Зацепило?
Поделись!

В сторону Анаис

Возвышенная, развратная, ранимая, чувственная, интеллектуальная, аристократичная, прекрасная, проницательная, недоступная, непристойная, одаренная, пленительная.... Она хотела казаться такой, она такой и была - в своих текстах. Для нее нет разницы между книжным вымыслом и жизнью. Жизнь - это то, что она напишет на бумаге, герои ее романов и дневников - ее реальные любовники и любовницы. Собственная история как артефакт, под знаменами сюрреалистов-современников - Дали, Буннюеля, Тцары. Странные будни с бешеным огоньком Антонена Арто, с яростным изобилием телесности в духе Генри Миллера, - одного из главных героев ее фантастического по откровенности дневника, который она писала до самой смерти.

Хрупкая девочка-женщина, гибкая кошка, жертвенный ангел, потаскуха, опасная охотница, податливая жертва, пронзающая глазами, меняющими то и дело цвет... Она верила, что секс - это мистическое переживание духа, квинтэссенция жизни, где сплетаются токи подсознания и энергии творчества, когда искусство любовников выплескивает силу, способную возвратить им первозданную чистоту безгрешности, спастись от «смерти при жизни», выскользнуть из силков времени или же существовать во всех временах сразу. «Когда ты трепещешь на самой крайней точке оргазма, и понимаешь, что если сделать еще шажок - там тебя будет ждать самый-самый край, дальше уже некуда идти. И тогда ты уверенно возвращаешься обратно...».

«Письмо любимому папочке»

Роза Хуана Анаис Эдельмира Антолина Анжела Нин-и-Кульмель родилась больше века тому назад в 1903-м году, в парижском пригороде. При крещении языческое имя сирийской богини Анаис естественно, пропало из документов, но именно так причудливо, Анаис Нин, она будет всю жизнь подписывать свои книги. В этих сочинениях, в «Доме инцеста», в «Дельте Венеры», в «Генри и Джун», наконец, в уникальных автобиографических дневниках, как в причудливом коктейле, смешалось все, что она так любила в молодости и привязанность к чему сохранила до самой смерти. Джаз, ярость Рембо, стиль Пруста, роскошь светских приемов, разгул богемных вечеринок, лукавство, прямота, вечные любовные многоугольники, - все это кипит и цветет здесь в полном изобилии...

Анаис в принципе предпочитала коктейли, всегда мечтала соединить противоположности, «усидеть на двух стульях». Уж очень она гордилась смесью кровей, играющих в ее жилах.

Отец Анаис, Хоакин Нин-и-Кастельянес, кубинский композитор и пианист, денди и гуляка, увез молодую аристократку, наполовину кубинку, наполовину датчанку Розу Кульмель в Париж, напророчив ей успех оперной певицы. Когда Анаис исполнилось 9 лет, родители разъехались по разным континентам. Роза увезла девочку и двух младших братьев в Нью-Йорк. Анаис тосковала по отцу, и от тоски в 11 лет стала вести свой журнал-дневник. Поначалу она наивно, по отрочески все это себе так и представляла - длинное письмо папе о жизни, о том, какая интересная у него дочь и как напрасно он с ней расстался. И уже только потом, в середине ХХ века, сонмы психоаналитиков объяснят ей, что так сублимировался эдипов комплекс, и что сама Анаис со всеми своими иллюзиями, идеями и творения - лучшая иллюстрация концепций доктора Фрейда...

Но любой психоанализ отступает перед поэзией одной отдельной, ярко прожитой жизни. Вот в 16 лет она работает натурщицей и моделью:

«Он был так разочарован, увидев, что я не устраиваюсь в его студии как любовница, что подговорил остальных художников в Вудстоке против меня, и я лишилась работы и денег на дорогу домой. Самым комичным в то время была моя ужасная робость и скованность. Я появлялась в бассейне, где купались художники со своими моделями нагишом, в длинных черных чулках и закрытом купальном костюме» (запись 1956 года).

