Зацепило?
Поделись!

Под общим заголовком

опубликовано 11/07/2015 в 17:01

Обнинск

Иногда полон рот слов. К нёбу прилипли, между зубов застряли, на языке вертятся. А хочется говорить словами редкими, простыми, четкими… Тьфу! Город. Вечер. Лето. Летний вечер в городе. Нас: один, два, три. Трое нас. Идем мы. Гуляем…

А в городе зелень, как нападение инопланетян: забила углы, перекрестки, тупики, вспучилась на балконах – кудрявая, плотная, сочная масса. Особенно ночью хорошо (да и днём неплохо – пока со света глаза привыкнут…). Шаг в сторону, в кусты – и нет меня. И отлить всегда есть где и пообжиматься. Кстати. Было. Место такое в старом городе – «окей клуб» (сгорел). Собирались в нём неформалы: панки, готы (гОтов тогда может еще и не было...), рейверы, металлисты. Я тоже там собирался постоянно… Собирался, собирался и один раз как собрался - в самую тусовку зашел. По серединке. Стою. Курю. А у меня были джинсы единственные – одна коленка просто рваная, а на второй заплатка с глазом из бисера (сам шил). Я этот глаз впялил куда-то между самых красивых длинных стройных ног. …А еще очки как у Боно с желтыми стеклами и белая майка-стрейч (я тогда был плоский, высушенный, как гад морской к пиву). Повел я ее в парк (не ту самую ногастую - попроще, но тоже ничего), на скамейку инопланетянами в плен взятую. И мне казалось тогда – какой прекрасный парк! А он поганый, зассаный, у скульптуры рука отломана (да и нога, и голова…), под скамьей пиво недопитое, сигарета недокуренная, гандон недоиспользованный.

Страшно. Потому что не повторится никогда. Это даже не старость. (Какая старость в тридцать четыре года?) Есть такой термин в возрастной психологии: НУВЭРС. Необратимое Угасание Возможности Эффективного Развития Способности. Типа того… Необратимо угасла возможность эффективно кого-то поиметь в городском парке.

Я не жалею. Мне просто страшно. Нет того города. «Грота» нет. Тоже место такое было… Дискотека. (чувствуете, как архаично звучит? как фонотека. или библиотека… ) На колоннах зеркала квадратами, а напротив танцуют девушки разные: красивые, некрасивые – не важно уже. И все курят, и пускают дым друг на друга, толкаются и случайно орошают алкоголем – потому что тесно. Я все продумываю комбинацию сложную – куда мне выдвинуться? В серединку? В правый верхний квадрат? Левый нижний? Надо выпить.

Летнее кафе. Шашлык в пластиковой тарелке, об который ломаются пластиковые зубья пластиковой вилки. Сидишь на неудобном пластиковом стуле и пьешь из пластикового стакана водянистое с пузырьками пиво. Периодически отлучаешься туда же – к инопланетянам. Там распласталась на дереве парочка как гекконы. Что их удерживает? Движение, наверное… …Сначала всё снесли и построили автостоянку, потом пустырь, а теперь многоквартирный дом с людьми, которым негде парковать машины. Откуда вас столько? Зачем? Логаны ваши, поло, калины и солярисы. Вот у Митяя была «восьмерка». Он на ней и не ездил никогда. Хуйня потому что. Ломалась постоянно.

Иногда я стою в городе и не понимаю куда двигаться. В левый верхний квадрат? Правый нижний? Его нет. Того города. Даже общага на Энгельса за капитальной железной дверью. Я прижимаюсь к ней ухом. Там где-то я, в глубине, варю на общей кухне плов и гоняю тапком крыс, мне налили соседи водки и жена (еще не жена) что-то вещает из радиоприемника по «радио-рейтинг» (разорилось) с притворным оптимизмом и ставит U2.

Лес

Видимо от волнения я сдавил пластиковый стаканчик так, что он превратился в эллипс. Дьяк плеснул в него водки, я ослабил хватку, уровень жидкости подупал. Водка провалилась и дала о себе знать, только кольнув внизу живота. «Повторяем» - проговорил Дьяк, наливая снова мне первому, потом Рыжему и уже последнему себе. «Теперь смотри… Чувствуешь?» - Дьяк плавно повел рукой. Я огляделся.

