Зацепило?
Поделись!

Джакомо

Начало

Венеция, август 1733 года. Маленькая комната с окном, выходящим на канал. В углу, уткнувшись в стену, поддерживая голову руками, стоит восьмилетний мальчик. Он уже не плачет, просто минута за минутой удивленно смотрит вниз, туда, куда бесконечно стекает тонкая струйка крови из его носа. Кровотечение – вот первое воспоминание Джакомо Казановы. «До этого я ничего не помню».

Следующая вспышка – вечер того же дня. Гондола. Ветер, волны. Они едут с теткой на остров Мурано, за несколько миль от города. Кровь не унимается, он совсем слаб, но сознание ясно. Ветхая избушка. Шепот старух – о нем. Невыносимые запахи. Джакомо сажают в тесный ларь, творят над ним неясные заклинания. Никакого страха. Вдруг становится спокойно и пусто на душе. Старушечьи руки достают его из сундука, втирают в затылок смрадные зелья. Кровь останавливается.

– Болезнь пройдет навсегда, если ты сохранишь все в тайне. Но нынче ночью тебя посетит одна очаровательная дама. Твоя судьба зависит от нее.

В полночь (отныне, и через семьдесят лет, он помнит все!) в его спальне из камина выходит прекрасная девушка в богатых одеждах. Величественно приближается к нему, садится рядом на постель. Он не боится. Покой поселился в его сердце. Девушка улыбается, открывает какие-то коробочки, высыпает их содержимое на голову Джакомо…

Такова легенда, с которой Казанова начинает свои мемуары. Вряд ли он сам не верит в нее, хотя оговаривается: «Смешно было бы приписывать мое выздоровление подобным нелепицам». На дворе разгар XVIII века, предрассудки смешны. Тайны Кабалы, алхимии, черной магии кроются теперь в книгах, они тайком от инквизиторов соседствуют в библиотеке любого приличного дома с античными философами, трудами отцов Церкви, новейшими учеными трактатами. Таков запах столетия, такова смесь знаний, – сродни пьянящему и отвратительному запаху воды в венецианских каналах. Но в нем еще есть место чуду.

Кровь, которую Казанова сохранил в себе той августовской ночью, совсем не знатна. Мать – венецианская актриса, отец – танцор. Нет, это не самое дно общества. Венецианцы не англичане, они всегда ценили актеров (а особенно хорошеньких актрис). Но…

Прочь из дома!

Этого не избежать: актеры нередко (и в нынешние времена) дают зарок – сделать все, чтобы их дети не знали подмостков. Отличное оправдание, чтобы избавиться от отпрысков – и продолжить свободную жизнь. Так поступают не только в Венеции, и не только актеры. Но Казанова никогда не винил мать, которая отослала его в пансион, в Падую, где климат считался лучшим для его здоровья. Денег она оставила ровно столько, сколько нужно, чтобы жить на хлебе и воде. Он лишь очень удивился, обнаружив в грязной пансионской постели вшей и клопов. Клопы Казанове не удивились. Они, вероятно, и были главной частью целебного климата, предупреждающего кровотечения.

Но была еще и школа, в которой Казанова начал стремительно делать успехи, блистая среди учеников достижениями буквально в области всех наук. Его готовили по богословию – он ставил преподавателей в тупик смелыми, но вполне богоугодными умозаключениями. Его принялись обучать латыни – и спустя год он уже владел ею на порядок лучше, чем учителя. Любой великий талант в своем истоке всегда разнообразен и блистателен. И – действенен. Хозяин школы, молодой священник доктор Гоцци, очень быстро проникся к десятилетнему Казанове глубоким расположением – и вскоре забрал его из нищего пансиона, поселив у себя дома. А жил он с матерью, отцом и своей сестрой, 13-летней Беттиной, весьма живой, милой и обаятельной девицей. Именно с ней Казанова познал азбуку любви и страсти – причем в самом полном издании. Она включала в себя все: от робких игр до лишения девственности, от женских измен и предательства до искреннего раскаяния и прощения. С Бетиной буквально за несколько месяцев Джакомо прошел путь, на которой у большинства людей, вообще способных одолеть такую дорогу, уходят годы и десятилетия. Путь от дружбы до любви, от любви до разрыва, от отчаяния – к сочувствию и пониманию, – и снова к глубокой дружбе. Вся эта история, достойная целого романа, уместилась в концовке одной из первых глав воспоминаний Казановы. И не удивительно, что написать нужно было еще о многом, ведь юноша, узнавший такое в десятилетнем возрасте, просто не может быть несчастен в любви…

