Зацепило?
Поделись!

Дни радости Агнес Бояджиу

Мать Тереза (1910 - 1997)

Она умерла оттого, что хотела
любви без меры и без предела…
Из песни Ольги Арефьевой

Не хлебом единым

После стольких единиц времени - и не счесть - пребывания на Земле человек неустанно продолжает искать подтверждения божественного начала во всём сущем.

Один, разуверившись, готов вернуть билет, даденный свыше, и, чертыхаясь, плюет - мол, такая поездка ему и даром не нужна. Другой с завидной настойчивостью требует устроить хотя бы простенькое, но чудо, - например, в виде лотерейного выигрыша с поездкой на модный нынче курорт. Слезо- и мироточиво иные объясняют известными свойствами дерева, из которого делаются иконы.

Как-то случайно появившийся в поле моего зрения маловозрастный подросток-футболист ломким голосом заявил своим родителям, что не притронется к Библии, пока кто-нибудь ему не объяснит, зачем это нужно; а иначе - у него и времени-то нет на исследование столь громоздких трудов.

Вот ведь - да молодой батюшка, пришедший освещать недавно снятую квартиру, потрясая знанием аглицкого и головой, благостно так молвил:

- Ну… Значит… Осветим ваш flat. Грешники вы, грешники!.. - И, совершив пятнадцатиминутный обряд, поинтересовался ценой на ноутбуки.

После эдакой небывалой истории ее участники (кроме, наверное, продвинутого священника) - он и она, перебивая друг дружку вариациями на тему и досказками по поводу, поведали всем своим знакомым, что им таки "флэтарик светанули", и что времена, видно, меняются.

Словом, как нас и предупреждали, - полотно мира многокрасочно, а люди его облепившие зачастую теряются в разночтениях.

Бывает, узрев предел и почувствовав сопротивление материала, за которыми всего лишь зависть, недовольство или банальная глупость доброжелателей, мы останавливаемся - брови к макушке, разрозненные бескрылые существа, вечно ждущие чего-то нового. А новое в контексте ожидания интерпретируется только как лучшее: больше, чем мы имели, круче, чем у нас есть.

- Всё не так, как у людей, - причитают мамоньки, глядя на своих лохматых детишей - троечников в школе и прогульщиков степенных домашних трапез.

- Да сколько же это может продолжаться?! - скрипят касками никому не нужные шахтеры.

На все эти приговорки типа мне бы это - и я бы то тратится много больше сил, чем понадобилось спортсменке Ларисе Лазутиной для преодоления нескольких десятков километров в ее недоудачном лыжном пробеге.

Равно же нелепо наивничать, будто наша авто-техно-мобильно-компьютерная цивилизация одаривает нас большим объемом возможностей для самореализации, нежели языческие боги своих смертных, когда наряжали уроженцев Афин в тоги, учили наминать виноградные гроздья и даже когда сопровождали Генриха Шлимана к Гасарлыку - посулив ему Елену Прекрасную, что была явлена на одной из фотографий, принесенных по просьбе Генриха его другом.

Возможность - это ни много ни мало воля. А для воли - в сакральном ее понимании - пределов быть не может.

Кто-то нарушает социальные установления; кто-то устает от поста и пускается в развеселый пляс; кто спит по два часа в сутки, а в остальное время растрачивает себя на перестановку мебели; а другой - раз в год рисует эскиз невиданного витража, потом множит его, тиражирует, пополняя тем самым банковский счет, из которого периодически огромные суммы переводятся ради благотворительных акций и на содержание около сотни крупных европейских музеев.

То, что мы называем участью - она же судьба, фатум - получается в результате наших поступков, слов и жестов; и чем меньше мы полагаемся на случай, тем выстроеннее и целостнее наш образ.

Рембо, Генри Миллер, Сэлинджер, Джон Леннон, тот же Шлиман, - сами выкраивали себе биографии - без соответствий с чем-либо принятым; с осознанием того, что их умения - немалые, и разметать их по бумаге или втянуть в микрофон, сидя в (пусть даже самом скромном) кабинетике - еще не всё, недостаточно.

