку определили моляром на один из целлюлозных заводов. А спустя несколько месяцев ее перевели в художественный отдел Агентства. Задача была проста: ей было поручено разрабатывать основы художественного искусства ДУН.

И она придумала направление "ДУН!ДУН!", оказавшееся страшно перспективной затеей. Значение в нем играли только сами буквы ДУН! и ДУН! И ничего боле. Огромными тиражами Агентство печатало плакаты с надписями ДУН!ДУН!, исполненных разнообразными способами. Для этого Ленке пришлось разработать несколько тысяч новых стилей отображения трех треклятых буковок.

Особой популярностью стали пользоваться плакаты, сделанные в примитивистском стиле . Изящные, тонко выведенные шрифты никому не были нужны. Чем грубей и напористей, тем лучше. Ленка так и делала. Ее работы прогремели на весь мир.

Меж тем, Ленке никогда не нравилась терапия "ДушеУкротительНавеки". Часто ей удавалось улизнуть от обязательной процедуры, пользуясь положением всемирно признанной художницы. Особенно ей полегчало, когда в продажу поступили приборы домашнего употребления.

Она давала интервью о своем изобретении ультрамодного ДУН!ДУН! и одновременно тешила себя надеждой встретить хоть кого-нибудь, кто бы смог разделить ее тайную ненависть к прибору Сахренкидзе. Тем не менее, Ленка усвоила, что жить двойной жизнью вполне реально. Она вышла замуж за топ менеджера крымского филиала Агентства, родила троих детей, короче, вела себя, как преданный работник ДУНа. Правда, по ночам ей делалось особенно тоскливо. Тогда она брала тачку и моталась по улицам, нюхая с зеркальца кокаин, купленный у привокзальных бродяг.

- Пару раз я скучала по тебе, - призналась Ленка. - Ты знаешь, - она шмыгнула носом, - работники МОФа совсем другие. Они непохожи на нас. Они всегда улыбаются и всегда довольны работой. Они никогда не ссорятся, не то, что мы с тобой, помнишь? (Я потупился.) Они не едят пачками колеса, не двигаются черной. Дома у них всегда порядок и чистота. На столиках бережно сложены глянцевые журналы ДУН. Они вежливы и обходительны, веселы и работящи. Они - правильные. Они нормальные. Все! Поголовно! Но когда я на них смотрю, мне все время мерещатся мертвецы. Не знаю, почему. - она снова шмыгнула носом. - Поэтому я и хотела познакомиться с Бум - ибн - Бумом, вот.

Я не удержался и поцеловал ее в губы, хотя она поначалу и воспротивилась.

Давным-давно, когда нашим убежищем была московская квартирка, у нас была любимая индийская игра, вычитанная из Камасутры под названием "Поймай язык". И почему-то спустя столько лет, в Стамбуле, кишащем агентами МОФа, в забытом богом отельчике, мы оба вспомнили правила игры.

Быстро опустилась ночь, густая и жирная, как щурпа. Над городом разнеслось хриплое пение сотней сотен муэдзинов, пробудившее нас от безмятежного забытья и жадных объятий. Казалось, некоторые муэдзины тянули три буквы: ДдддУуууНннн!

Ленка нацепила на себя платье и заторопилась.

- Завтра я к тебе заеду, - сказала она. - я закажу тебе в номер еду.

- Завтра меня может уже не быть в живых, - криво пошутил я.

- Значит мы сдохнем вместе, - протянула Ленка с забытыми интонациями драматических актрис. Боже, боже, теперь и объяснить некому, что такое театр...

Целую неделю мы наслаждались друг другом. Ранним стамбульским утром она спешила в обшарпанный отель, который держал вечно пьяный турок, и оставалась со мной до заката, прославляемого пением муэдзинов. Она купила бритву и ножницы, благодаря чему, я смог избавиться от бороды впервые за семь лет. Я посмотрел на себя в зеркало. В отличие от Ленки, я сильно изменился. Африканское солнце и суховеи пустыни расписались на лице глубокими морщинами, виски покрылись изморозью седины, над бровью красовался шрам от когтя льва.

Пару раз она катала меня на своей тачке. Через стекло я рассеянно глазел на суету торгового города, где даже ночью уличные кликуши не уставали арканить туристов в антикварные лавки, пускаясь на типичные хитрости восточного коварства. Но туристов антиквариат более не интересовал. Как объяснила Ленка, теперь сюда приезжают только коллекционеры и реализаторы восточных ДУН!ДУН! - изделий из серебра.

Весь деловой центр Стамбула был завешен вывесками филиалов МОФ. Пару раз я видел свою бородатую физиономию на столбах с надписью "разыскивается!". И тут же рядом висел мой фоторобот без бороды.

Но чаще, запершись в номере, мы забывали обо всем. Ленка где-то раздобыла гашиш, и мы его курили. Иногда кто-то вызывал ее по телефону, и тогда она уезжала по срочным делам своей выставки.

В последней день она пришла раньше обычного и взволнованно выпалила:

- Послушай, сегодня я лечу с выставкой в Москву. Может попробуем спрятать тебя в грузовом отсеке самолета?