Па де труа

Его готовили к епископской мантии, на церковной карьере настаивала и мать, и тетка, и доктор Гоцци. Спустя несколько лет (и несколько веселых приключений, о которых здесь недосуг писать) Казанова отправился в Венецию, чтобы получить первый духовный чин. Там он без памяти влюбился в Анджелу, девушку красивую, но осторожную. Она жила на воспитании в доме у друзей своих родителей, составляя компанию их юным дочерям, Нанетте и Мартучча, девицам 12 и 14 лет. Юному и великолепному Джакомо ничего не стоило воспламенить ее страсть – но одолеть ее осторожность он был не в силах. День за днем он добивался тайного свидания, сделав своими поверенными юных сестер, которые, казалось, переживали за успех предприятия не менее, чем Казанова. Наконец им удалось оставить его на ночь в доме и затащить в девичью спальню, где они спали втроем на одной постели. Сестры были готовы заснуть в креслах, предоставив брачное ложе любовникам – но Анджела все сомневалась. Даже когда хитрая Нанетта сказала что забыла запастись свечами, и комната погрузилась в темноту, смущенная и благонравная Анджела не решилась ответить на ласки Казановы. Так, под возмущенные смешки сестер, они просидели до рассвета. А когда сумерки стали рассеиваться, начали рассеиваться и иллюзии Джакомо. Он почти пришел в ярость от несбывшегося свидания, и Анджела, закрыв лицо руками, покинула комнату. Но сестры… Сестры – остались.

Остаток ночи они провели столь радостно и легкомысленно, что об Анджеле было сразу забыто (и на следующий день она под благовидным предлогом съехала к родителям). А Казанова, которому сестры подарили ключик от черного хода, стал частым гостем в этом доме. Здесь его никогда не ревновали, и были всегда рады его приходу в любую ночь. Здесь в течении многих лет он находил внимательных и добрых слушательниц, которым исповедовался в своих печалях и радостях, несчастных и счастливых романах. Здесь он скрывался от преследователей и инквизиции, здесь он ночевал, когда был изгнан отовсюду, и у него не было крыши над головой. Его всегда ждали две любящие сестры, два нежных, всегда веселых и щебечущих создания, исполненных приветливости и дружбы, и сведущих в нежных ласках лучше всех своих сверстниц, ибо уже давно оттачивали это искусство друг на друге.

Здравствуй, оружие!

А между тем Казанова уже делал первые шаги в церковной иерархии: венецианский патриарх посвятил его в духовный чин, и в пятнадцатилетнем возрасте (невиданное дело!) ему позволили произнести с амвона первую проповедь. Она прошла блестяще, и в корзинку, стоявшую у входа в храм, знатные прихожане насыпали столько золота, что Джакомо впервые в жизни уверился в правильности советов родителей. Сыскалось там и несколько любовных записок, которые лишь укрепили его в этой уверенности. Но он настолько рассчитывал на свой дальнейший успех, что следующую проповедь даже не записал, поскольку знал ее наизусть. После очередной ночи любви, чтобы унять волнение, перед проповедью он выпил несколько бутылок вина. Все вместе привело к полному фиаско: забыв свою речь на середине, юноша растерялся, пришел в полное отчаяние, и даже упал с кафедры в обморок. Ему не виделось иного выхода, как бежать прочь от своего позора, и он на время покинул Венецию – город, который в течении жизни покидал множество раз, чтобы вновь и вновь в него возвращаться…