Так что поговорка "на Бога надейся, а сам не плошай", - не только фольклорский изыск, но очень удачная формулировка того, над чем так долго размышляли теологи и гуманисты, последователи экзистенциализма и сторонники дарвиновской теории, марксисты и просто мизантропы.


Чем больше изменяется мир,
тем больше он остается неизменным.
Сомерсет Моэм. "Тогда и теперь"

"Смертей и рождений тлен…" - пишет наш современник. Уходят некоторые реалии. Перестают быть понятными какие-то слова. Например, нынешние выпускники в основном городских общеобразовательных школ не знают, что такое "брегет"; не застали они (за редким исключением) и дверных цепочек; преподавателям приходится объяснять, как выглядит сарай, для чего носили с собой трость; и когда это в Москве продавали хлеб с телег, запряженных лошадьми, которые сейчас исполняют функцию скорее развлекательную, а в лучшем случае - спортивную.

"Люди - заложники перемен…" - утверждает теперь московский поэт, и трудно с ним не согласиться.

Однако слово работает, как прежде: напрямую, в лоб, без обиняков и опосредований. Долго ли, коротко ли - действие его, произнесенного сгоряча или по глубокой доброте, обязательно обретает вживленную в реальность силу, (кто знает, может, Нострадамус и видел будущее, уготованное Господом, а, может, сказал как отрезал - и сбылось). И никаких стопроцентных гадалок не понадобится. Достаточно страсти, забитой в речевой сапог; веры, найденной, безусловно, где-то за пределами мозаичной обыденности и выпростанной в пространство для того, чтобы его растормошить, изменить, взорвать, успокоить, внушить окружающим смирение, проклянуть врага, вложить иной смысл в избитые фразы.

Неизвестный по авторству, но явно неглупый человек давно заметил: "Первый, кто сравнил женщину с цветком был гений, второй - пошляк".

Думал ли Достоевский, произнося "красота спасет мир", - что это его, абсолютно правдивое, ощущение станет присказкой в восторженных ртах искусствоведов и гринписовцев?

Дабы избежать пафоса, о таких словоявлениях, как "милосердие", "любовь", "надежда", - мы или стараемся хотя бы в своей речи умалчивать, или цинично пришиваем к ним справа матерные крючки, а слева неумело высаживаем сорняки: "типа" и "как бы".

Тем не менее, есть люди, для которых всё это - не пустозвонский пшик, далеко не последняя правда жизни, а суть таковой; единственный, имеющий значение, шаг - тысячи и тысячи раз повторенный не для себя, но ради других.

Ничто человеческое

…Психиатр, когда-то работавший в "Крестах",
прочитав записи, заключил:
- Огромная жизненная сила. Цельная натура.
Находится во власти навязчивой идеи.
Скорее всего, сумасшедшая. Черт знает что - возможно, святая.
Не опасна… Но скажите же мне, кто она?
Алла Глебова. "All you need is love"

Скопье - небольшой городок на реке Вардар, той, что одним стежком пронизывает Македонию и Грецию, а затем, поютивши свои водяные волосы в заливе Термаикос, блуждает в Эгейском море.

Скопьевские базары устланы мягкими рукотканными коврами, которые при желании можно свернуть и отвезти к себе в дом, уплатив несколько динаров щербатому торговцу да носильщику, жилистому от физического труда и от горной близости.

По утрам молодая женщина надевает хлопковую юбку, просвечивающую на солнце ее ладные ноги, а к вечеру она украшает свой наряд бесконечными нитями арахисовых бус. Старухи варят рис для всего семейства и целыми днями пекут грубый хлеб из кукурузной крупы или тонкие пшеничные лепешки.

Около аптечной лавки здесь можно встретить студента, готового всучить вам и опийный мак - за несусветную сумму, и подозрительно дешевую анисовую настойку. Сам же стяжатель наук знай себе пожевывает родной табак да покручивает четки с кисточкой из овечьего хвоста.