- А что потом? – спросил я.

Ленка отвернулась к окну и ничего не ответила.

- Что я буду делать в Москве? Что я вообще буду делать!!! – заорал я.

- Не знаю...- грустно ответила она. – Ну.., я буду приходить к тебе.

- Лен, меня ищут по всему миру, я - заклятый враг цивилизованного человечества и тебя в том числе. Рано или поздно меня поймают.

Ленка заплакала и выбежала из номера дожидаться меня в машине - я забыл, что она впечатлительная, хотя и никогда не отличалась умом.

Выходя из номера, я вспомнил про часы. Они лежали на полочке в ванной. Я нацепил их себе на руку и посмотрелся в зеркало, лебедь неприятно шевельнулся у меня в животе.

11.

В грузовом отсеке самолета, куда мне удалось проникнуть в коробке из-под увесистого экспоната ДУН-выставки, было чертовски холодно. Я вылез из укрытия и лег на пол посреди ящиков с картинами и приготовился к худшему. Лебедь забился под селезенку и тихо стонал. Со мной он и не пробовал заговорить.

- По-моему тебе пора улетать, - угрожающе сказал я ему.

- И не подумаю, - огрызнулся лебедь.

- Слушай, может все-таки -а?

- Отстань, - лебедь пнул меня крылом поддых.

- Кажется я сейчас умру от холода!

- Не умрешь, - прошипел лебедь, -обещай, что мы долетим до Москвы, ладно?

- Зачем? Лети туда сам.

- Ты должен сделать кое-что для меня.

- Для тебя?

- Ну, помнишь наш первый разговор?

Этот разговор я помнил очень хорошо, поэтому промолчал.

- Так вот, - прокашлялся лебедь, - как я уже говорил, ты субстанция смертная, мне же за тебя потеть. Так что будь добр, дотяни до Москвы. Осталось чуть-чуть.

- И что потом? - вяло поинтересовался я.

- Ты.. э-э-э, -лебедь выдержал многозначительную паузу, - ты запишешь на бумаге наши с тобой переделки. По моим расчетам твоя история когда-нибудь обязательно спасет чью-нибудь душу.

- Да ну! - усмехнулся я, -ишь какой честолюбивый! Спасет! Ты лебедь, прости, дурак.

-Ты, прости тоже. Так напишешь?

Я не стал отвечать ему, а просто постарался заснуть и не проснуться. Но лебедь опять пнул меня крылом на сей раз в мошонку.

- Эй! Чувак! Не спать! МЫ ДОЛЖНЫ ДОТЯНУТЬ, ПОНЯЛ!

- Ладно, ладно, - глухо буркнул я, пытаясь пошевелить ногами. - Обещаю. Если ты первый не свалишь, то запишу. Только смысла, прямо скажу, я не вижу.

12.

Вот собственно и вся история, Господи!

Пару дней назад я прочел в газетах, что Ленку Вышибиглаз поймали за употреблением кокаина на рабочем месте. Но арестовали ее по другому поводу. Дома под половицей у нее нашли письмо, предположительно написанное Бум - ибн - Бумом. Якобы, в письме Бум давал добро на сотрудничество и передавал привет некому Денису Т. А вчера я прочитал, что за последние сутки она дважды пыталась покончить с собой в одиночной камере больницы имени Сахренкидзе, что в Лефортово.

Пока эти ищейки догадаются, кто такой Денис Т., я буду уже далеко. То есть меня просто не будет. Сейчас я распечатаю эти страницы, допью дрянной коньяк с тошнотворным названием ДУН!ДУН! А разве я не говорил, что теперь все в мире называется одинаково? Так вот, я допью этот превосходный коньяк и запечатаю в бутылку свою отповедь. Надеюсь, лебедь останется доволен. Уж теперь –то он уберется из меня подальше! Сколько можно торчать в этой дыре!?

Но пока я здесь, пока я не сгинул, мне приходится воевать, потому что другого выхода у меня нет. Сперва я разошлю прощальные телеграммы от имени Бум - ибн - Бума! Потом силой мысли разрушу все филиалы и тюрьмы МОФ! Я возьму пистолет и обойду каждую конторку, каждый завод, каждый дом! Я захвачу телевизионные центры и объявлю на весь свет, что в песках Сахары, в водах мирового океана тикают первоклассные бомбы, и они обязательно взорвутся! Я скажу им, я прикажу всем, наставив на них дуло сверхнового оружия, убираться на Луну, к чертям собачьим!

А когда я выиграю эту войну, отправлюсь прошвырнуться по ночным бульварчикам. Я буду лебедем кружить, над центральными проспектами. Я буду кувыркаться в ноябрьском снегу! Я буду бить витрины магазинов. ДУН!ДУН! Я притворюсь БУМ - ИБН - БУМОМ! Я разыщу Ленку и буду колесить с ней по городам в ворованных авто, швыряя из окна гранаты. Я буду танцевать до упаду, пока меня не схватят. А ведь меня непременно поймают. Скорее всего, сегодня ночью. Но я уверен, часы сработают у меня на руке.

Москва, 12-14 ноября, 2001 год.