Впрочем, он не отчаялся в попытках штурма духовных вершин, и еще несколько лет мечтал о кардинальской мантии, навещая то Рим, то Неаполь, и даже был представлен Папе Римскому, который приметил его, всячески привечал, а в конце концов отправил с особым поручением в Константинополь. Увы, сделано это было не во благо церковной карьере Джакомо, а лишь для того, чтобы удалить его на время из Италии и замять очередной любовный скандал, в который он был замешан. Так или иначе, по дороге в Константинополь Казанова наконец решил, что мантия – не самый изящный и практичный вид одежды, и в Болонье сменил ее на военный мундир офицера. То есть – буквально, как в венецианском карнавале, снял мантию священника, и приказал портному пошить красивый мундир со знаками отличия. Был бы мундир и деньги – служба найдется! Это в Европе XVIII века было непреложным правилом, причем армия могла быть любой, любого государства, только что не каннибальской. В тот момент на аппенинском полуострове как раз то ли не совсем воюя, то ли полностью примирившись, то ли просто нанося дружественные визиты, со всеми удобствами располагалось сразу несколько армий. Их офицеры играли меж собой в карты, а иногда дрались на дуэлях, что составляло неизбежные боевые потери в мирное время. Казанова ненадолго задержался в Испанской армии, но все-таки вернулся в армию Венецианской Республики, где легко купил офицерский чин и исхлопотал себе командировку в Константинополь: все-таки поручение Папы, по его мнению, следовало исполнить – а заодно и повидать этот город грез.

Дорога к Босфору

Но Папа отправлял свое письмо с Казановой напрасно – его увещевания уже никак не могли подействовать на графа де Бонневалю, за несколько лет до того принявшего ислам и ставшего Османом, пашой Караманийским. Встретив Джакомо в роскошных апартаментах, он со смехом сказал, что следует передать кардиналам: он ни в малейшей степени не изменяет Римской церкви, поскольку его вера в Мухаммеда и Аллаха столь же ничтожна, как и его прежняя вера в Иисуса. В подтверждение этого он показал Казанове свою библиотеку, которая на поверку оказалась бесконечным хранилищем винных бутылок. Сполна убежденный, Джакомо проникся глубоким расположением к этому пожилому человеку, который познакомил его с цветом знати Стамбула. Вскоре Казанова сдружился со многими, а особенно – с философом Юсуфом Али, который в свою очередь едва не обратил юного венецианца в Ислам. Но если это обращение до конца не удалось, и Казанова остался ревностным католиком, то иные истины, преподанные Юсуфом, глубоко запали в его сердце. Он и спустя десятки лет вспоминал философские диспуты в вечерних покоях дворца Юсуфа, обучение курению кальяна, и тайное наблюдение в лунную ночь за купальней, где плескались обнаженные жены и наложницы философа…

Мир чувственных удовольствий Парижа, куда Казанова заглянул при возвращении домой, разительно отличался от Константинопольского. Здесь торжествовали похоть и галантные игры, за которыми даже для привычного к карнавалам венецианца сквозила грубость и пустота легкомыслия. Для красивых юношей, подобных Казанове, Париж предлагал один, но зато беспроигрышный вариант обогащения: стать любовником старой и богатой светской дамы. Однако девятнадцатилетний Джакомо слишком высоко ценил себя, чтобы согласиться на такое. Походя покорив сердца нескольких красавиц, и составив себе общее представление об этом «городе греха», он пустился в обратный путь, в родную Венецию, куда и попал спустя несколько недель – без гроша в кармане, без мантии священника, без крыши над головой. Но нежные сестры ждали его каждую ночь, а ключик от тайной двери лежал в его кармане. И случай, счастливый случай – он тоже ждал Казанову.

