Зацепило?
Поделись!

Последние дни Cократа

опубликовано 17/03/2010 в 15:48


"Меня, присужденного вами, постигнет смерть: вас же, присудивших меня, постигнет зло и позор, к которым вас приговаривает истина. И я останусь при своем наказании, а вы при своем. Все это так и должно было быть, и все к лучшему."
Из последней речи Сократа на суде.

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ДЕМОКРАТИИ

Весной 399 года до нашей эры, в восьмой месяц по афинскому календарю, когда в самом разгаре был праздник цветов и вина предыдущего урожая, в центре Афин состоялся суд над философом Сократом, и это событие оказалось едва ли не самым запоминающимся в истории всей афинской демократии. Ему предшествовал ряд иных событий, которые, без сомнения, волновали современников куда сильнее. После смерти Перикла Афины в 404 году проиграли многолетнюю Пелопонесскую войну – и проиграли ее с позором. Они были вынуждены полностью разоружиться, и, в сущности, подчиниться победителю – могущественной Спарте. Спартанский полководец Лисандр на несколько лет вообще упразднил афинскую демократию и насадил в полисе так называемый «режим Тридцати», состоящий из управляемых им афинских олигархов. Вожди демократов, ушедшие в изгнание, были готовы бороться за свободу своего города, но у них оставалось слишком мало сил. Однако и Спарта, победившая в этой войне, оказалась не вполне готовой к победе: там началась борьба за власть, и против Лисандра возник заговор, так что спустя всего несколько лет афиняне вновь оказались предоставлены самим себе. «Режим Тридцати» рухнул. Демократия вернулась. Но, как пишут историки, это «была лишь бледная тень афинской демократии». За пять лет измотанные войной и сменой власти афиняне настолько перестали интересоваться государственными делами, что пришлось даже вводить плату за посещение народного собрания, на котором решались судьбы полиса. Видя в своих гражданах такую апатию и не зная, на кого опереться, вожди демократической партии Афин были вынуждены пойти на тяжелый для них шаг – подписать соглашение с партией олигархов, только что управлявшей городом от имени спартанцев, и отказаться от всяких преследований изменников. Олигархи получили места в народном собрании, а вскоре по существу вернулись к управлению городом. Подчеркнем: все это происходило на протяжении всего пяти лет – и если нам сегодня кажется, будто современная история движется быстрее, чем столетия и тысячелетия назад, то здесь есть неплохой повод усомниться в этом.

Надо сказать, что и сама демократическая партия Афин в те годы стремительно менялась – на смену аристократам в ней пришли выходцы из демоса, разбогатевшие купцы и ремесленники. По-существу, город теперь управлялся олигархами и простонародьем. Одним из самых влиятельных политических деятелей в послевоенных Афинах стал Анит, владелец кожевенной мастерской. Этот человек не блистал особыми талантами, помимо настырности и политического азарта, но и этого хватило ему для стремительной политической карьеры – так что однажды он даже занял должность стратега. Впрочем, как военный Анит потерпел полное фиаско, а во время войны даже показал себя трусом, когда не сумел прийти на подмогу к осажденному спартанцами городу Пилос. За это он был призван на суд – однако откупился от судей, и эпизод был забыт. Теперь же он сам искал способы утвердиться в политике за счет осуждения других, и философ Сократ, вольно обращавшийся в своих речах с афинскими божествами и подсмеивавшийся над бездарными политиками, отлично подходил на роль «козла отпущения». Говорят, что на Сократа у Анита была, к тому же, своя обида: его сын ходил на занятия к знаменитому философу и с каждым днем явно все больше терял уважение к собственному отцу. Возможно, были и другие причины, почему выбор пал именно на Сократа. В конце концов, философ, пользовавшийся огромной популярностью среди афинского юношества, давно вызывал раздражение у многих знатных горожан и зависть у «коллег по цеху». Даже знаменитый драматург Аристофан вывел его в своей комедии «Облака» в виде безбожника и безнравственного софиста, сбивающего молодежь с пути истинного (а надо сказать, что в Афинах театр был главным рычагом формирования общественного мнения). Многие историки вообще считают пьесу Аристофана форменным доносом на Сократа – однако, вряд ли это так: «Облака» были поставлены за четверть века до описываемых событий, а «публичное сведение счетов» в античном искусстве считалось вполне допустимым (Аристофан вообще в своих пьесах всласть поиздевался над многими современниками, в том числе и куда более для него опасными). Так или иначе, в 399 году до нашей эры ситуация в Афинах была уже совсем иная: времена снисходительного смеха прошли, теперь многими владело чувство обид и неудач, в которых хотелось обвинить кого угодно. Почему бы не Сократа?

