Зацепило?
Поделись!

Не бояться быть

Иван Иллич (1926 - 2002)

Те, кто умеют умирать, живут свободными.
Карен Бликсен. «Из Африки».

...В систематическом каталоге мировоззрений и биографий, при помощи которого потребительское общество тщится приспособить для своих нужд любую идею и всякую судьбу, Ивана Иллича распределили по ячейкам «христианский анархизм», «радикальный экологизм» и «утопический антимодернизм». Из всех этих терминов только определение «христианский» имеет смысл, - в молодости Иллич был иезуитом и доктором теологии, - и до конца своих дней оставался богословом, - при самом глубоком понимании этой профессии. «Экологистом» он может быть назван только в той мере, в какой хотел ограничить обывателя в его стремлении пожрать всё цветущее и дышащее на нашей земле, «антимодернистом» - поскольку отказывался признавать достижения технического прогресса как непреложную ценность, «анархистом» и «утопистом» - лишь потому, что видел мало пользы в основных социальных институтах современного мира.

Но в сущности Иллич совсем не об этом. Пафос его жизни и творчества - во внятном ответе на экзистенциальный вызов, сформулированный чуть ли не Бомарше и обоснованный Эрихом Фроммом. Он утвердил бытие в противовес мнимости, умел быть, а не казаться, выбрал личную судьбу, а не роль на сцене социальности...

Всякий, входящий в жизнь, сталкивается с набором привычных институтов, понятий и норм, которые кажутся незыблемыми. По большинству это нормы повседневного обихода, или, по крайней мере, правила, адаптированные для повседневности, и потому выглядящие, как социальные аксиомы, самоочевидные и неоспоримые. В таких случаях труднее всего предположить, что когда-то существовали иные порядки и ценности, - для этого нужно иметь гений Лобачевского или хотя бы талант Фуко. Моя покойная бабушка, пережившая две революции, три больших войны и десяток зубодробительных приговоров ближайшим родственникам, любила говорить: «Так положено»; - и при этом в детстве можно было довести ее до слез, если начать выспрашивать, чем, когда, куда и почему «положено». Обыватель живет под непрерывным давлением обихода, сведенного к общественным правилам и установлениям, и у него нет времени задуматься, когда и как эти правила и установления возникли, где их смысловой и временной предел.

Среди всех возможных форм нонконформизма, самым глубоким, то есть нонконформизмом по существу , становится тот, кто вопит о своем несогласии с итогами, - в их версии на сей день, - с совокупным общественным опытом, с текущими результатами исторического развития. Личная свобода постулируется здесь вопреки вещам и явлениям, стремящимся стать безусловными, но на самом деле лишь очевидными, примелькавшимися, постоянно маячащими перед глазами...

Однако парадокс, что только при условии такого разгульного «фермента противоречия» в крови способен родиться свежий взгляд на самые болезненные и тревожащие вызовы современности. Причем существуют люди, судьба которых и есть утверждение свежего взгляда, то есть личной свободы в узкой и опасной области - в зоне самодовлеющей и банальной очевидности. Это редкая порода человеческих существ, и всякий раз, когда «общество» сталкивается с ее представителями, оно прежде всего желает их классифицировать, то есть очертить вокруг них своего рода магический круг из тех же привычных и обиходных понятий. Не избежал такой участи и Иван Иллич, - один из культовых героев ушедшего ХХ века, - но он же и показал, где скрыто противоядие всем усилиям тюремщика-классификатора. Выход, - утверждал Иллич, - в открытости и общении, где устоявшиеся в культуре идеи и образы перестают быть «кодами доступа», возвращая себе плоть и кровь живой человеческой мысли. Той мысли, которая даже в самых ответственных ситуациях чурается напыщенности законодателя и важности палача.