Игры на Мурано

В эти дни события в жизни Джакомо, кажется, стали происходить чуть ли не каждый час. Едва ли не на следующий день по его приезду у пожилого сенатора Маттео Брагадина (а то был один из богатейших людей Венеции) на глазах у Казановы, прямо на улице случился сердечный приступ. Джакомо немного разбирался в медицине (он, в духе своего века, был образован поверхностно, но энциклопедично) – и легко оказал сенатору помощь, а затем помог добраться до дома. Вернее, до шикарного дворца, в котором Маттео охотно предоставил юноше кров и стол. Более того, пожилой сенатор стал буквально боготворить Казанову, подозревая в нем магические способности – и тот охотно откликнулся на эту игру. Толкование Кабалы, прорицания, алхимические опыты, магические лечебные зелья – все эти фокусы Джакомо освоил буквально за месяц, почерпнув необходимые знания из нескольких запрещенных книг. Теперь к нему за советом и помощью обращалась вся венецианская знать, и его карманы были всегда полны золотыми монетами.

В те же времена Казанова влюбился, да так, что готов был идти под венец со своей возлюбленной. Это была 14-летняя Катерина Капретта, дочь одного из богатейших венецианских вельмож. Тайком назначив ей свидание, Казанова легко добился взаимности, а затем и всего того, о чем может мечтать мужчина. Казалось бы, до счастья – один шаг! Он богат, красив, молод, и что еще нужно в этом мире для гармонии? Но отец девушки так не считал, и, узнав, что она лишилась девственности с безродным сыном театральных актеров, немедленно отправил ее в монастырь – на остров Мурано, тот самый, с которого начинаются воспоминания Казановы.

Да, на острове Мурано в те времена располагались не только фарфоровые мастерские, многочисленные публичные дома, питейные заведения и избушки колдунов и колдуний, но и женские монастыри – целых четырнадцать штук! Впрочем, они не слишком выбивались из общего ряда: порядки в этих монастырях были весьма мягкими, и Джакомо не составило особого труда навещать свою возлюбленную. Ее соседка по келье, помогавшая устраивать свидания влюбленных, также не скучала – она была любовницей французского посла, с которым встречалась в тайном домике на дальней оконечности острова. Звали ее Марина-Мария Морозина, и, искушенная в искусстве любви более своей подруги, она вскоре посвятила ее в таинства Сафо, столь прославившие маленький греческий островок Лесбос.

Казанова, остро чувствовавший женские тайны, был восхищен Мариной-Марией, и в итоге влюбился в обеих девушек, которые между тем затеяли с ним изысканную и тонкую любовную игру, в которую включили и французского посла. Домик для свиданий, построенный им специально для подобных случаев, был устроен таким образом, что за спальней располагалась тайная комната с незаметными отверстиями в стене, откуда можно было подглядывать за всем происходящим. Меняясь местами, девушки наблюдали за свиданиями друг друга, а затем доставляли это удовольствие французу, который наблюдал за их общими встречами с Казановой, не подозревавшим о соглядатае. Впрочем, когда тайна открылась, Джакомо лишь рассмеялся – и предложил наконец встретиться и провести время всем вместе, объединив любовные утехи, на что француз с радостью согласился. Желанная для всех четверых ночь уже была назначена, когда…

Свинцовая тюрьма

Инквизиция уже не сжигала ведьм, но священный трибунал еще действовал. И ревностно боролся с колдовством и чернокнижием, терпя лишь тех шарлатанов, магов и чародеев, у которых были могущественные покровители. У Казановы такой покровитель был – сенатор Матео, один из богатейших людей Венеции. Однако существовали не менее могущественные недоброжелатели, писавшие доносы на «светского колдуна» – и спустя год чаша весов постепенно стала склоняться в их пользу. Друзья уже давно рекомендовали ему уехать из Венеции, но Казанова, прекрасно понимая опасность, пропускал их советы мимо ушей. Его удерживала в городе страсть, какой он не знал раньше, и игра, на которую он был готов поставить свою жизнь.

Ставка была принята. Однажды в летнюю ночь, столь подходящую для любви, и столь нелепую для трагедий, в его комнату ворвались вооруженные гвардейцы – и отвели во дворец Дожей, где в те времена располагался трибунал.

