Зацепило?
Поделись!

Дилан Томас

The Ballad Of The Long-legged Bait

опубликовано 01 января 1970, 00:00.
2317 0
Дилан Томас (1914-1953) – английский поэт, которого часто называют «странным» и «проклятым», но многие считают его одним из величайших поэтов столетия, и, например, Боб Дилан взял псевдоним в его честь. «Балладу о длинноногой наживке» Томас написал в 26 лет, весной 1941 года, то есть три четверти века назад. Это его самое крупное поэтическое произведение, и в английской поэзии оно считается хрестоматийным, хотя до сих пор вызывает споры и разночтения.

«Я только что закончил мою балладу», – писал Томас своему другу и покровителю Джону Давенпорту. «К сожалению, она не успеет в майский номер «Horizon». В ней 220 строчек, огромное для меня это было усилие её написать, и это в самом деле баллада. Я надеюсь, что тебе понравится. Сейчас мне кажется, что это вообще лучшее, что я написал».

«Это стихотворение полно визуальных образов. Оно настолько визуально, что Томас нарисовал цветную картинку и пришпилил её к стене своей комнаты, – картинку, на которой изображена женщина, лежащая на дне моря. Новая Лорелея, открывающая ужасы разрушения тем, кто её коснётся», – писал в своих заметках о Дилане Томасе другой его друг, поэт Вернон Уоткинс.

«Баллада…» переводилась на русский язык дважды: есть перевод покойного Василия Бетаки, опубликованный в «избранном» Томаса, и относительно недавний перевод Павла Грушко, вошедший в полное собрание стихов 2015 года. Предлагаемый мною перевод не претендует на большую точность, он скорее ассоциативен, и его основная цель – создать симметричное «Балладе…» произведение на русском языке.

БАЛЛАДА О ДЛИННОНОГОЙ НАЖИВКЕ

Лодка на воду, уложены снасти. Табань, пора –
Берег в оспинах птиц прощание подгоняет,
Дует попутным ветром лохматым твоим вихрам,
И город гремит на удачу выщербленными камнями.

Что же, рыбацкая лодка на паперти водяной –
От шва смоляного прощай до последней щепки,
От якоря (как чайка флиртующего с волной)
До тонкой вершины мачты, сухой и цепкой.

Пусть волны еще скрипят свои словеса вдали
Затонам причалов, слепой корме корабля,
Плывите к другой земле, оторвите глаз от земли -
Теперь говорит земля,

И пьют паруса белый ветер, ветер как молоко
Льющий в густую, отпитую глубину,
Где солнце идет ко дну жемчужным глотком,
Вырывая из тьмы луну.

Мачты и дым пароходов уносит ветер морей.
Так удачи тебе, человек на неверной доске, пока
Золотые рыбьи кишки дрожат на леске твоей,
И ползет тихонько наживка прочь из кулька.

Ибо теперь он обернут в призму воды, во всплеск,
За которым девушка бьется, крючок у нее в губе
(Все, что достанешь из моря, несет в крови этот блеск, –
Говорят корабли, растворяясь в морской судьбе).

Так прощайте, печи и трубы, прощай – дома,
Старухи-жены, прядущие в саже нить на покой,
Он ослеп от зрачков свечей, он сошел с ума
В молитвенных окнах, волнах пучины морской.

Твоя приманка – слышишь! – сама тебя подсечет:
Драка мальков на мелководье как тень отпрянет –
Упругим удилищем овладевает крючок,
Бездонное море, громады левиафанов.

Она грациозней ангелов, невиннее лошадей,
Радуга-рыба ласкает бедра ее амвона
Под благовест утонувших в пене морской церквей,
Бакенов-поплавков пушечного перезвона.

Где якорь выходит с мясом земли, как чайка из плоти вод,
Вырываясь всухую из поединка волны и лодки,
Где щемящий птичий крик кажет ветру испод,
И облако отдирает дождь от просохшей глотки,

Он видел дымящий вал, идущий на абордаж,
Айсберги в радужном дыме холодной смерти,
Звездный огонь под небесными веслами, Отче наш,
И - ни огонька на слепой океанской тверди.

Только пузырь луны всплывал в нефтяной глубине,
Освещая пучину по курсу всех вожделений,
Где рыбины нежно миловались на дне -
Поцелуи по леске, озноб по вене.