...Вот как Иллич, к примеру, демонстрирует относительность «стыда» и «приличия» в одном из самых примелькавшихся человеческих действий:

«Нетерпимость к вони фекалий развивалась гораздо медленнее (чем к смрадному запаху трупов), хотя первые жалобы на этот счет раздаются уже в 1740-е годы. Сначала внимание к этой теме привлекли филантропически настроенные ученые, изучавшие "воздухи" - сего-дня мы сказали бы "газы". В то время инструменты для анализа летучих веществ были еще очень грубыми; еще не был открыт ни кислород, ни его роль в процессе горения и окисления. При анализе исследователям приходилось полагаться на собственный нос. Но это не помешало им издавать трактаты о городских "испарениях". Известно около двух десятков таких брошюр и книг, вышедших с середины XVIII века до воцарения Наполеона. В этих трактатах обсуждаются семь пахучих точек человеческого тела, лежащих между теменем и пальцами на ногах; выделяются семь запахов разложения, сменяющих друг друга при гниении животных тел; неприятные запахи подразделяются на здоровые - например, человеческих и животных испражнений - и гнилостные и вредные; читателя учат уловлять запахи в склянку для последующего сопоставления и изучения их эволюции; оценивается вес испарений, приходящийся на одного городского жителя, и последствия их переноса - по воздуху - в городские окрестности. Озабоченность смрадными испарениями выражает почти исключительно узкая группа врачей, философов и журналистов. Почти каждый автор сетует на то, что широкая публика равнодушна к проблеме удаления этих "дурных воздухов" из города. К концу века авангард дезодораторов уже может рассчитывать на поддержку небольшого, но влиятельного городского меньшинства. По нескольким причинам социальное отношение к телесным отходам начинает меняться. Аудиенции у короля, сидящего на стульчаке (en selle), были отменены уже два поколения назад (по отношению к XYIII столетию). В середине века впервые сообщается (как сенсация, в газете!!!-АП) , что на большом бале для женщин были устроены отдельные нужники. И наконец Мария-Антуанетта приказала навесить дверь, чтобы испражняться в уединении, тем самым превратив испражнение в приватную функцию»...

...В этом разительном примере для Иллича важны две вещи. С одной стороны, сравнительно недавнее «очищение жизни», ее дистилляция. С другой, - сугубая временность, даже краткосрочность большинства людских представлений, - о «приличном», «моральном», «необходимом»...

Родиться Иваном Илличем

Иван появился на свет в старой балканской семье, интимно связанной с большой европейской историей. Отец его, хорватский аристократ Петр Иллич, владел обширными землями с оливковыми рощами и виноградниками в окрестностях города Сплит. Мать - Елена была наследницей знаменитого рода евреев-сефардов Регенстрейф, в свое время близких австро-венгерской короне. Дед по материнской линии Фриц Регенстрейф отчаянно разбогател на продаже леса в Боснии и Герцеговине и выстроил себе знаменитый дворец в стиле арт-нуво в пригороде Вены... В 30-е годы, когда идеология национал-социализма спровоцировала взрыв антисемитских настроений на Балканах, Елена с тремя детьми уехала из Хорватии в Австрию. Она надеялась укрыться в родовом поместье. Но и оттуда пришлось бежать, - в 1942 году блюстители чистоты расы добрались до собственности Регенстрейфов, которые, хоть давно уже перешли в католичество, были ограничены в правах по закону о гражданстве Ш Рейха. Елена увезла детей в Италию, и Иван больше не увидел отца; Петр Иллич скончался в Сплите в годы войны. Дворец отобрали в пользу государства... Иван учился во Флоренции и даже успел поиграть в движение сопротивления - распространял антифашистские листовки. В конце 40-х он поступил в Григорианский университет в Риме, изучал богословие и философию. Давние связи семьи с Католической церковью (не исключено, что еще в средние века Регенстрейфы давали кредиты Римскому престолу) обеспечили молодому человеку блестящие карьерные перспективы. Свою первую проповедь Иван Иллич произнес в тех самых катакомбах, где апостолы преломляли хлеб агапы, и римские христиане спасались от гонений. Ему суждено было стать князем Церкви, сам кардинал Джованни Монтини (будущий папа Павел YI) уговаривал остаться в Риме, но молодой иезуит избрал другую участь.