Или увлекается испанскими танцами:

«Во время танца пришло осознание своего тела, и это тело внезапно потянулось к плоти — легко воспламеняющейся плоти, которая должна была зажигаться от каждого танцевального па. Она жаждала припасть к его пухлым губам, отдаться этому непостижимому опьянению»...

Или описывает первого своего возлюбленного-гомосексуалиста, и по совместительству кузена Эдуардо Санчеса:

«Всякий раз, когда он видел груди большой, дородной женщины, напоминавшей ему мать, у него возникало желание сосать, жевать их, кусать, пусть даже до боли, прижиматься к ним лицом, задыхаться в этом душном изобилии... Никакого желания проникнуть в эту женщину, полностью овладеть ею у него не возникало... То, что было у них между ногами, его напугало: ему увиделась гигантская, мокрая, алчущая пасть. Ее он никогда не сможет насытить, казалось ему. Он страшно испугался этой затягивающей дыры, твердеющей от прикосновения пальцев, Кто же тогда оставался Мигелю? К кому он мог обратить свое вожделение? Да к мальчикам! Конечно же, к мальчикам, которые внизу были устроены так же, как и он, а это его ничуть не пугало. К мальчикам, чьи желания он мог удовлетворить».

Литературные мечтания

В 20 лет она вышла замуж - за американского банкира Хьюго Гилема. Сосредоточенная на скрупулезном описании портретов своих ярчайших современников, о нем Анаис напишет скупо в своем дневнике. Разве что с благодарностью перечислит его благодеяния - «излечил от викторианства, разрешил перекрасить волосы, открыл Д. Лоуренса».

В середине двадцатых супруги перебрались в Париж, но вскоре финансовый кризис выместил их из центра в очаровательный полудеревенский городок Лувесьенн, где они купили дом. Анаис прогуливалась по тенистому саду и скучала, мечтая о кипящей лихорадочной богемной жизни, где-то далеко за пределами уютной гостиной с камином, с низкими диванами, шелковыми подушками.. В кабинете она повесила портрет своего любимого Лоуренса, - вычурного певца освобождения от пуританской морали, наделявшего секс возвышенным сверхъестественным смыслом, что сильно распаляло воображение изголодавшейся Анаис. Достаточно было появиться бруклинскому бродяге Генри Миллеру, будущему автору скандального романа «Тропик Рака», этому «мифологическому зверю», который куда ловчее чахоточного Лоуренса чиркал спичками о подошву драного башмака, и не чурался дворовой брани, чтобы розово-слащавые мечтания изнеженной гиперчувствительной девицы стали обрастать плотью и кровью...

Гламурные миазмы Парижа

Париж начала тридцатых годов, что уж и говорить - превосходные, отменные декорации для начала запутанной истории страсти нескольких женщин и мужчин.... Призывное сияние гламура, жесткий ритм модернизма, бурлящий Латинский квартал, знаменитая «Ротонда» на Монпарнассе, богемные грязные кафе, где наливают в долг. Бордели с прославленными одноногими проститутками, миазмы крепкого перно, запах спермы, циркачи, художники, литераторы, странники, чудики, - все это варится на медленном огне, предвкушая не то конец времен, не то прекрасную бессмыслицу, подобную полотнам Дали. Генри Миллер показал ей другой мир, свободный от стерильности, от предрассудков, грязный, нищий, возбуждающий, прекрасный, похабный, зверский, живой. Анаис научилась пить неразбавленный Перно - анисовую настойку, целовать взасос женщин, катать на языке непристойные слова с той генримиллеровской простотой и непринужденностью, чтобы они звучали как музыка Моцарта.

Позже в предисловии к книге рассказов «Дельта Венеры» Анаис будет так вспоминать парижскую эпопею: «Я собрала вокруг себя поэтов, и мы все писали удивительную эротику. Секс, чувственность и поэзия - это воздух которым мы дышали, язык на котором мы объяснялись. При помощи эротики мы пошли, скорей, по дороге святости, чем беспутства. Педерасты писали от лица женщин. Скромники описывали оргии. Фригидные женщины рассказывали о яростном удовлетворении. Самые поэтические натуры предлагали сцены зверства, а самые чистые упражнялись в извращениях. Всех нас одолевали истории, о которых мы не могли рассказать в полной мере».