И "как-то странно здесь пересеклись" славяне и словенцы, хорваты и сербы с албанцами, что кажется: стоял бы город неизменным со времен Юстиниана, принявший на свою землю турецкие мечети и ранневизантийские крепости… Только обглоданные веками камни античного города Скупи минорно поют колыбельную всеядной Лете.

В нынешней столице Македонии и родилась Агнес. 27 августа 1910 года.

Семья Бояджиу являла окружающим нетипичное сочетание албанских корней с католической верой. В остальном - это были обычные люди: не слишком богатые и не побирались (отец обеспечивал городских лекарей медикаментами); старательно честные, но не отказывали себе в безделицах; работали по надобности, любили для радости; мирские и суетные, смиренные и слушающие.

Глава семейства через несколько лет после Первой мировой войны умер. Его жена Драна осталась с тремя детьми - старшими Лазарем и Агой и с младшей Агнес.

Католическая община в Скопье была настолько мала, что люди знали друг друга в лицо и каждого по имени, утраты становились общим горем, успех - всехней улыбкой. Поэтому пропасть вдове и затеряться сиротам Бояджиу соседи не дали.

Лазарь вскоре уехал изучать военное ремесло в Австрию.

Ага - на подхвате у матери.

Агнес для них троих оставалась всё той же маленькой девочкой, которой нужен глаз да глаз и прочие инструменты воспитательного искусства.

В своем отрочестве Агнес слыла больно уж набожной, слишком покладистой для родительницы и чересчур внимательной по отношению к своим сверстникам. Не тихоня, но одиноко-романтическая юница, часто отводившая взгляд куда-то сквозь окна, сквозь гостей, - выглядела более чем необычно в открытом Дранином доме, всегда полном соседями и голосами.

Вокальные способности позволяли ей петь в церковном хоре. Младшая Бояджиу страстно грезила писательством, однако словесные экзерсисы легко укладывались в каждодневную молитву. Позже она хотела миссионерствовать в Африке, затем - в Калькутте, куда в 1924 г. отправилась группа балканских католиков.

Всё это могло так и остаться в трогательных юных мечтаниях, но с каждым годом желание обретало большую осознанность, в мыслях появилась четкость восприятия, в эмоциях - тонкочувствование.

…Так, в какой-то из летних дней, восемнадцатилетняя Агнес испросила у своей матушки соизволения оставить мир человеческих чаяний, стать монахиней и уехать в перенаселенную Калькутту.

Драна, надо отдать ей должное, поняла: слова дочери не какой-нибудь девичий каприз, не обычный вопрос, а продуманное решение - столь ясное, что и материнский отказ не помешал бы произойти тому, к чему Агнес испытывала почти фанатичное пристрастие.

"Ты что, Агнешка, умом тронулась? - безутешно писал из военной академии старший брат Лазарь. - В твои-то годы… Целовалась бы себе, училась танцевать, я и жениха тебе присмотрел - смелого да ласкового.

Бог ведь, он никуда не денется - ни от тебя, ни от меня. Вспомни, сестричка, как веселились с тобой на речном берегу, считалки сочиняли, чтобы не быть похожими на соседских ребят…

В общем, как говорят, оставайся с нами. И знай заботы только мелкие".

Письмо, присланное в ответ, - краткое и твердоносное, словно высекалось оно на горных балканских булыжниках: "Ты считаешь себя значительным, потому что станешь офицером и будешь стараться угодить королю с миллионами подданных. Я же хочу служить властителю целого мира".

Родственники Бояджиу сознавали, что могут никогда больше не увидеть свою Агнес, что ее монашество - это полный разрыв, отречение, забвение.

Поезд в Загреб отправился с тарабарского скопьевского вокзала 26 сентября 1928 г.