Земля, раскаленная Солнцем

В 1951 году он отправился в Штаты, чтоб изучать рукописи Альберта Великого в библиотеке Принстонского университета, - его интересовала алхимия. Тут же в Америке Иллич впервые столкнулся с латиноамериканской культурой, - и был поражен глубиной и интимностью христианской веры у пуэрториканцев. Став священником главного пуэрториканского собора в Нью-Йорке, он еще раз убедился в правильности сделанного выбора. Прочь из Рима его вела не одна лишь жажда познания, но и страсть миссионера, он хотел не столько учить, сколько учиться у своих прихожан - учиться простоте, горячности, любви к Богу и к жизни.

В 1956 году Иллича назначили проректором Католического университета в Пуэрто-Рико; университет готовил священников для Латинской Америки. Но в таком почтенном учебном заведении он проработал недолго, - его поразила дистанция между заявленными целями и реальными итогами образовательного процесса. А в 1960-м году Иван насмерть перессорился с местными епископами, которые активно вмешивались в политику и подвергали обструкции всех деятелей, что выступали за легализацию презервативов. Иллич говорил тогда, что в смысле определения источника зла, между атомной бомбой и презервативами католическая иерархия делает не совсем правильный выбор...

Покинув без сожалений Пуэрто-Рико, Иван обосновался в индейской деревне Кэрнавача. Глинобитная хижина под мексиканским солнцем стала его главным домом на всю жизнь, и, - как рассказывал один из близких друзей Иллича Теодор Шанин, - даже тогда, когда он уже не мог физически приехать туда, он возвращался постоянно, то в воспоминаниях, то в мечтах... В Кэрнаваче в 1961 -м году Иллич открыл Центр Интеллектуального Становления, который в 1966 - м был преобразован в знаменитый CIDOC (Center for Intercultural Documentation). Очень скоро Кэрнавача превратилась в одну из интеллектуальных столиц латиноамериканского освободительного и левого движения. Здесь, может быть впервые в истории, обучали священников чураться мертвой буквы схоластики. Убежденный, что интеллектуальное становление неотделимо от диалога, Иллич создал своеобразную лабораторию христианского свободомыслия, по настроению и ценностям созвучную всему молодежному движению 60-х. Не мудрено, что CIDOC почти мгновенно заинтересовал ЦРУ. У американских спецов на этот счет существовали самые серьезные основания: ученики Ивана Иллича проповедовали Христа и его свободу по всему континенту - от Никарагуа и Кубы до Колумбии и Бразилии...

В конце 60-х, по настоянию ЦРУ, Иллича вызвали в Ватикан, на суд инквизиции. Иван виртуозно защищал свою позицию, был оправдан, но при этом сложил с себя сан. Логика его проста: если Римский престол хотя бы раз усомнился в его лояльности и уступил требованиям иностранной спецслужбы, ему лучше говорить и действовать исключительно от собственного имени, не подставляясь и никого не подставляя под удар…

Бежать институализации

…Основное отличие Иллича от большинства идейных лидеров революции 68 года - он ни в коем случае не нигилист. И руководит им не экзистенциальное отчаяние, как у последователей Сартра и Симоны де Бовуар, и не стремление к тотальному разрушению, как у маоистов, а напротив - твердая убежденность в необходимости и возможности обретения смысла. Больше того, из тупиковой ситуации современности Иллич видит вполне определенный и конкретный выход; только выход этот - не акция толпы, типа революции и контрреволюции, а нечто качественно иное - побег из зоны массового общества по узким и тернистым дорогам личных выборов. В этом смысле Иван близок интуиции знаменитого русского подвижника Серафима Саровского: «Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи»; только, если содержание слова «спастись» для св.Серафима исключительно духовное, для Иллича оно скорее политическое, в античном значении этого слова, или может быть, даже ветхозаветное, - если вспомнить многочисленные сюжеты ухода в Ветхом Завете. То есть никаких разговоров о «человечестве»: вы с друзьями покидаете «убитое пространство» и обретаете, отвоевываете себе «живое», по возможности не оглядываясь. Понятно, что подобное настроение оказалось созвучно молодежному движению конца 60-х - начала 70-х годов, чем и объясняется исключительная популярность Иллича в ту легендарную эпоху.