Как горы, сходясь, все грубее брали ее киты
Илистой силой, водоворотом крепи.
Наживка, измотанная любовью воды
(Треплет губ ее трепет)

Неслась как челнок меж нитей, и падал звука манок
Иерихонских труб в левиафанов грудные клети.
От страстных укусов вода превращалась в кровавый сок
Ей, длинноногой, на струях округлых этих,

Пока не насытился стоном любой кто ее любил,
Пока черепаший панцирь не лопнул со звуком спелым,
И мертвецов из глубин подводных могил
Не исторгло море как сперму.
Так удачи тебе, рука, подсекающая покой!
Грохочет бамбуковый ветер, борт к волне накренен,
И молнией леса уходит в бездну глотки морской,
Сжигая внутренности огнем,

Но дрожь обжигает спину, и лодку бросает в ад.
Плач тетивы об остром ноже отчаянный -
Это не чаячий крик, не скрип испуганных вант,
Это бискайских телят громовое мычание.

Сквозь пласт изумрудной бездны, волн убийственный крест
Длинноногой приманки путь к венчальному чину.
Так поднимай черный парус, благую весть
Для тех, кто на свадьбу призван тобой в пучину!

По отражениям бликов в брызгах морских – тень
Из подводных садов, из блаженного разложенья -
Движенье дельфинье: выпрыгивает твой день,
И мачту бьёт колокольное головокруженье,

Нежной схватки палуба ждет, барабанных ударов ног,
Лодка поет по воде, разрезая форштевнем негу,
Вплетает в эту песню щупальца осьминог,
И полярный орел несет ее в лапах, покрытых снегом.

Но от соленого носа до лопасти кормовой
Воспеваешь поцелуй тюлений у мертвых губ ты:
Невеста мертва, ее приданное – тление и покой,
Жесткое ложе грунта.

А кладбище океана выше холмов и троп
Подводных, и тише земных погостов, где, ветру вторя,
Соловьи и шакалы, упустив дрейфующий гроб,
Поют проклятия мертвому мясу моря.

Так назло им пойте и войте - в песок, в цветы на могилах вдов,
В долинах, в пустынях, - сухие уста океанской бури,
Раковины морские! Дразните своих врагов
Голосом девочки, поглощенной морской лазурью.

Вечен голос ее как вода, на которой путь не отметить
Крошками хлеба, не вбить тропу по волне.
Прости-прощай! Птичьи клювы, соленый ветер, -
Глупо от них скрываться, они извне

Рвут эту хлебную плоть на паперти океана.
Так прости-прощай, блеск ее глаз и уголь бровей!
В пустых глазницах крабы поют мертвецам осанну.
Она не видит даже смерти своей.

Взгляд пристальный и слепой, дождливый морок маячный
Во впадинах бывших глаз, но бельма их не видны.
Они искушают спящих, они напрягают мачты
Как бесстыдный парус в белесом свете луны -

Колыхание бедер, глухая исповедь танца,
Хоровод невестного пламени, страсти немой синклит,
Где нагая Сусанна в мечтах бородатых старцев
И царицы Савской нежности злой магнит -

Вожделенный всеми царями голодного царства;
Грех, заключенный в теле женщины, спит, пока
Тишина не дунет на тлевший фитиль соблазна -
И вздыбленные воды ударят по облакам.

Дьявол, птичий помет замешавший со снегом ночи,
Бросает его в топку запахов, и вода
Принимает смрад, растворяет в илистой горечи -
В ее волнистом дыханье растает все без следа,

И Венера гибнет в ране звездного отраженья,
В клоаке чувств, в долгом лете долгой зимы -
Это жидкий мир, сезонов и струй броженье,
Белая ростепель тьмы.

Так прощай навсегда, - звенит из раковин ветер, -
Прости прощай, плоть от плоти, колокол ни о ком,
И рыбак выбирает ослабшую леску, мерно
На катушку мотая виток ее за витком.

Так удачи тебе теперь, - да под чаячий клекот норда,
Под хохот рыбьих смертей свою давай не накличешь:
Пьют паруса черный ветер, ловят удары града,
И молния освещает в пучине его добычу.

Хрипит в шестибальном шторме телом древесным лодка,
Наотмашь ветер и тьма, боль ледяных оков,
Но ближе к поверхности золото жадной глотки,
Анфилада ребер и позвонков.

В пряди волос – посмотри! - в череп вцепилась леса.
Шквал, выпитый парусиной, скользит у ее глазниц.
Неподвижность немого дождя - пелена, завеса -
Пена в стоп-кадре моря опадает лавиной ниц.