Синий лес. Черное низкое небо. Голубой снег. Звенящая тишина. На секунду я и в правду осознал себя членом могучего братства. Мне даже показалось, что мои волосы отрастают быстрее… Имя нам - легион!

- Ну, послушал, что передал?

- Да. Здорово! Это… Это дэт?

- Brutal truth? Нет. Это не death, это grindcore. (Дьяк говорил с прононсом)

Я хотел поежиться от холода, но наоборот расстегнул пальто и расправил плечи. Я слышу, слышу, слышу. Я чувствую музыку там, где для другого какофония и шум; пение, где для другого рык. Нет. Это я другой.

- Ave satanas! – Дьяк поднял стакан, прислонил его к стволу сосны и влил в себя.

- Авэ сатанас! – вторил я.

Рыжий пил молча.

Мир внутри меня стремительно укрупнялся. Полутона пропадали. Белое - белое. Черное – черное. Моё! Как просто жить.

- А мы с Андрюхой на крэдлов собрались, - прервал мою медитацию Рыжий.

Какой контраст… Мне показалось, Дьяк сейчас его ударит. Но он кивнул: «Да, Cradle of filth дают концерт в первопрестольной. Есть билет…»

Синий снег. Черное низкое небо. Звенящая тишина. Холод собачий. Старшеклассник Андрей Дьяконов впаривает мне билет на британских лубочных псевдо-блэкеров – кучку позеров и кретинов. Я запахнул пальто. «Так вот, билет…» - продолжил Дьяк. «Рыжий, там осталось? Налей мне ещё…» - перебил я.

За хлебом

Три мысли в голове: первая - анекдот, рассказанный двоюродным брат, про Рембо, который «ненавидел пирожки с капустой»; вторая – что Скалетт Йоханссон называет свою грудь «мои девочки» и третья (подытоживающая) – а на хера я это помню? Так надо убрать музыку. Тишина. Тишина…

Как ехать? Через переезд, конечно. …Лажу по фейсбуку и вижу тридцатилетние благополучные пары – рафинированные, с одним или двумя детьми, сексом раз в неделю, налитые счастьем, как медовые яблоки (какие яблоки? а… да, ладно…). Тошнит. Сам такой же. Это как ребенок. Сначала у тебя был гибкий хрящевой скелетик, а теперь закостенело. Колея. Бетон. Броня. Клетка. Зачем я себя накручиваю?

Ой, я сверну тут. Вот хорошее место. Брусчатку положили. Кусты. А скамейка где? А вот торчат железки. Сколько раз я на ней тебя ждал. Кто бы мог подумать, что я буду жить в семи минутах езды от твоего дома. Бывшего. И парковать во дворе недорогую машину, которую купил жене и которая ее недолюбливает и от того по выходным на ней езжу я (надо же как-то «отбивать»…).

Тогда была майская ночь. Душная. Я сидел на продавленном диване, потный и сжимал ладонями твои груди. Маленькие, но с большими и острыми сосками – двумя пирамидками. Ты была в черных лосинах (может, нет, но я так это помню…) и фланелевой клетчатой рубахе своего мужа (это точно!). И я сказал, что-то вроде «что же ты со мной делаешь?» или «что мы делаем?» и все кончилось. Вот это я понимаю, почему помню. Потом были еще какие-то нелепые наезды, попытки и всегда летними ночами: влажными, теплыми, бессмысленными.

На углу (где сейчас «пятерочка») светила синим неоном бильярдная – стеклянная банка с высохшими от наркоты молодыми стариками внутри. Все они тебя знали. Никто меня не трогал. Почему всегда в алкогольный отдел тянет? Хе-хе. Ессентуки четвертые пару бутылок, влажные салфетки, спирт для рук… Что еще? Бумага туалетная кончилась. Где она? Ага «единственная смываемая втулка» - это мне по душе. Это я куплю. Кто-то придумал, убедил инвестировать, реализовал. Кто-то поработал. Я не против, заплатить за это… Да! Алё!