Суда не было, обвинения никто не предъявил. Трибуналу было вполне достаточно магических книг, найденных в кабинете Казановы, чтобы начать бесконечное следствие и растянуть его на многие годы. А самого Джакомо на это время бросить в тюрьму, где мало кто оставался в живых более нескольких лет. Впрочем, «бросить» – не совсем верное слово. Тюрьма располагалась тут же, во дворце Дожей, на его чердаках под тяжелой свинцовой крышей – поэтому называлась она «пьомби», «свинцовая тюрьма». Летом там стояла невыносимая жара, зимой же арестанты замерзали почти насмерть. Правда, в камеру Казановы, который считался достаточно знатным узником, была принесена мебель и теплые одеяла, но вокруг кишели крысы, а смрадный воздух едва годился для дыхания. Время тянулось бесконечно, проходили дни, недели, месяцы, и рассудок узника, лишенного даже чтения, постепенно угасал. Но однажды, почувствовав, что уже почти теряет человеческий облик, Казанова решил, что больше не станет ждать освобождения и вмешательства своих покровителей, на которое так рассчитывал. Он понял, что они бессильны, и единственное, что его спасет – побег. Побег из тюрьмы, бежать откуда до сих пор не удавалось никому.

Тюремщик выводил Джакомо на короткие прогулки по чердаку, и однажды тот приметил в углу металлический прут, который исхитрился тайком пронести к себе в камеру. Заточив его с помощью куска камня, он начал по ночам проделывать в полу круглое отверстие, днем закрывая его диваном. Работа продвигалась медленно: пропилив за месяц три слоя дубовых досок, Казанова наткнулся на слой камня, схваченного цементом. Крошка за крошкой, он расковырял и это препятствие, за которым обнаружился новый слой досок. Наконец были пропилены и они – оставалось дождаться ночи, и спуститься на связанных простынях в пустующее по случаю праздника караульное помещение, откуда уже открывался путь на свободу. С нетерпением Джакомо ждал вечера – и вдруг случилось неожиданное. Тюремщик распахнул двери камеры с радостной, по его мнению, вестью: Казанову было приказано перевести в другое помещение, более сухое и чистое, а, главное, с прекрасным видом на всю Венецию из зарешеченного окна! Джакомо был в бешенстве, но пришлось подчиниться. Следом за ним тюремщики стали переносить мебель – и, разумеется, увидели лаз, подготовленный для побега. Все погибло.

Побег

Вероятно, у любого человека, менее любящего жизнь, это отобрало бы последние силы. Но Джакомо был спокоен: он твердо решил, что покинет тюрьму. К счастью, железный прут, хитроумно спрятанный в подушке дивана, тюремщики так и не нашли, но толку от него теперь было мало: новую камеру каждый день внимательно проверяли, не упуская из виду даже самую мелкую трещинку. К тому же она находилась в углу дворца, и бежать вниз из нее было невозможно. Однако сверху, как вскоре понял Казанова, располагалась другая камера, с узником которой удалось вступить в переписку. Обмениваясь через тюремщика книгами с тайными записками (в этой части режим для Джакомо все-таки был смягчен), соседи по несчастью постепенно выработали общий план побега. За узником с верхнего этажа (это был робкий монах, которого Казанова долго убеждал пойти на отчаянный шаг) следили не столь пристально, и он вполне мог проделать лаз под крышу – и другой лаз, в камеру Джакомо. У него, правда, не было инструмента – и тогда Казанова исхитрился спрятать свое орудие в корешок огромной библии, которую передал наверх. Теперь дело пошло на лад.

Спустя несколько месяцев, в лунную осеннюю ночь, стена рухнула, и узники вышли через второй лаз на чердак. Отогнув свинцовые листы, они очутились на крыше. В Венеции бушевал карнавал, и страже было не до них. Весь город, который так любил Казанова, лежал в эту ночь у его ног. Он стоял над площадью Святого Марка – и видел вдалеке огни острова Мурано, где остались навсегда его возлюбленные. В эту ночь он прощался с Венецией, с главной любовью своей жизни. Но жизнь – продолжалась.