СУД И ПРИГОВОР

Суд над Сократом «заказал» именно Анит, хотя официально обвинения против философа по его подсказке выдвинули посредственный поэт-трагик Милет и оратор Ликон. Суть обвинения сводилась к тому, что Сократ не признает афинских богов, вводит новых богов и развращает своим учением молодежь. Подобные обвинения и суды против философов вообще-то не были для афинян новостью. Еще в 30-х годах V века до нашей эры такому преследованию подвергся Анаксагор за свою «безбожную» теорию о небесных телах и явлениях (он был приговорен к штрафу и изгнан из Афин). В 415 году до нашей эры был осужден поэт и философ Диагор с острова Мелоса; а в 411-м – Протагор, скептически относившийся к богам (обоих тоже постигло изгнание). Но для Сократа обвинители сразу потребовали смертную казнь. Историки по-разному объясняют эту жесткость. Одни полагают, что обвинители на самом деле не рассчитывали на подобный приговор, и лишь поведение Сократа, раздражившее суд, привело к такому исходу дела. Другие же, кажется, более справедливо считают, что в той ситуации, которая сложилась в Афинах, жесткость наказания должна была продемонстрировать твердость возрожденной власти, ее приверженность традициям. В любом случае, самому Сократу ничего не стоило избежать суда, просто не явившись на него. Это был бы удар по его достоинству, по его чести. Но, согласно афинским законам, заочно осудить можно было лишь изменников и беглецов – и философу ничего не стоило избежать смерти. Однако Сократ и не подумал уклониться от суда и явился туда, даже не подготовив заранее «юридической» речи в свою защиту (а именно грамотно составленные речи в те времена решали все дело в суде, где сотни афинских граждан выносили свой вердикт голосованием). По другим сведениям, такая речь была написана для него другом, юристом Лисием, но, прочитав ее, Сократ сказал: «Отличная у тебя речь, Лисий, да мне она не к лицу». Он предпочел говорить от своего имени, без подготовки – так же, как говорил перед своими учениками.

Профессиональные юристы, часто изучающие и толкующие суд над Сократом, единогласно утверждают, что его и первая, и вторая защитительные речи (по крайней мере, в том виде, как их приводят Платон и Ксенофонт), с юридической точки зрения, абсолютно беспомощны. Они практически не касаются существа обвинения, а в тех случаях, когда все-таки Сократ пытается защищаться «по делу», он прибегает к удивительно примитивному софизму, то есть сразу уходит от ответа. Но, в то же время, в этих речах ясно отражены взгляды Сократа и суть его учения – то есть философ выходит на суд, как на трибуну, и читает своим судьям лекцию о природе истины…