Главная претензия Иллича к современному пост-индустриальному обществу сводится к понятию «контрпродуктивность». Те институты, которые это общество создает для решения базовых проблем своего развития, контрпродуктивны по существу..То есть они не только не служат своим основным задачам, но и зачастую противоречат им. Медицина вредит здоровью, скоростной транспорт заставляет терять время, школа оглупляет, а информационные потоки приводят к тому, что никто никого не слышит и каждый талдычит только своё... Это ощущение сродни знаменитым парадоксам Орвелла из романа «1984»: «Война - есть мир», «Свобода - есть рабство» и т.п., ну а социальные институты, в сущности, те же самые орвелловские министерства - Мира, Любви, Правды и Изобилия.

«Институционализация человеческих ценностей, - пишет Иллич, - неизбежно ведет к загрязнению среды, социальной поляризации и психологическому бессилию».

Общество без школярства

С особым пристрастием Иллич анализирует те «достижения» пост-индустриального общества, которыми, на первый взгляд, оно могло бы гордиться - обязательное среднее образование и здравоохранение. В работе «Deschooling Society».(единственная книга Иллича, полностью переведенная на русский язык: «Освобождение от школ» Просвещение 2006) он не оставил камня на камне от самого духа «школярства» - за его обязательность и навязчивость; а прежде всего за ту путаницу, которую всеобщее среднее образование вносит в сознание молодых людей, заменяя познание - формальным начетничеством, а диалог, необходимый для понимания - простейшими приёмами подавления и социализации. «Школа, - говорит Иллич, - стала мировой религией модернизированного пролетариата, и раздает пустые обещания спасения беднякам технологической эры... Мы позволяем государству решать за других, какое образование им необходимо, а какое нет, совсем как в прежних поколениях устанавливали законы о том, что является священным, я что – светским». И самое печальное - это то, что «школьные учителя и священники – единственные среди профессионалов, кто чувствует себя вправе совать нос в частные дела своих клиентов, и в то же самое время проповедовать неприкосновенность личности перед аудиторией, которая не смеет шевельнуться»...

Понятно, что «Deschooling Society», опубликованная впервые в 1971 году, вызвала жестокие споры в профессиональной среде. Но стрела попала в цель, и главные положения этой работы сегодня уже не звучат настолько парадоксально, как тридцать-сорок лет тому назад. В некотором роде они даже приняты (не во внимание, а как руководство к действию). И чем более высокие цели преследует учебное заведение, в частности, и система образования той или иной страны, в целом, тем настойчивей они стремятся избавиться от технологичности и механистичности, на которую указал Иллич...

Медицинская Немезида

...Еще больший скандал разразился после выхода в свет илличевской книги по философии здравоохранения, которую он назвал «Medical Nemesis» («Медицинская Немезида»). На «Немизиду» обрушился весь врачебный и фармакологический истеблишмент США, а за ним стоят серьезнейшие финансовые возможности и интересы. Но идеи Иллича, сколь бы радикальными и противоречивыми ни казались они специалистам, опять же остались актуальны и по сей день. (Показательно, что спустя тридцать лет после выхода книги аналитический журнал «Отечественные записки» в номерах, посвященных реформе российского здравоохранения (2006, 1-3), специально разбирает концепцию «здоровья» и «болезни» по Ивану Илличу)...