Генферон, виферон, кипрефон, гриппферон... Издевательство. Они специально называются одинаково? Слушай, ну оторви жопу - подойди ко мне. Явно базаришь же с подругой своей. Сколько тебе лет? Тридцать пять? Семь? Ты могла ее знать. Может быть, даже это она тебе звонит. Эй! Я тут! За стеклом… Генферон мне. Свечи. Для трехлетнего.

Ну, давай-давай! Что ты тянешься? На икс шестом-то… Семьдесят седьмой… Высматриваешь блядей что ли местных? Не то место! И не обгонишь… Я тебе завидую. Сейчас четыре часа в пробке. Наедине с самим собой. Думай, музыку слушай, отдыхай. Хотя нет. Не надо музыку. Музыку не надо… Ну, наконец-то! Э, а я куда тороплюсь? Даже врать не придется, что на переезде застрял.

…Что-то я забыл. Твою мать… Хлеб!

Дядя

Вначале была подлая мысль сказать родителям, что улетел в Уфу или Казань, а самому отсидеться в гостинице Ижевска. Отоспаться, наконец. Но позвонил тетке. Потом разбирался с мотивами. Наверное, все-таки эгоизм. Мне кажется, что в Воткинске я получу ту самую дозу тестостерона.

Моя дядя… Ну он такой. На медведя похож, как это не банально. У него внутри постоянно кипит нефть, но он не дает ей выхода. А потом с первой рюмкой… Это как пробивающий летку металлург, только там лава озаряет цех, а тут черная вязкая энергия подсознания гасит всех вокруг. Помню, как он долго держал меня десятилетнего за ладони своими лапами и внушал мужицкий дзэн. Я в сравнении с ним - дрищ, бздун, беспозвоночное.

Последний раз я у него был четырнадцать лет назад. Он поставил меня в ботинки, сгреб в охапку и понёс в рюмочную. Дверь открылась, на меня упал человек. Мы пили мутное пиво, а потом водку прямо на круглом пластиковом столе в магазине. Продавщица в изнеможении терлась лоном о прилавок. Я ударил плохо пахнущего человека в меховую шапку. Упал и поранил ладонь о селедочный скелет. Грелся на трубах теплотрассы. Закусывал снегом. Лазил за солеными рядовками в погреб. Карабкался вверх по сетке-рабице. Потел. Рыгал. Сплевывал.

А когда вернулся домой, поехал к Натали в Малоярославец, ждал четыре часа, дождался, схватил и отымел прямо в холодном подъезде. Было неудобно, немного больно и адски приятно. Она не сопротивлялась, только удивленно хлопала глазами: кто ты?! Это ты?!

А может не тестостерон? Дауншифтинг? Забыть, а лучше осознать переоцененные (переоценить осознанные?) терзания о сорванных сделках, невозвратной дебиторке, ошибках в найме. Идти, качаясь по холмистому Воткинску и: «Р-р-р-р, бля!» и «С дороги, нах!»

И вот я вылезаю из прокуренной приоры на улице Зверева, и неожиданно «тыкаю» таксисту (вот она нефть, поперла уже…). Иду в магазин и беру пол-литра «белуги». Что торопиться? Мы сюда еще вернемся. Зимняя ночь длинная.

С похмелья

Проснуться в шесть утра. Хлопая ресницами, отогнать эхо головной боли. Встать. Пойти на кухню. Выпить стакан холодного молока. Смотреть в окно на серое утро. Перебирать в памяти разрозненные картинки вчерашнего вечера, все почему-то в технике сепии: ряд блеклых фонарей, ручка старого холодильника, куча щебня, почтовый ящик. Пытаться выстроить хронологию, что с начала? Огни, куча, ручка или ящик? Еще забор из сетки-рабицы, вот это уже совсем непонятно куда (преследуют меня заборы эти…)…

И еще бессмысленные слова отдают в голову с отчетливым ритмом: тра-та-та, тра-та-та… Что это?