«Не шумите, мужи афиняне, исполните мою просьбу – не шуметь по поводу того, что я говорю, а слушать; слушать вам будет полезно, как я думаю. Я намерен сказать вам и еще кое-что, от чего вы, наверное, пожелаете кричать, только вы никоим образом этого не делайте. Будьте уверены, что если вы меня такого, как я есть, убьете, то вы больше повредите себе, нежели мне. Мне-то ведь не будет никакого вреда ни от Мелета, ни от Анита, да они и не могут мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худшему было позволено вредить лучшему. Разумеется, он может убить, изгнать из отечества, отнять все права. Но ведь это он или еще кто-нибудь считает все подобное за великое зло, а я не считаю; гораздо же скорее считаю я злом именно то, что он теперь делает, замышляя несправедливо осудить человека на смерть. Таким образом, о, мужи афиняне, я защищаюсь теперь совсем не ради себя, как это может казаться, а ради вас, чтобы вам, осудивши меня на в смерть, не проглядеть дара, который вы получили от бога. В самом деле, если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, приставлен к городу как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом деле, мне кажется, что бог послал меня городу как такого, который целый день, не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает. Другого такого вам нелегко будет найти, о, мужи, а меня вы можете сохранить, если вы мне поверите. Но очень может статься, что вы, как люди, которых будят во время сна, ударите меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита, и тогда всю остальную вашу жизнь проведете во сне, если только бог, жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь».

Но если такая речь могла бы найти отзвук в сердце одного судьи, то настроение толпы судей она может изменить только к худшему. Сократ показался им гордецом, который просто не желает признавать своей вины.

Между тем обвинение, очевидно, хорошо подготовилось к нападению: речи для Анита, Милета и Ликона писали профессиональные риторы. Эти речи, в отличие от слов Сократа, не сохранились до наших дней – что не слишком удивительно для любой обвинительной речи. Мы можем судить о качестве этих сочинений лишь по обмолвке (а скорее, ироническому замечанию) самого Сократа: «что меня касается, то от их речей я чуть было и сам себя не забыл: так убедительно они говорили».

Суд, состоявший из 501 афинского гражданина, должен был проголосовать дважды: в первый раз по поводу виновности или невиновности подсудимого, а во второй раз – в отношении приговора. Голосование шло анонимно, судей просто обходили с мешком, в который они клали либо цельный, либо дырявый камень (то есть жребий «за» или «против»).

Тут следует сделать одно примечание. Все население Афин и подвластных полису территорий к тому моменту (согласно выкладкам А.Боннара) составляло около 400 000 человек, из них 200 000 были рабы. Мужчин, по своему возрасту и заслугам способных выступать в суде, едва ли набралось в городе и 30 000. То есть каждый шестидесятый житель города, обладавший правом голоса, принял непосредственное участие в суде над Сократом. Разумеется, в большинстве это были невежественные люди, знавшие о философе лишь по слухам, либо не знавшие о нем вообще.

И все-таки после первых обвинительной и оправдательной речей был подан 281 голос в пользу виновности Сократа, и 220 – против. Почти поровну. Наступило время обсуждения приговора, то есть второго состязания в обвинении и защите. На стороне подсудимого также могли выступить его сторонники – и юные приверженцы философа, присутствовавшие на суде, буквально рвались в бой. Насколько они отдавали себе отчет в том, что жизнь их учителя висит на волоске? Насколько верили в это сами судьи? Или все происходящее воспринималось ими как театральное развлечение, повод для состязания в красноречии? Сегодня это уже трудно понять, поскольку, очевидно, подобные судебные процессы в Афинах всегда балансировали на грани зрелища и дознания, демонстрации ораторских способностей – и борьбы за справедливость. Возможно, именно поэтому один из учеников Сократа, Платон, оказал своему учителю «медвежью услугу». Говорят, он вырвался на трибуну и не нашел ничего лучше, как начать свою речь словами: «Граждане афиняне, я – самый молодой из всех, кто сюда всходил...» Но судьи закричали: «Долой! Долой!» Почему Платон решил начать именно так? Потому ли, что это было его первое публичное выступление в жизни, и он растерялся? Или здесь кроется заранее рассчитанный ход тонкой оправдательной речи? Мы этого никогда не узнаем. Но, по иронии судьбы, такое неловкое вступление в глазах судей как раз свидетельствовало, что Сократ развращает молодежь, лишая ее почтения перед старшими. Впрочем, и сам Сократ во второй своей речи даже не думал себя защищать. Хуже того: по закону он имел право предложить для себя иной, более мягкий приговор, который бы вступил в силу, если бы голосование сложилось благоприятно. Но Сократ объявил, что он все равно не может уплатить штраф крупнее 30 мин, а вообще-то справедливым для него приговором можно было бы считать ежедневные бесплатные обеды в притании (это была высокая честь, которой удостаивались обычно герои и победители олимпийских игр; даже «одноразовые» обеды в притании считались наградой, о которой можно вспоминать всю жизнь). Разумеется, судьям подобная заносчивость пришлась не по душе. Результаты второго голосования оказались для Сократа еще более беспощадными: 361 голос за смертную казнь, и всего 140 – против. Философ отреагировал на это спокойно, даже смиренно (хотя это слово, конечно, из другой эпохи)…