Лотерея

Стремительная гондола уносила бывших узников прочь от города. Все дальше и дальше. На рассвете они сошли на сушу, и здесь их дороги разделились. Казанова понимал, что не должен ни минуты оставаться в Италии, и выбора у него не было. Если не Венеция – значит, Париж. Все-таки Париж.

Он снова – в который уже раз – был беден и счастлив, хотя в этом счастье была горечь изгнания. Пройдет почти тридцать лет, пока он наконец получит разрешение безбоязненно вернуться в Венецию. Но это уже будет совсем другая Венеция, другие девушки, другие друзья, другие покровители. А пока – нужно было покорить Париж. И Казанова безотлагательно занялся этим приятным делом.

В городе у него уже было несколько друзей, а этого вполне довольно, чтобы новые знакомства заводились сами собой. Вскоре Казанова оказался при дворе Людовика XVI, и, увидев, что король остро нуждается в деньгах, предложил блистательный проект – королевскую лотерею.

Разнообразные лотереи были в те времена настоящим бичом французов: на ярмарках, в светских салонах, просто на улицах ловкие мошенники продавали билетики, выплачивая по ним смехотворные выигрыши и получая десятикратную прибыль. Видя все это, Казанова предложил категорически запретить все эти лотереи, а вместо них организовать одну, но – государственную, королевскую. Эта лотерея должна была обеспечивать серьезные выигрыши, чтобы слухи о них расходились по всей Франции, и приносить доход за счет огромного, все увеличивающегося числа участников. В сущности, Казанова предложил ту игру, в которую с тех пор играют абсолютно все государства мира, выпуская акции, лотерейные билеты, облигации, и предвосхитил создание «финансовых пирамид»… Этот способ обирать собственных сограждан оказался столь удачен, что Джакомо, назначенный главным организатором лотереи, снискал славу и уважение всех придворных. Они и сами охотно покупали у него лотерейные билеты, так что карманы Казановы были постоянно наполнены золотыми монетами.

Однако деньги у него не задерживались: огромные проигрыши в карты, снова долги, аферы с подложными векселями, скандальные любовные приключения, дуэли, бегство из Парижа, возвращение в Париж… Жизнь крутилась, как в огромном волшебном калейдоскопе, как в водовороте венецианского карнавала, частичку которого он, кажется, всегда носил с собой. Не этот ли водоворот, отразившийся в глазах, заставлял женщин замирать, заглянув в них? И мало бы кто поверил, узнав, что этот красавец, которому уже давно перевалило за тридцать, пишет книги, которые в тайне считает главным оправданием своей жизни. Но что за книги? Одно безумие! Например, фантастическую повесть, явно вдохновленную Сирано де Бержераком или Свифтом, про тайное подземное государство, где улицы освещены электричеством, а в войнах используются снаряды, начиненные отравляющими газами… Ой, как он забежал вперед! До этого еще было так далеко – равно как и до революции, о которой он не раз предупреждал французского короля.

Но время летело дальше – теперь уже несколько быстрее, чем хочется сердцу, все быстрее и быстрее, в череде приключений и любовных историй заплетая белые пряди в его волосы. Время летело вперед.

Возвращение и последнее изгнание

Казанова побывал в Польше, в России, почти во всех государствах Европы – и вернулся в Венецию как настоящий триумфатор, когда ему было уже под 60. 10 сентября 1774 года консул Светлейшей республики в Триесте вручил Казанове грамоту, позволявшую бывшему арестанту беспрепятственно вернуться на родину. Он был еще хорош собой, его глаза не утратили блеск, а мастерство рассказчика, отточенное за многие годы, возросло тысячекратно. Вся Венеция собиралась слушать его истории. Казанова был живой легендой – и молодые девушки, как и прежде, оглядывались на него, а иные приходили к нему под покровом ночи.