По следам Генри и Джун

Они занимались любовью умственно, словесно, как угодно, но пока что не касаясь друг друга. Как-то Генри отвел ее в бордель, где они заказали «Представление», которое Анаис не только с удовольствием описала в своем дневнике, но и не замедлила представить своему скучноватому мужу с «широкими либеральными взглядами», под покровом ночи доставив его на узкую улочку к двери с красным отблеском фонаря.

«Женщины улыбаются. У той, что крупнее, самоуверенный вид, черные как смоль волосы в локонах, почти закрывающие лицо. Маленькая — блондинка с бледной кожей. На них туфли на высоких каблуках, черные чулки с поясом и кимоно нараспашку. Ведут нас наверх, идут впереди, раскачивая бедрами и начинается показ. Старшая обвязывает вокруг поясницы ленту с резиновым пенисом на ней. Все это невероятно красного цвета. Сбросив туфли, оставшись в одних чулках, они укладываются на кровать.

И начинается показ.

«Любовь в такси».

«Любовь по-испански».

«Любовь, когда у вас нет денег на гостиницу» (тут они встали с кровати и прислонились к стене).

«Любовь со спящей».

Маленькая женщина изобразила спящую. Большая осторожно и ласково брала ее сзади.

Маленькая женщина откинулась на спину и широко раздвинула ноги. Старшая сняла резиновый пенис и припала к клитору подруги. Она водила по нему языком, вылизывала, целовала. Глаза маленькой женщины были закрыты, и нам стало понятно, что она наслаждается. Она стонала, вздрагивала всем телом, вскидывалась навстречу жадному рту великанши»... (Дневник 1931 год).

В 32-м году в Париж из США явилась - не запылилась жена Генри - загадочная красавица Джун, с таинственным прошлым, танцовщица на дансполе, вдохновительница романов Миллера и прототип его главных героинь. Анаис Нин, потрясенная ее декадентским гибельным очарованием со статью «Дианы-охотницы», влюбилась в нее со всей возможной самоотдачей. Несколько лет горит почти адовым огнем этот, пожалуй, знаковый в европейской культуре ХХ века многоугольник страстей. Это и писательская дуэль между Генри и Анаис - кто точнее опишет неуловимую многоликую Джун. И неуправляемая, наркотическая, непредсказуемая истерика настоящей la femme fatale, то ненавидящей Генри, то плачущей в такси на трепещущей груди хрупкой Нин.

«...Джун ведет меня в танце, она крупная, высокая, а я маленькая и легкая. Мы скользим под последние умирающие вздохи джазовой пьески; Мужчины в жестких, более жестких, чем спинки их стульев, воротничках. Дамы туго сжимают губы. Музыканты улыбаются с коварной кротостью, радуясь спектаклю — пощечине их великолепным гостям. А те ничего не могут поделать, уж слишком хорошо смотримся мы вместе: Джун, нахмуренная, закрытая полями шляпы под Грету Гарбо, укутанная в пелерину, с трагически бледным лицом, и я — полный контраст ей каждой своей черточкой. Мужчины чувствуют себя оскорбленными...» (из Дневника, 1932 год).

«Сезон в аду», «Записки одержимой», - почти на 500 страниц личных дневников, Нин описывала несколько лет бешеной парижской лихорадки. В 1991 году Филипп Кауфман снял великолепное кино по следам автобиографической повести Анаис Нин «Генри и Джун», где сыграли Умма Турман (Джун) и Мария Медейрас (Анаис).