«Люди скажут теперь, – констатировал он, – что вы, граждане афинские, неосновательно умертвили мудреца Сократа: скажут, что я был мудрец, хотя я и вовсе не мудрец, только для того, чтобы укорить вас: скажут, что вы неосновательно умертвили меня, потому что, если бы вы немного обождали, это случилось бы само собою, так как я по своему возрасту уж и так близок к смерти. Еще же хочу сказать вам – тем, которые приговаривают меня, – то, что вы напрасно, приговорив меня к смерти, думаете, что я не знаю, чем бы я мог спастись от смерти. Я знаю это, но не делаю, потому что считаю это недостойным себя.

Во всех опасностях есть средства избежать смерти, если только не уважать себя. Избежать смерти нетрудно, гораздо труднее избежать зла: зло быстрее смерти и скорее захватит. Я вот тяжел и стар, и меня захватила смерть, а вы, мои обвинители, вы бодры и быстры, вас захватило нечто более быстрое – зло».

Но и это было еще не все. Требовалось соблюсти все обычаи – а на остров Делос к храму Аполлона как раз было отправлено священное судно с дарами, и до возвращения корабля в Афины смертная казнь запрещалась. Исполнение приговора отложили на 30 дней, в течение которых Сократ содержался в тюрьме – вернее, в глинобитном помещении, которое даже никто толком не охранял. К нему запросто приходили ученики, уговаривая его совершить побег – но философ оставался непреклонен. Когда же срок пришел, он сам принял из рук палачей чашу с быстродействующим ядом (по преданию, с цикутой), возлег на лежанку и вел беседу со своими учениками, пока последнее дыхание не оставило его. Платон описывает последние минуты своего учителя в диалоге «Федон» и рассказывает, что произошло, когда Сократ поднес чашу к губам, и многие из учеников не могли сдержать рыданий. «Ну, что вы, что вы, чудаки! – промолвил Сократ. Я для того главным образом и отослал отсюда женщин, чтобы они не устроили подобного бесчинства, – ведь меня учили, что умирать должно в благоговейном молчании. Тише, сдержите себя! – И мы застыдились и перестали плакать».

СОКРАТ И ГЛАВНОЕ ОБВИНЕНИЕ

Суд над Сократом – один из самых знаменитых судов в мировой истории (той истории, которая известна нам, которая сформировала нашу цивилизацию). Пожалуй, можно даже сказать, что он симметричен суду Синедриона над Иисусом, хотя и предшествует последнему на четыре с лишним столетия. Смертный приговор и в том, и в другом случае выглядит ошеломляюще несправедливым, с человеческой точки зрения; но необходимым для грядущего бессмертия. И, точно так же, как Иисус, Сократ не защищает себя теми средствами, которые могли бы реально смягчить приговор. Его защита сводится к защите своего учения, а не своей жизни, которую он уже готов принести в жертву, – тем более, что жизнь эта все равно подходит к концу (на момент суда Сократу 70 лет).