Но Венеция – изменилась. Дух свободы и карнавала медленно покидал этот прекрасный город, вместе с уходящим столетием, которое было прозвано «галантным веком». Мракобесие инквизиции сменилось диктатом денег и суетой купцов. На острове Мурано росли мануфактуры. А благородство венецианских правителей стало столь же хрупким, как венецианский хрусталь: оно все чаще давало трещину, если речь шла о взятках, подкупах, грязных интригах… Едва освоившись в своем родном городе, Казанова решил бороться за ту, прежнюю Венецию, которую помнил и знал. Но – как? У него теперь не было ни богатых покровителей, ни старинных друзей, ни денег. Только слава и литературный талант – и он употребил в дело и то, и другое. Его ядовитые памфлеты, в которых высмеивалось высшее венецианское общество, вскоре стали известны всем, и вызвали такой скандал, что Джакомо было предложен выбор: либо изгнание, либо тюрьма. Он выбрал изгнание, – и все-таки даже семидесятилетним стариком спустя пол-года под покровом ночи возвратился в Венецию, чтобы в последний раз взглянуть на свой любимый город, и последний раз припасть к руке своей последней возлюбленной. Судьба благоприятствовала – никто не заметил его появления, и на рассвете он покинул Венецию навсегда.

Финал и бессмертие

Последние пятнадцать лет жизни Казанова провел в Чехии, в замке графа Вальдштейна, вместе с которым, как говорят, занимался каббалистикой и алхимией. На самом деле Джакомо был занят куда более важным делом – именно тут он начал и окончил книгу, которая принесла ему всемирную славу, и тиражи которой расходятся во всем мире по сей день. Книга эта называется так просто, что проще не придумаешь: «История моей жизни», но в ней изысканно переплетены черты любовного и авантюрного романа, путевых заметок, дневниковая точность и философическая глубина. Образ автора, который встает за этими страницами, исполнен невыразимого очарования и благородства. Это настолько удалось Казанове, что девушки до сих пор влюбляются в него, и прячут книгу под подушку, хотя уже два столетия, как ее автор ушел в мир иной.

Тайна Казановы притягательна и проста, но, кажется, никто не может ее разгадать. В фильмах и книгах, посвященных ему, он оказывается то ловким шарлатаном, то неотразимым ловеласом, то – действительно – черным магом и волшебником. Но вряд ли все это имеет отношение к реальному Джакомо Казанове. Пожалуй, ближе всего к разгадке его тайны подошла когда-то Марина Цветаева в своей короткой пьесе «Конец Казановы», где пронзительно описан его последний день и последняя любовь, совпавшие с боем старинных часов в последнюю ночь уходящего XVIII века. Казанова был самой душой этого столетия. Это, конечно, поэтическая вольность: Казанова не дождался конца своего века, он умер в конце 1798 года. Однако, как заметили дотошные историки литературы, в «Истории моей жизни» автор (случайно или осознанно) переносит все события на один год назад. Как знать, может быть, его смерть и правда тоже перепутала даты?

В рукописи, которая осталась на столе Джакомо Казановы, когда его сердце перестало биться, запечатлено 132 любовных победы, 132 его романа, коротких и длинных, мимолетных и глубоких. Эта цифра на первый взгляд не слишком впечатляет, даже если учесть нравы XVIII века: наверняка у многих современников Казановы, скажем у иных герцогов и князей, в постели побывало куда больше красавиц. Но Казанова не просто соблазнял, не одерживал любовные победы, не укладывал с собой в постель, а – любил 132 раза в своей жизни, о чем свидетельствуют его ясные воспоминания и твердая память, в которой он удержал каждую из этих историй спустя десятилетия. Со смехом или со слезами, трагически или легко, мгновения или годы – он любил каждую из своих подруг. И если говорить о чувствах как о рекордах, это, конечно, непревзойденный рекорд.

В наш инфантильный век, когда человек стесняется собственных чувств куда сильнее чем наготы, история Казановы выглядит если не чудом, так, по крайней мере, диковинкой. Познать столько наслаждений можно лишь благодаря познанию не меньшего числа печалей и испытаний. Мы не готовы так рисковать. Но сказал апостол: боящийся несовершенен в любви.