Спустя несколько дней из Хорватии по направлению к Дублину ехала темноволосая девушка - низкого роста, тонкогубая, с довольно крупным носом на небольшом лице, - легкая и сосредоточенная.

Там, в столице Ирландии, ей суждено было поселиться в монастыре ордена Лорето, принять постриг и за два месяца выучить чужой язык.

На палубе парохода, плывущего из Европы - через Суэцкий канал, по Красному морю, и, наконец, в Индийском океане - стояла корреспондентка загребской газеты "Католическая миссия", новообращенная монахиня, юная сестра Тереза, молившая Бога о том, чтобы оставленные ею люди пребывали в мире и благоденствии.

Калькутта. Бедные рвут одежды на нищих. Соседи жгут друг другу дома, не поделив ближайшего арыка с затхлой зеленой вонью, которая лишь слепому от рождения может показаться жидкостью. Час от часу не легче из-за лихоманки, хватающей дрожащими пальцами каждого второго жителя города.

Вот - почти голые люди хоронят своего родственника. Вот - по традиции измазывают ему лицо красками. Так - выглядит покойник: дитя с иссохшимися ногами, похожими на изломанный бамбук. Так - кричит его отец, сошедший с ума от новой скорби и постоянных вшей:

- Заберите его отсюда! Иначе - оставлю это здесь, на траве… Пусть достанется шакалам!..

Музыка калькуттская - стон. Дыхание - вопль. Сон - для улыбающихся наяву. Явь - гримаса, попытка слова. Тень - человек. Свет - луна.

Это были репортажи - тяжкие, потому что - правда; лживые, поскольку так не может выглядеть настоящая жизнь.

- Если бы наши люди увидели всё здесь происходящее, воздержались бы от жалоб на свою участь и поблагодарили Бога за то, что пребывают в изобилии, - возбужденно говорила сестра Тереза.

Но обиды, ощущения несправедливости не хватало для помощи страдающим, казалось, от всего на свете людям, - и Тереза на шестнадцать лет остается в индийской змеиной чаше, через края которой тянутся хвори, а на дне - бурлящая безграмотность.

В школах ордена Лорето она преподавала историю и природоведение на бенгальском; ездила в Даржилинг с лекциями; она произнесла все монашеские обеты, и с 1937 г. ее стали называть "матерью", - как вдруг, ничего не объяснив, Тереза исчезает, оставляя преподавателям их учеников, а последним - незатейливые общеобразовательные знания.


Господь! Что за муки одиночества сегодня?
Из дневника Матери Терезы. Запись 1946 г.

Много позже она расскажет, что по дороге из Даржилинга в Калькутту она увидела молодого мужчину лет тридцати, который оставил у дверей местной больницы коляску с умирающей матерью. Врачи отказались принять ее, а Тереза, попытавшись хоть что-нибудь сделать для несчастной, с ужасом поняла - не всё в состоянии снести человек: "Я не могла находиться возле нее, была не в силах дотронуться до завшивленной головы, до гниющих рук. Ту женщину окутывал запах, который нельзя было перенести без рвотной судороги. Я убежала и стала молиться:

Святая Мария!
Дай мне сердце, полное чистоты, любви и смирения,
чтобы я могла принять Христа,
коснуться и любить Его в этом разрушенном теле!…

Я вернулась к ней, прижала к себе, вымыла ее.

Через полтора часа женщина умерла - но умерла с улыбкой... И это был знак для меня, подтверждение того, что милость Христова и сама любовь к Нему много сильнее моей земной слабости".

Этой же ночью, говорила потом Тереза, ей снизошло откровение - оставить нынешнюю обитель, поселиться в трущобах города и служить там беднейшим из бедных.

По прибытии в Калькутту, она тут же отослала письмо в Рим с мольбой разрешить ей стать вольной монахиней. Переписка длилась целый год; да как только оттуда пришел, наконец-таки, положительный ответ, Тереза бежала, купив на ближайшем рынке поношенный сари.

