О графе Дракуле много чего написано и снято. О том, кто из реальных исторических персонажей скрывается за этим именем, споры продолжаются до сих пор. Однако, споры эти, как теперь выясняется – вздор, а имя Дракулы не таит привычных загадок. Нелепая ошибка молвы и латинского произношения. К счастью, в русском языке, следы происхождения зловещего имени мифического кровожадного графа, все еще сохранились. И, скорее всего, в Восточной Европе из уст в уста передавались леденящие истории не о жестоком властителе с готичной и экзотической восточной фамилией Дракула, а о некоем «Дыроколе», судя по всему и впрямь свирепом и непримиримом владельце недвижимости, как о том и гласят расхожие мифы.

Фраза «встретимся в телепортере» появилась не случайно.

Долгие века о телепортере ровным счетом ничего не знали. Легенды и мистические традиции утверждают, что вместо телепортеров могли использоваться нужные заклинания, могущественные предметы или определенные «места силы». О чем речь, первым догадался таинственный и магический по своей сути герой человеческой истории Чарльз Форт. Тот самый, что яростно и безапелляционно клеймил прогрессивную науку во времена ее истинного расцвета, на рубеже XIX и XX веков, работами вроде «Книга проклятых», «Внемли» или «Магия повседневности». В 1931 году, как скромно упоминает Википедия, в одном из своих трудов, посвященных описанию странных и загадочных событий, происходящих тем временем на планете, этот Чарльз Форт впервые открыто заявляет о телепортации, феномене, объединяющим необъяснимые случаи спонтанного перемещения материи в пространстве.

Для представителей официальной науки, которых Форт именовал не иначе как сектантами, это была бомба, заложенная в самое сердце прогресса.

C юности я резко останавливалась и яростно черкала что-то посреди улицы, следуя лишь внутреннему Даймону, так, кажется, я его именовала в свои 17. Посреди людской фауны и флоры, — этими подножными источниками антропического и божьего вдохновения, я пользовалась жадно и без разбору. Ходила всегда очень быстро, выдыхая дым зажатых в углу рта сигареток, словно мои тикающие часы были частью взрывной волны, детонирующей из печенки, а сигареты – коротким и эффективным фитилем. Бежала и вдруг совершала непредвиденную остановку. Зависала над мутным пейзажем, словно насекомое, смахивавшее на военный вертолет… Я рылась в прожорливой сумке, извлекала жуткого вида бумажки и погружалась в незримые бездны, не сильно волнуясь о внешнем. Я была счастливым выродком, фриком, не замороченным на социофобиях и собственном look-е. Мало ли нас, инопланетян, скопилось в том городе в то время?

Писатели злой народ. Это широко известно. Пишут о том, чего сами терпеть не могут. Хармс – о детях, Чехов — о провинции, Полевой – о настоящем человеке.

Больше всего писатели не любят себе подобных, тех, которые тоже выпускают книги и раздают автографы на презентации. Всякий писатель горит внутри ревностью Иеговы, вот только не может извергнуть на головы читателей, изменяющих ему с другими авторами, серный огонь или устроить потоп. И слава богу! А то бы ни одного читателя не осталось.

Писатели бывают молодые, состоявшиеся и хорошие. О последних умолчим, дело темное, лишний раз доказывающее иллюзорную природу мира. Если писателя не печатают, то он всю жизнь остается молодым, правда иногда, после смерти, открывается, что он хороший. Тяжелее всего состоявшимся, которые точно знают, чего стоят, и ясно понимают, что выше головы не прыгнуть.

И почему он назвал нас «интеллектуалами», этот пожилой казак, охраняющий женское общежитие n...? Мы ничего умного не сделали, только залезли по водосточной трубе на второй этаж, расколупали форточку в подсобке с кучей матрасов и одеял на полу. Оттуда проникли в коридор, где стучались во все подряд двери, ожидая, что сладкоголосые сирены выйдут к нам, раскрыв объятья.

Но сирены подняли вой, явился одышливый казак, рассвирепел оттого, что пришлось ему топать вверх по лестнице, и, вышвыривая нас, не заметил, как Игорь, в порядке компенсации за фрустрацию, упер со стены пластмассовую традесканцию (а может, бегонию) вместе с горшком. На память о ледовом походе.

— Интеллектуалы ебаные! – пыхтел казак, выталкивая за дверь наши беззащитные тела.

Он думал, что оскорбляет нас. О, наивный алкоголик в синих штанах с красными лампасами!