Так бейте, волны, кидайте улов в навес,
Бросайте его через борт в фейерверке снежного света!
Пусть на палубе, пропитанной запахами чудес
Царь-рыба борется с долгим укусом смерти.

Человек, твой рост невысок, на дюймы короче гроба,
И проблемы твои не бог весть – с обжитую комнату, спальню
В каменном доме, следящем за теплой добычей в оба
В челюсти города, на континенте камня.

Один за другим наряжаются в саваны, в пыль ложатся
Сухие отзвуки жизни, прах червяков немых.
Отцы хотят за детей перед гибелью удержаться –
Мертвые руки тянут в прошлое этот мир;
Они приводят дыханье и воздух своей надежды
На край первородной пропасти, жрущей завороженных –
Тряхнуть над могилой веков шевелюрой снежной,
Спеть стариковскую песню губами новорожденных:

У времени новый сын – убейте время, пора!
Оно в родовой горячке напрасно проводит годы,
Ведь в каждом желуде – дуб, который ждет топора,
И птенец-крапивник в яйце от ястреба ждет исхода…

А Тот, кто пламя раздул и страницы огня листал,
Сгорая в жаре своей запредельной боли,
Кто шел по вечерней земле и зерна считал,
Самоубийственно всходами бившие поле,

Тому одна надежда – пряди волос морские.
И он, учивший землю песне про свет и тьму,
Плачет как восходящее солнце в седой пустыне,
Слыша, что только море подпевает ему.

Гнется снасти лоза, под водою почуяв земные звуки,
И волочет из пучины явь и морские сны –
Сады, наживку хватающие за руки,
С животными, с певчими птицами глубины,

Мужчинами, женщинами, водопадами и лесами,
С ветвями, которые бьются под килями днем и ночью,
Отпрянув и вновь сомкнувшись, с девственными песками,
Раскинутыми для молитв, легенд и пророчеств –

И голоса гремят над дюнами из глубин;
Берут наживку долины, то снег, то стрекозы кружат
Над ней, времена и пространства приникли к ее груди,
Она истерзана облаками, жарой и стужей,

Вокруг ее запястий струятся оковы рек
С мальками и валунами, окатанными стремниной –
По морским валам вверх и вниз стремительный бег
Земных пресноводных рек, дыханье воды невинной;

Так пойте о славном улове пашен, лугов, полей,
Где ходят под ветром валы в океане сухом ячменном,
Пасутся стада среди слепых ковылей,
И небо над ними бушует молочной пеной,

Где скачки морских коньков берет гроза под уздцы –
Соленых жеребят с бурями на подковах –
И мчат над землей волшебные жеребцы
Сквозь туч филигранный полог, –

С галопом волн и чаячьим криком мчат они –
Молнии в гривах, меты небесных следов
Над Римом, Содомом, лондонскими брусчатками,
Где бьются волны народов у плотин городов,

Шпили, кресты, петухи жестяные сквозь тучи морское
Тело на клочья рвут, стонут в азарте камни,
Длинноногая страсть как ветер огню не дает покоя
Пламени в чреслах охотничьим придыханьем;

Струна из переулков и прядей волос ведет
Добычу – тебя самого! – добром и живьем за губы,
И дом твой получит кусок любви от ее щедрот,
Настигнет, пожрет, забудет.

Ниже, ниже, ниже, под камнем и дном земным,
Под дрейфующими деревнями, волнами, где-то
Там, где океан зажимает рану луны,
Столица рыбьего царства лучится светом,

Но только голос воды – вот весь рыбацкий успех твой
(Свист и шорох волны не заглушит теперь земля).
Лодка замирает над бархатным ложем смертным,
В морской траве забвенья спит наживка твоя.

Суша, суша, суша, ничего тебе кроме речи
Не принесешь морского, и только ее за ради
В пучину смыслов и слов, швартуя смерть человечью,
Падают якоря могил в церковной ограде.

Так прости-прощай, тьма и свет, луна и восход,
И ты, рыбак на земле, ботинки в рыбьей крови.
На пороге стоит одиноко он, будто чего-то ждет.
Длинноногое сердце в руке. Плюнь, наживи.




ТАКЖЕ НА КАСТОПРАВДЕ:

"Необъяснимая поэзия. Дилан Томас (1914 - 1953)."
(эссе Сергея Ташевского о жизни и поэзии Дилана Томаса)