Трахнутые многоугольники

Измученный невротической Джун, требующей от его произведений «размаха и духовного очищения Достоевского», Генри сбежал в Диджон. Оскорбленная грудастая красотка вернулась в Америку. Анаис пережила тяжелый нервный срыв и была утешена терпеливым мужем, после чего снова вступила в долгую и плодотворную переписку с Генри. «Остерегайтесь хоть немного вашей гиперсексуальности», - пишет она. В ответ следует: «Вы, пардон, совсем не знаете мужчин. Я фантастически нормален. Это правда, что я плаваю в бескрайнем океане секса, но в реальной жизни число моих заплывов невероятно ограниченно». Страстные письма превратились в литературные тексты, вовсе не отделенные от реальности. Анаис в красочных подробностях живописала все свои love-making, которые она инициировала то ли чтобы забыть и перещеголять Джун, то ли чтобы раззадорить Генри. А возможно, чтобы убедиться в силе своих чар, рассмотреть себя в тысячи зеркал, запотевших от дыхания совокуплений, соитий, мокрых чресел, вздыбленных членов. Ей хотелось пройти до конца, достать до самого дна «порочности, чтобы стать чистой». О неком профессоре Джоне Эрскине она писала: "Когда я почувствовала, что он возбужден, я позволила ему излить его желания. Я сделала это из жалости. Как же мужчины пугаются инициативы!».

Из списка друзей и подруг того времени Анаис особенно выделяла изощренную аристократку, красавицу-блондинку Луизу де Вильморен, невесту Сент-Экзюпери, впоследствии жену венгерского графа Пальфи, выписанную в новелле «Под стеклянным Колоколом».

«Мы остались одни в ночном клубе. Уже третий час ночи, музыканты устали, но Жанна все требует: «Грузинский танец! Румбу! Вальс! Еще шампанского!» При вспышках подносимых к сигаретам спичек можно разглядеть глаза. Пьяные глаза Жанны; усмешливые глаза ее брата. Я сижу как раз между ними, Жанной и ее братом, и ощущаю единство их настроений, синхрон всех их движений.. И когда он говорит ей «Возьми любовника», а она подталкивает меня в его объятия, я понимаю, что я всего лишь дублер... Любовь с другими — это просто вылазка, необходимая, чтобы отвлечь внимание от их неразрываемого детского брака. Без прикосновений, без проникновений, без врастания друг в друга — как рыбы. Соитие взглядов, слов, причудливый промискуитет жестов. Они соединились давным-давно, еще в их детской, в ребячьих играх и ритуалах, как «Трудные дети» Кокто».

Психованный психоанализ

В 32-м году Анаис Нин всерьез увлеклась психоанализом. В сущности она всегда им занималась, и в дневниках, и в письмах. Но тут просто потеряла голову. С маниакальной страстью к подробностям она пересказывает свои впечатления от сеансов у доктора Рене Феликса Альенди, бородатого бретонца, которого в итоге эффектно соблазняет. Представьте себе сценку. В середине разговора о психологии бессознательного Анаис оголила свою маленькую острую грудь и со слезами в голосе спросила: «Доктор, скажите она красивая?», Доктор согласился с пациенткой, и в итоге отхлестал ее плеткой.

Не вполне довольная сеансами доктора Альенди, несколько разочарованная его возможностями на диване в гостиничном номере, Анаис сама решила выучиться на психоаналитика, для чего и поступила на университетские курсы...

На этих курсах ненасытная Нин запала на известного немецкого психоаналитика Отто Ранка и даже подарила ему свой портрет, написанный русской художницей-скульптором Жанной Орловой. В отличие от предыдущих любовников, которым Анаис доверяла свои сокровенные записи, Отто запретил ей вести дневник, обвиняя ее в неврастеническом эксгибиционизме. «Невроз – это не болезнь, а неудавшееся произведение искусства, и невротика следует лечить как «неудавшегося художника», - истолковывал он Анаис, которая редко когда прощала подобную критику. Скорее ей нравилось коллекционировать восторги о прекрасной и многоликой Нин, благодарной ученицы великолепной Джун.