Он почти совсем не останавливается на опровержении самой опасной части обвинения – в том, что отвергает старых богов афинян, и возвеличивает вместо них каких-то новых. А между тем эта часть обвинения, на первый взгляд, выглядит наиболее сомнительно, хотя Аристофан еще за четверть века до суда над философом изобразил его атеистом-насмешником, а какие-то отзвуки неуважения Сократа к пантеону античных богов, безусловно, встречаются и у Платона, и у других сократиков. Но из тех же сочинений следует, что Сократ зачастую ведет себя и рассуждает как верующий человек, не называя, однако, имен богов, которым поклоняется. Но правда, что во многих записях Платона (и, в частности, в изложении бесед, которые состоялись незадолго до казни) Сократ говорит о боге в единственном числе. Это позволяет многим исследователям предполагать в религиозном мировоззрении Сократа начала монотеизма. Другие говорят о «демоне» Сократа, или «тайном голосе», о котором он часто упоминал в беседах со своими учениками (и даже на суде) – но вряд ли Сократ поклонялся этому голосу как божеству. Впрочем, слова «ангел» в ту эпоху не существовало, а слово «демон» в буквальном переводе как раз означало «порождение бога», «вестник бога». По словам Сократа, голос, который он слышал с самого своего детства, всегда предостерегал его от неверных поступков и опрометчивых действий. Можно было бы решить, что речь идет о чем-то вроде «голоса совести», если бы «демон» Сократа этим ограничился. Но, по свидетельству Платона, голос давал философу рекомендации не только насчет выбора жизненного пути, но и весьма ценные практические советы, вроде того, какими улицами сегодня лучше пройти по Афинам, чтобы не испачкать одежды. Впрочем, учитывая ироничный характер философа и его любовь к шуткам над близкими учениками, не все подобные свидетельства стоит принимать всерьез. Но именно этот «голос» обвинители, очевидно, вменяют Сократу в вину – и во второй своей речи на суде (в ответ на вынесение смертного приговора) Сократ подчеркивает, что мог бы бежать, но – «когда я шел сюда, на суд, голос, который меня всегда предостерегал против неверных поступков, не сказал мне не слова. А, значит, я все сделал верно». Эта подробность тоже в какой-то мере перекликается с молчанием и молениями в Гефсиманском саду. Еще одна слабая параллель с новозаветной историей: по свидетельству Плутарха (впрочем, довольно сомнительному), обвинители Сократа вскоре были изгнаны афинянами и наложили на себя руки, а именно – повесились. И, наконец, еще одно обстоятельство, которое приходит в голову (едва ли внешнее и случайное): и о проповеди Иисуса, и об учении Сократа мы знаем лишь благодаря тому, что записали их ученики, однако и этого оказалось вполне достаточно.

Все это, разумеется, лишь домыслы и параллели (которые, впрочем, можно длить), поскольку жизнь и смерть Сократа не стала, да и не могла стать религиозным преданием. Он сам постоянно подчеркивал, что является всего лишь человеком, причем настаивал на своей «обыкновенности», «обычности». Но этические основания, отразившиеся в трудах последователей и учеников Сократа – Платона, Ксенофонта, Диогена Лаэртского и других, во многом близки христианской этике, не даром уже в позднем средневековье труды этих философов соседствуют в монастырских библиотеках с сочинениями Отцов церкви и посланиями Апостолов. Одного из них, Платона, кто-то позднее даже назовет «Христианином до христианства». Нет никаких сомнений, что суд над Сократом и его смерть имеют религиозное значение – в понимании слова religion как связи между Богом и человеком. Об этом же говорит и тонкий русский философ, князь С.Н.Трубецкой. «Осуждение Сократа, – пишет он, – нельзя объяснять случайным стечением обстоятельств или извинять его судебной ошибкой. Великий и неумирающий интерес этой драмы, ее общечеловеческое значение обусловливается тем, что здесь произошла действительная коллизия добра и зла, света и тьмы». К этому, возможно, следует добавить, что частный эпизод всемирной истории, о котором шла речь, во многом сказался на способности мыслящей части человечества услышать и почувствовать то, что случилось через четыре с небольшим столетия спустя. Между тем и этим, казалось бы, пролегла историческая бездна: походы Александра Македонского и величие Римской империи, торжество силы и самолюбия. Но, как выяснилось позднее, этот эпизод оказался более важным предвестником нашей последующей истории.