Так скрылась с пятью рупиями в матерчатом кошеле чутко спящая Божья дочь, поющая Его слово на латыни, произносящая Имя с тем, чтобы истощить суету и напоить тех, кто ждет, миром и тишиной.

Индия рождалась новым днем - шестнадцатым августом 1948 года.

Нет ничего проще, чем разделять противоположные понятия: жажда и пресыщение, движение и апатия, голод - крупяные запасы, рост-увядание…

Но ежедневно - минута за минутой - мы продолжаем удивляться тому, как похоже друг на друга ведут себя люди, отлученные от домашних застолий, спившиеся; сколь одинаковы речи новоявленных мам, держащих на руках своих трепещущих детенышей. От головной боли - анальгетик, для поехавшего шва - игла да нитка в тон, дождю - тучи, хорошему настроению - всего лишь солнце и достойный собеседник.

Нет ничего сложнее, чем найти границу между отличными друг от друга явлениями и не потеряться в их одинаковости.

Тереза заплетала своими шагами улицы Калькутты. Она смачивала лицо мазутной водой из Ганга, в дельте которого размещался порт, просила подаяния у хозяина чайной торговой лавки. Она учила малолетних бродяг мыть руки и рисовать мелом; с ней, за огромной свалкой на отшибе жили девочки и мальчики - калеки, полоумные сироты, которые каждый день притаскивали в сморщенном тряпье младенцев, брошенных около городских урн. К реке под самоделанный из веток навес Тереза приводила болящих бедняков и приносила их умирающих собратьев.

По просьбе одного священника некий господин Альфред Гомес поселил бездомную монахиню у себя на верхнем этаже; а вскорости о ней прослышали местные власть имущие люди, и "милосердной женщине" большие начальники выделили пустующее помещение, что примыкало к храму богини Кали - большущий мрачный ангар с сырыми стенами и с рассохшейся деревянной дверью, где до поры до времени держали жертвенный скот. Таким был "Nirmal Hriday" - первый "дом для умирающих" в Калькутте.

Через год Терезу совершенно случайно встретит ее бывшая ученица, в миру - Субхасисни Даш, теперь - монашица Агнес. Она-то и станет ее первой послушницей, а впоследствии - всегдашней помощницей.

Затем придут еще сестры, числом, по какому-то высшему провидению, или же странному совпадению, двенадцать.

В следующем 1950 г. "Орден милосердия" будет официально признан Римом и с радостью принят слабыми мира сего, беднейшими из бедных.

- Истина в вине, - чмокали греки и разбавляли правдоносный напиток водой.

Так что вольно слагать легенды, проецируя реальность на расцвеченный приукрасами лист; вольно глину заливать в форму интерпретации, мифа. Можно обманом взять природу, убедив ее в том, что яблоко со вкусом груши - это не просто садовничий эксперимент, а, например, образ времени, где одно понятие влегкую подменяется другим. Можно по-брюсовски шагать сквозь стены, смеясь над архитектурным пространством.

Только ведь "правда всегда одна" - спел когда-то солист "Наутилуса", - и навязчивый смех вместо сообразного ситуации сожаления воспринимается как банальная истерика. А мы начинаем понимать, что киви - всего лишь искусственно выведенный плод, что красного дерева компьютер - издержки дизайнерской мысли, что рекламные тексты на глянцевой бумаге не лучше и не хуже графоманской вычурности.

- Чтобы простое сделать сложным, нужно однажды соврать, - говорил изобретатель громоотвода, ожидая от комиссии по патентам добро на свое приспособление.

Господь! Дай мне силы
утешать, а не быть утешенным,
понимать, а не быть понятым,
любить, а не быть любимым.
Ибо, когда отдаем, получаем мы.
И, прощая, обретаем себе прощение.

Утро начиналось в четыре часа с молитвы Франциска Ассизского. День продлевался иными стихирами (термин введен Владимиром Борисовичем Микушевичем), и никто, не мог умалить веры монахини-доброволицы с крохотным распятием на левом плече.