...Ничто не отстоит дальше от реальных проблем живых людей, - утверждал Иллич, - чем современная медицина. Она разработала гигантский и неуязвимый механизм подавления, быть может самый грандиозный механизм подавления в индустриальном и постиндустриальном обществе.

Медик приставлен к здоровому и больному как пиявка. Он заменяет советчика, друга, священника; отнимает силы, время, деньги. Человек чаще всего приходит к врачу с одним единственным вопросом: «Доктор, скажите, я не умру?» И доктор кропотливо создает иллюзию бессмертия, подбирая пилюли, назначая процедуры и консультации. «Некоторые врачи выписывают (или выписывали до недавнего времени) средства, будто бы снимающие «синдром городского жителя» или «тревогу по поводу экологии рабочего места». Подобная медикализация недомоганий является одновременно и симптомом, и причиной утраты автономии: у людей больше нет ни потребности, ни желания самостоятельно решать проблемы в своем окружении. Все это облегчает их отказ от общественной борьбы, лишает их способности к противостоянию. В патогенном социуме медицина играет роль алиби». Еще опасней, - с точки зрения Иллича, - лечение неизлечимых болезней на ранней стадии. «Оно приводит лишь к ухудшению состояния пациента: будучи избавлен от диагноза и всяческих процедур, он мог бы две трети отведенного ему врачами срока прожить в хорошем настроении»...

...Естественно, отрицая современное здравоохранение как механику подавления, Иллич приветствует медицину как ветвь познания и опыт солидарности. Однако существует непреодолимое расстояние между медицинским учреждением, трактующим пациента в качестве формализованного объекта, - и вдумчивым лекарем, использующим свои знания в диалоге с больным, никогда не теряющим из виду фундаментальную ценность жизни и смерти.

Необходимая остановка

Из кризиса потребительского общества, - согласно Ивану Илличу, - возможны два выхода. На одном пути человек окончательно превращается в придаток машины, во все более и более узкоспециализированном виде пожирающий собственное время, ресурсы и энергию. При этом он неизбежно «механизируется» сам, постепенно утрачивая «человеческое Я» не только на духовном и душевном, но и на телесном, биологическом уровне (развитие информационных технологий блестяще подтверждает это илличевское предвидение).

Но существует другой путь. Только он на самом-то деле приемлем для самосознающей, смыслополагающей личности, желающей сохранить и смысл, и самосознание. Путь этот, казалось бы, прост: необходимо остановить гонку или самому, без всякого сожаления, выйти из неё.

Для описания процесса торможения Иллич и его последователи придумали и заимствовали множество моральных и экономических терминов - здесь «самообеспечение» и «добровольное упрощение» по Толстому и Ганди, и «пост-развитие» и «поддерживаемый упадок». Как это ни шокирует современное ухо, настроенное на определенную шкалу «хорошо \ плохо», но Иллич и его ученики полагали злом, ошибкой экономический рост и технический прогресс как таковые, они считали губительной любую инновацию, расширяющую реестр товаров и услуг. Главная беда потребительской системы, - говорил Иллич, - что в ней, пожирая все новые и новые вещи, энергию, навыки и возможности, человек усугубляет свое одиночество, становится неспособен к общению. Он оказывается слугой вала вещей, их проводником во времени, забывая цель и суть своего существования.

Пустоте потребления Иллич противопоставляет ценность обще-жительства, со-общества. Основным содержанием со-общества становится общение, сутью - познание истины и следование ей, итогом - приобщение, причастие смыслу, ощущение полноты и оправданности существования. При этом могут происходить одни и те же процессы, использоваться даже одни и те же предметы, - существенно преображенное отношение к ним; отношение, обретенное не в гонке, а «на перерыве», «в покое».

(Нетрудно найти в этих чеканных формулах глубокое христианское основание, очищенное от шелухи церковной риторики, узнать опыт монастырской и т.п. практик; вспомнить, например, «общежительский устав» православных монастырей).