Заметить почерневший ноготь на безымянном пальце. Удивиться. Выпить два стакана воды. Вернуться в постель. Жена откроет глаза, засмеется.

- Ты себя помнишь?

- Не очень.

- Софке собирал шкаф.

- Собрал?

- Не видела. Сериал смотрела. Поспим еще.

Да. Помню. Деревянные дюбели, молоток (молоток зачем?), крестовая отвертка не подходит к винтам, винтовая отвертка не подходит к шурупам. Что я забивал?

Не мочь заснуть. Ворочаться. Взять телефон, просмотреть вызовы – одни исходящие, номера красивые, ровные, кратные: такси. Значит, никому не звонил, никуда не ездил, ничего не делал. Откуда тогда ручка, куча, ящик, огни, сетка? Вот еще – царапины на запястье и чешутся. Кошка?

Вспомнить, что на кухне стоят в шкафу початые бутылки рома, мартини, вина и карельского бальзама. Передернуться. Вдруг увидеть зеленый почтовый ящик, с торчащим белым треугольником - квитанцией. Развернуть. Посмотреть сумму. Большой долг за газ. Смять. Выкинуть. Подтянуться на заборе из сетки, спрыгнуть в кучу щебня и пройти вглубь синего сада. С улицы светят желтые фонари и тень от них - длинная, острая, хищная. Постучать в дверь - раз, два, три. Откроют. Впустят. На кухне задребезжит холодильник, в морозилке которого дрожит заиндевевшая бутылка водки. «Аскольд брысь!». Нахшунов сядет напротив, достанет листки свои…

Что будет дальше – я не знаю.
Наверно тьма, а может свет.
И мне не нужен твой совет.
Я так и так не прогадаю.
Мой выход восемь. Грязный пол.
Молись, люби – мне нету дела.
Замри. Как ты мне надоела.
Ну, ладно. К чорту. Я пошел.

Засыпать. Надо поспать…

Пятница, вечер

Я катаю шарики из пластилина. Раньше пластилин был разный: оранжевый, пурпурный, розовый, а потом Софья смешала цвета и теперь все шары получаются коричневые со слабыми прожилками желтого.

«Саш! Ты следишь за Соней или где?!»

Что? Что?

Софья вылила горшок в раковину, включила воду, струя бьет в пластмассовый бок и брызги разлетаются по санузлу.

- Что это?

- Не знаю, - отвечаю я, - жидкость…

- По-моему это моча.

Кафель темно-коричневый, под дерево, на нем не видно цвета капель. Я тщательно вытираю пол и углы, выжимаю тряпку, иду на кухню, открываю окно, закуриваю.

«Саша! Я же просила…»

Тушу сигарету, прикрываю окно, включаю воду и несколько раз стучу вилкой по медной турке. Посуды много. Начинаю мыть. К тарелке пристал желток, я отскребаю его ножом, раздается скрип – зря вилкой стучал, итак слышно.

Жена стоит в дверной проеме и морщит лоб. Поворачивается, чтобы уйти, я хватаю ее за майку…

«Растянешь!»

Целую в губы, шею, нос.

- Я нервная сука?

- Не знаю.

- Давай выпьем.

- Соня где?

- Не знаю.

Я наливаю в бокалы сухое белое вино. Жена пригубливает немного и уходит. Я делаю два больших глотка. У меня болят ноги и спина – я сегодня пробежал семь километров и делал становую тягу.

Мне кажется, я, наконец, собрал себя. Сгреб в кучу разномастные осколки, смочил слюной, кровью, потом, скрепил, склеил. Получился монолит. Любое насекомое от него отскочит, грязь не пристанет, хищный зверь сломает клык. И еще мне видится желтый сфокусированный луч света.

Посуда кончается. Выключаю воду. Подхожу к окну. Допиваю вино. Трава зеленая. Трясогузка носится по кромке лужи: туда-сюда. Я бы мог сегодня умереть, потому что как никогда хочу жить.

Апрель-Июнь
2015