Болезнь? - Микстура и "…отыми, Боже, от одра смертнаго…" Лихие увечия? - Бинт и кондак нараспев. Неизбежная кончина? - "Со святыми упокой…"

"Ничто так не укрепляет дух как вычищенная выгребная яма", - любила повторять Тереза и носила вместе с сестрами Ордена простую одежду, стаптывала дешевые сандалии, отказывалась от самых скромных гостиничных номеров, предпочитая им госпитальный матрац - рядом с раненными и прокаженными. Сочная в своих земных трудах и сухая до высоких нравоучений, она давала своим послушницам возможность обходиться не минимумом, но тем, что есть, да сама, не имея средств на авиаперелеты, устраивалась в Air India бортпроводницей.

В интервью нетерпеливым телевизионным компаниям, каждая из милосердиц объясняла:

- Мы не социальные работники, мы не бригады скорой помощи, мы - из Ордена любви Христовой.

Какой-то слабонервный журналист, пронаблюдав за работой сестер, мямлил, мол, такие подвиги страстотерпия он не совершил бы и за миллион, - повалился в обморок; а когда чуть оклемался, увидел перед собой Терезу, которая в благостной улыбке, отводя руку с пузырьком нашатыря, приговаривала: "За миллион и я, милый, не согласилась бы, и я…"

Проказа в Индии до сих пор считается дурным знамением, Господним проклятием. А в те времена здоровые люди старались избавиться от зараженных: выгоняли их из дому, травили ядами, усыпляли и хоронили заживо, произносили заклинания, окуривая свои помещения чудодейственными травами.

Местные власти ни в какую не соглашались строить нужные лечебницы.

Пройдет год, прежде чем суеверные столоначальники разрешат Ордену работать в лепромобилях, которые начнут разъезжать по всей стране, и врачи в них будут пользовать прокаженных - прямо "на колесах", - облегчая болезненную смерть, а то и спасая от оной.

Понадобится еще время, чтобы основать поселок специально для страдающих лепрой людей, где последние, заручившись обыкновенной человеческой поддержкой и медицинской помощью, станут там жить, создавать семьи, рожать полноценных детей, выздоравливать и покидать спасительное место, или смиренно ожидать печальной участи.

- Что вы сделаете, если… - изощрялись в вопросах-страшилках праздные гуляки.

- Как Мать скажет, так и будет, - размеренно отвечали им сестры.

Тереза же, не замедляя своей речи, приглашала любопытных в поселок испить жаждоутоляющего напитка - чаю, например. Однако желающих можно было перечесть по именам.

Shishu Bhavan - детские приюты в нескольких индийских городах, созданные на содержимое какой-то совсем уж небывалой премии Magsaysay Prise.

Белфаст...

Эфиопия...

Бейрут, в который Тереза приехала с пасхальной свечой и иконой Девы Марии.

Молитвы.

Перемирие.

Кинофильм Малькольма Мугериджа "Something Beautifull for God", вышедший на экраны в 1969 г.

Скепсис и циничные ухмылки раздраженных политиков: "Вы лечите не причину, а следствие. Вы латаете дыры. Вы пускаете пар. Ваш труд тонет в океане проблем, которые могут быть решены только совместными усилиями на государственном уровне".

- Я не знаю, что такое апартеид, не понимаю, - отвечала им одержимая, брала с собой помощников - китаянку, бенгалку, негритянку, - и… Прямиком, не задумываясь, в Преторию, где об ужасах добрососедства и терпимости детям рассказывают только на ночь, - и то, чтобы они не вывалились из люльки и не кинулись бегать по дому в поисках недоломанной игрушки.

Плод покоя - молитва,
плод молитвы - вера,
плод веры - любовь,
плод любви - покой, -

писала Тереза в своем дневнике, ввиваясь в дыхание медитации.