Разницу между потреблением и обще-жительством Иллич иллюстрирует при помощи обычного обеда. Конечно, можно пожрать за отдельным столиком «биг-мак» с картошкой в Макдональдсе и помечтать, когда они там придумают еще один больший бутерброд, с новыми наполнителями. Но «в человеческой еде основное - отнюдь не момент насыщения. Главное - уметь разделить удовольствие с друзьями, возлюбленными, членами семьи, товарищами по работе, случайными спутниками. Говорить, спорить, обмениваться впечатлениями, торговать, соблазнять, бороться. Не зря ж дети так не любят трапезничать в одиночку. Они остро чувствуют, что помимо собственно еды, существует великое множество других занятных и важных вещей, которые должны происходить за обеденным столом».

Итак, готовность к диалогу становится тем краеугольным камнем, на котором Иллич строит свое обще-жительство. Он враг всякой специализации, чрезмерного распределения ролей, дробления занятий. Для того, чтоб живое существо, вещь или орудие не подавляли человека, не отчуждали его и не угрожали самому принципу со-общества, они должны соответствовать трем критериям:

- не покушаться на территорию личной свободы, становясь безальтернативными, единственно необходимыми;

- не превращать человека ни в раба, ни в хозяина;

- расширять зону личного действия, а не сужать ее…

...Душевную деградацию, сопутствующую техническому прогрессу, Иллич любил показывать на примере коня, велосипеда и автомобиля. Конь не только перевозил всадника из пункта А в пункт Б, он играл с ним, слизывал соль с ладони, позволял себя любить и дарил любовь. Конечно, конь требовал выпаса на свежем лугу, просил сена или овса, но какое же удовольствие было кормить его и поить...

Велосипед овса не просит, но научиться ездить на нем не составляет особого труда, и уж тем более в этом деле можно обойтись без содействия органов власти. Он не потребляет дополнительных ресурсов, кроме собственной энергии велосипедиста, и, наконец, перемещается со скоростью, позволяющей рассмотреть всё вокруг. И, наконец, велосипед не так дорог. Им просто поделиться с другом и одолжить соседу; катание на велосипеде не требует специальных навыков и подготовки…

Автомобиль - совершенно другое дело. Он пожирает пространства, и человек перестает замечать землю, на которой живет. Но это еще полбеды. Автомобиль портит дороги, отравляет воздух, для него необходима целая инфраструктура - металлургия, нефтедобыча, нефтепереработка, сеть заправок и т.п. Прежде, чем сесть за руль, человек вынужден пройти специальную подготовку, степень которой сертифицируется государством. Он так много затратил денег на эту машину, так много времени - на права или оплату страховки, что вряд ли поделится ей с кем-нибудь, одолжит ее, подарит. К тому же он привыкает к ней, с трудом без нее обходится, любит, почти как лошадь и даже больше, чем лошадь, забывая, что перед ним неодушевленный предмет, технический инструмент, - и при этом легко, с удовольствием заменяет на следующую, более прогрессивную, технологичную модель, отправляя предыдущую «любовь» на свалку. Сплошь и рядом человек превращается в придаток собственного авто, становится частью его, почти механизмом; в том время как всадник, сливаясь с лошадью, преображался в кентавра, то ли в зверя, то ли в божество....

Илличград

…В начале ХХI века группа американских архитекторов, артистов, художников и гуманитариев решила основать Илличград, - своеобразный экологический полис в Калифорнии, который мыслился как альтернатива «автомобильному» Лос-Анджелесу. Проект, пользующийся поддержкой фонда Сороса, выгодно отличается от аналогичных утопий как раз своей исполнимостью. С точки зрения градостроительства Илличград достаточно предсказуем: экологические материалы, отсутствие автомобилей, экзотичный общественный транспорт. Куда интересней социальное содержание проекта. Илличград предлагается превратить в действующую модель общежительского сообщества, где отказ от потребительских ценностей будет реализован в нескольких простых и эффективных решениях. В частности планируется полный отказ от любой институализации, - здравоохранение, образование, решение возможных внутренних конфликтов и охрану безопасности предполагается осуществить в форме диалога, при помощи заинтересованных и готовых к такому диалогу членов сообщества…