Он ей сказал: Вот, существование…

А она ему: Зачем ты так, правда, давай лучше выпьем.

Выпили. Уже светало. Он вышел на крыльцо. Машину засыпало снегом, почти сугроб. Так просто не выехать. До Устюжны – сорок пять километров, до Бежецка – почти сотня. Как его занесло вчера сюда, одному Богу ведомо. Глупость. Поехал зачем-то в Питер северным путем. Говорили по радио, что на М-10 трубу прорвало. Пробка на десять километров. Ну и рискнул. Она голосовала на окраине Кашина. По этой дороге вообще никто никогда никуда не перемещается. Он сначала подумал, какая-то старуха до ближней деревеньки. В тулупчике, сапоги типа луноходы. Издалека не разберешь. Остановился, как не подвезти, холодно. Оказалось — Оля…

Теперь он знал, что никуда отсюда долго не уедет. Россия, бля…

Изделие «Ходунки взрослые экзистенциальные» (ХВЭК) предназначено для использования совершеннолетними без врожденных либо приобретенных нарушений опорно-двигательного аппарата, но испытавших внезапное отвращение к самой идее перемещения в пространстве, утративших правый путь во тьме долины, выпустивших из вида путеводную звезду, тяжело переживающих мысль об иллюзорности мира.

ВНИМАНИЕ! Настоящая инструкция содержит ряд «Предостережений» и «Предупреждений», касающихся последствий пренебрежения правилами эксплуатации ХВЭК. В «Предостережениях» и «Предупреждениях» используется фраза «вы можете потерять равновесие и упасть». Каждое падение может привести к серьезным травмам и даже смерти. Это само собой разумеется, поскольку такова жизнь. Полагая, что читатели могут самостоятельно эксплицировать идею последствий из ситуации падения, мы не повторяем предупреждения о возможных травмах и смерти, каждый раз, когда речь идет о потере равновесия.

— У нас на все четыре часа. Едете в Мир бриллиантов на Тверскую, берете сумку с украшениями. Потом на склад Бобрового мира. Там 20 норковых шуб. И гоните на студию. Сигары подвезут. Куда? Брахман все знает.

Брахман сидел рядом, прямо за тонким как вязальная спица рычагом переключения скоростей «Оки». На пассажирском сидении, на жердочке. Как орел. Нет, правда, что-то орлиное в нем было. В профиле, в длинной анархистской шевелюре, в грязном кожаном плаще до пят. Как он пойдет за бриллиантами? Ведь у охраны случится инфаркт!

— Я не знаю. Они позвонили – говорят, машина у вас есть? – задумчиво рассказывал Брахман, пока я судорожно старался втиснуться в пробку на Тверской. – Мы сказали, что конечно есть. И сами все заберем. Мы не знали, что там 20 шуб. Кажется, сюда. Ты не выключай мотор, я сейчас быстро… За брильянтами схожу.

Я лежал на пляже, в дюнах, где-то в трехстах метрах большая река впадала в море, за спиной вставал сосновый лес. Мне приказали тут находиться, пока они что-то там решают. Хотя слово «приказали» опять-таки какое-то не наше, мне просто спокойно было предложено: «Ты побудь там, положение для нас новое, мы еще пока не очень понимаем, что делать». Надо сказать, мне тоже неясно, что может случиться дальше. Как поступить самому, какое решение придумают другие. А ведь еще недавно окружающая действительность казалась привычно безоблачной и беспроблемной. Дело в том, что даже размышлять о том, что будет со мной, как сложатся мои отношения с окружающим миром, я не умел, не имел опыта. И мозги в голове скрипят и стонут с непривычки.

Мама с треском выламывала белые клавиши из рояля. В брошенном доме, в 1977. На третьем этаже. Мы обходили брошенные дома уже второй месяц, это стало семейным хобби. Где старинный ломберный столик зацепим, где бронзовый канделябр. Как повезет. Однажды подфартило – целая квартира барахла. Правда, запертая – пришлось вскрывать фомкой. Набрали много: серебряную шкатулку, отличный ламповый приемник, еще кучу по мелочи. Потом насторожились — в спальне постель оказалась застелена. Тихо-тихо вышли. Но добычу не бросили. Азарт творит с человеком чудеса. Вот и сейчас: интеллигентка, почти секретарь парткома, завотделом Госплана, она свирепо выдирала клавиши — чтоб хоть слоновая кость с них не пропала, потому что рояль XIX века с собой прихватить невозможно и некуда. У нас и так два. На одном играл Шостакович, на другом – Рахманинов. Хрясть!