Она общалась с представителями английской королевской династии, запросто шутила с римскими папами, журила Фиделя Кастро за пристрастие его народа к сигарам, призывала Ясира Арафата к веротерпимости. Бараки и дворцы не знали замков, когда Тереза оказывалась поблизости. Ей же самой можно было позвонить среди ночи и получить аудиенцию ранним утром.

- Люди - явление круглосуточное, - убеждала с телеэкранов Тереза нас, изумленных.

СПИД, пусть даже он и цеплялся сотни лет к ряду за хвосты каких-нибудь там зеленых мартышек, но людей застал врасплох хотя бы своей неизлечимостью.

Нью-Йорк 1985-го сотрясался от истерического мандража, когда горожане узнали, что в местной тюрьме умирают от невиданной болезни трое преступников. По настоянию Терезы мэр отдал распоряжение освободить всех троих, а к Рождеству их поместили в специальное заведение для больных СПИДом - "Gift of Love" (Гринидж-виллидж).

Американцы испугались пуще прежнего: воры и убийцы на свободе, да еще - жуть как заразны. Монашеские увещевания о том, что это знак свыше, что хорошо бы стать повнимательнее друг к другу и т.д., не возымели нужного действия.


Лето сменилось зимой, зима становилась летом,
Но в Святой земле ни лета нет, ни зимы:
Всегда прохладно вино, пища всегда согрета,
И солнце над головою проходит путем прямым.
Сергей Ташевский. "Святая Земля"

…Была жизнь, дождь заливал пески, облака раскрывались звездами, чернел асфальт, исчезали следы на нем.

- Кристально чистая биография это всегда плохо, - резюмирует героиня отечественного детектива.

Где-то должны быть ляпы, подозреваем мы, и если не находим оных - удивление рассекает наши лбы. Журналисты ломятся за сенсациями, вытаскивают червяка, на который - удастся - поймают жирный скандалище с дутыми жабрами и хлестким хвостом. О простом писать скучно, о хорошем - сложно, а чудо, тем не менее, бывает обыкновенным не только в советской киноцитате.

Что для меня Иисус?

Слово, что следует произнести. Правда, о которой не умалчивают. Путь, сложенный дорогами. Свет, неподвластный смене дня и ночи… Он - голодный - ему нужна еда. Он больной. Одинокий. Нежеланный. Прокаженный. Нищий. Запойный. Душевнобольной. Слепой. Калека. Заключенный. Блудница. Он - человек с зачерствевшим сердцем, которое смягчится… Я всё ему отдала, даже свои грехи, и он перемолол их во мне в нежность и любовь. Я - супруга распятого супруга. Я - это Он, а Он - это мы все.

Дневниковые записи Матери Терезы не хранятся в тайниках Ордена, они прошили в печати долгие типографские строчки, являя миру открытость и искреннюю надежду.

Сестры милосердия (их более трехсот тысяч) работают ныне в восьмидесяти странах.

Секта? Что ж… Ее основательницу считали сумасшедшей, в энциклопедии "Мистики XX века" она, по мнению автора, питалась энергией солнца, не зная человеческой пищи. Она забыла медаль Нобелевского лауреата где-то в гардеробной. Неужели страдала беспамятством? Вряд ли…

В меню некоторых дешевых индийских забегаловок два листа. На одном - чаи, лепешки, местные пряности. На другом - текст. Когда спрашиваешь официанта, кто написал эти стихи, он, странно переводя на вас свой взгляд, шепчет: святая. И вы перечитываете:

Жизнь - это шанс. Не упусти его.
Жизнь - это красота. Удивляйся ей.
Жизнь - это мечта. Осуществи ее.
Жизнь - это долг. Исполни его.
Жизнь - это игра. Так играй!
Жизнь - это любовь. Так люби же!
Жизнь - это тайна. Разгадай ее.
Жизнь - это трагедия. Выдержи ее.
Жизнь - это приключение. Решись на него.
Жизнь - это жизнь. Спаси ее.
Жизнь - это счастье. Сотвори его сам.
Жизнь стоит. Не уничтожай ее.

"/>