…Меж тем, пока идеи калифорнийского Илличграда находятся в стадии становления, в мире существует несколько свободных поселений, живущих на основании «общежительских ценностей». Еще в конце 70-х годов возле Манагуа, на архипелаге Салинтинамо, что на озере Никарагуа, один из учеников Иллича, поэт и священник Эрнесто Кардиналь основал коммуну для художников и поэтов. Турист, чуждый творчеству, может там находиться не больше трех дней. Дальше ему предстоит сделать выбор: либо заняться каким-то художеством-рукомеслом, либо покинуть острова, отправившись на надежный берег, туда, где торгуют чем угодно - словами, едой, автомобилями, идеями или мануфактурой...

...Еще одно, близкое Илличграду по духу поселение, процветает почти в центре Европы, на территории старого Копенгагена. Знаменитая Христиания (название происходит не от «христианства», а от имени короля Кристиана), основанная несколькими десятками хиппи на месте заброшенных солдатских казарм, проповедует великий отказ - от автомобилей и любых других механизмов, кроме велосипедов, а также - от оружия кроме кулаков и ото всех видов управления, - кроме дружеского собеседования.

В Свободном поселении Христиания, которая давно уже стало местом паломничества творческих людей и правдоискателей со всего мира, существует своеобычнейший закон о гражданстве. Чтоб быть принятым в общину, куда входят около 600 человек, и поселиться здесь надолго или навсегда, нужно пройтись под руку или в обнимку с кем-то из старых христианийцев по главной торговой улице Пушер-стрит. Пройтись так, чтоб тебя заметили. А в остальном Христиания открыта для всех, каждый день здесь происходят концерты, кинофестивали, выставки, литературные чтения, - а от посягательств армии и полиции защищает идеально подготовленная команда прирученных и обласканных дворовых собак...

Оружие против страха

…В 1976 году Иллич закрыл свой Центр, - меньше всего он хотел институализироваться и подарить миру еще одну застывшую форму «системы образования». В страшных снах виделся ему этот своего рода научный институт на пленэре и в глинобитных хижинах, с аудиторией имени Иллича в самом просторном домике, где вдумчивые хранители откажут грядущим экскурсантам в возможности присесть на скамеечку и взглянуть в окно...

По утрам после таких сновидений его тошнило. В итоге Иван собрал небольшой скарб и на несколько лет уехал в Германию, - преподавал историю высокого Средневековья в Бременском университете. А в свободное от лекций время писал статьи и книги, выступал на конференциях и семинарах в Токио и Детройте, гулял в Андах и Гималаях, шлялся по трущобам Бенареса и Рио, Александрии и Лимы. В середине 80-х ему диагностировали рак. Иллич отказался от операции, - она угрожала лишить его голоса, - и в полном соответствии со своими идеями прожил еще добрых 17 лет, пребывая, по большей части, в завидной физической форме, и никому, по возможности, не отказывая в общении...

В 1990 году, уже больной раком, но еще за 12 лет до смерти, Иван Иллич говорил:

«Всё дело в том, чтобы встречать каждый день с сознанием нашей хрупкости и решающей роли случая в человеческой жизни... Да, мы испытываем боль, нас сражают недуги, мы умираем. Но мы еще и надеемся, смеемся, веселимся в праздники; испытываем радость, помогая друг другу; часто мы получаем лечение и, благодаря самым разным средствам, выздоравливаем. Мы не должны и дальше идти по пути, выхолащивающему человеческие переживания.

Я призываю всех изменить взгляд на вещи и свое умонастроение, призываю оставить заботу о своем здоровье и начать культивировать искусство жизни. Добавлю — не только его, но и искусство страдания тоже, как и искусство умирания...»

Андрей Полонский
Москва, 18-20 января 2009 года