...Осенью 1934 года, в маленькой парижской квартирке, где они недолго прожили вместе, Анаис и Генри праздновали победу - вышел его роман «Тропик Рака» с предисловием самой Анаис... На дружеской попойке в излюбленном кафе «Викинг» Анаис заметила темную очень худую фигуру человека с горящими безумием огромными глазами. Это оказался Антонен Арто, создатель сюрреалистического театра, поэт, наркоман и гомосексуалист, приятель Генри, которого Анаис сделала своим первым любимым пациентом. «Я писала об Арто в то время, когда рядом со мной был Генри... Выходила навстречу Хьюго, ощущая на губах горечь поцелуев Арто... а к Арто, так же, как и к Отто, приходила наполненная белой кровью Генри... Я начала сознавать, что это своего рода месть мужчинам — завоевывать их и бросать», - с едва скрываемым удовольствием Анаис выстраивала симметрии, встречаясь со своими в любовниками в тех же кафе, читая общие книги, передавая платки с запахом спермы.

Конец главы

...В 1936-м Генри Миллер уехал из Парижа. До второй мировой войны состоятельная и одинокая Нин жила на собственной барже, пришвартованной у берега Сены. Дни напролет она писала новеллы о натурщицах, глотающих белую пену, о проститутках, ищущих радости оргазма в вудаистских негритянских плясках шамана...Потом она переехала в Штаты, снова вышла замуж, заводила любовников и любовниц, вела дневники, издавала книги, где тенями металось парижское прошлое. Вот Фригидная Лилит, мечтающая о шариках с мягкой, похожей на кожу, поверхностью, которые вводят в чрево женщины Ост-Индии, вот Мануэль, с ума сходящий от возможности расстегнуть ширинку в вагоне трамвая, вот монпарнасская художница Мафука, изнывающая от отсутствия любви...

Изнасиловать время

В 50-х годах она часто встречалась с Лоренсом Даррелом, Тимоти Лири, Гором Видалом, Теннеси Уильямсом, Роменом Гарри, пробовала ЛСД, слушала джаз, с интересом знакомилась с Аленом Гинзбергом. Как-то на выступлении, которое организовала Анаис для битников, Ален Гинзберг, оскорбленный шиканьем по части его «Воя», сорвал с себя одежду, и в Анаис полетели грязные трусы поэта... «Он продолжил чтение обнаженным, неужели в зловонных клоаках американских городов родились новые сюрреалисты!», - с восторгом и иронией писала Анаис в 1956-м году.

...Прошли годы, Анаис не менялась, лишь острее презирала старение и вездесущих «живых мертвецов». Она несколько суеверно сторонилась детей, опасалась домохозяйств и материнства, обыденности и кухонных забот, она как королева освещала своей изысканностью светские рауты и дружеские попойки, соблазняла и соблазнялась.

...В 1966-м году «Дневник» Анаис Нин вышел в свет. «Мне было настолько же необходимо опубликовать его, насколько змее – сменить кожу, потому что старая стала слишком тесной» Даже хорошо отредактированный и сокращенный, он произвел сильнейшее впечатление на современников. Они даже назвали духи в его честь...

Сама же Анаис полагала свои уникальные записи «историей любви» и повторяла друзьям, что «лучше быть неказисто страдающим обманутым любовником, чем защищенным хорошей работой и кухаркой-женой живым мертвецом».

...в 1976-м, за год до смерти Анаис Нин, Лоренса Даррелла пригласили в калифорнийский университет. Изучив карту, он обнаружил, что университет находится в 20 милях от дома Анаис и 30 -ти - от Генри - его старых друзей. Он с радостью согласился читать лекции.

Позже Даррел вспоминал: «Нечего и говорить, Анаис сразу же всех очаровала, и когда она появлялась на лекции, моя аудитория разрасталась до трех-четырех сотен студентов вместо тридцати. В то время у нее уже начиналась болезнь, которая в конце концов свела ее в могилу».

Встречи со старыми друзьями превратились в пьянки и беседы до рассвета. Они хотели быть проще и много смеялись, зло и весело отгоняя призраки прошлого, своим по-эпикурейски витальным драйвом отпугивая голодную смерть...

Оскар Уайльд как-то написал: «Жизнь - это головокружительный роман с самими собой». Анаис Нин в унисон подхватила: «Зачем люди летают на Луну, когда существует куда более далекое и полное опасностей путешествие, к самому себе».