Зацепило?
Поделись!

Серые гуси Конрада Лоренца

опубликовано 28/10/2018 в 22:59


Человек – единственное живое существо, способное в огромных масштабах истреблять себе подобных: по некоторым приблизительным подсчётам, за всю историю человечества произошло более 15 тысяч войн, в которых погибло до 3,5 млрд человек, причем за пять с половиной тысячелетий люди смогли прожить в мире около 300 лет, то есть в каждом столетии у них была лишь одна неделя передышки. Даже если считать подобную статистику сильно преувеличенной, сложно оспорить тот факт, что и сегодня в любой день любого года мы обнаруживаем в информационных лентах и программах новостей сообщения об очередных вооруженных конфликтах. И если они не всегда называются словом «война», суть от этого не меняется: обстрелы, бомбежки, гибель сотен и тысяч людей от рук других таких же людей, взявших в руки оружие. Подобное положение вещей никого не удивляет, без этого немыслима человеческая история, и вопрос «почему?» возникает лишь у единиц. Но оружие совершенствуется, а проявления агрессии становятся все более неожиданными, и когда мы читаем о расстрелах в американских школах или задумываемся, готов ли кто-то из политиков нажать «красную кнопку», нам становится ясно, что вопрос «почему?» сегодня имеет прямое отношение к самой возможности продолжения жизни на Земле.

Конрад Лоренц не только задал этот вопрос, но и нашел на него очень важный ответ.



Конрад Лоренц родился 7 ноября 1903 года в Австрии, в небольшом городке неподалеку от Вены. Он был поздним ребенком, и отец, преуспевающий врач-ортопед, охотно потакал увлечениям сына. А увлекался Конрад прежде всего биологией. Весь дом и сад в семейной усадьбе на берегу Дуная юный Лоренц наводнил разнообразной живностью, явное предпочтение отдавая птицам. В своих мечтах он уже писал научные монографии о повадках гусей, изучал язык цапли… Но когда речь зашла о выборе будущей специальности для сына, отец был непреклонен: он должен пойти по его стопам и стать врачом. Для этого Конрад и был отправлен в Вену, где поступил в гимназию, а затем на медицинский факультет Венского университета. Это было в годы I Мировой войны, прогромыхавшей по Европе, но пощадившей юношу, еще слишком молодого для отправки на фронт, и его нового школьного друга – Карла Поппера, которому суждено было стать величайшим философом и социологом XX века. Им было тогда по 16–17 лет, и можно представить, как увлеченно они спорили, бросаясь от темы к теме, с какой горячностью обсуждали ту новую реальность, которая вставала над миром под знаменами мировых сражений и революций… После войны дороги друзей надолго разошлись: Поппер увлекся математикой и физикой, а Лоренц, вроде бы следуя заветам отца, продолжил учебу на медицинском факультете. Но здесь, начав изучать под руководством профессора Фердинанда Хохштеттера сравнительную анатомию, Конрад пришел к мысли о необходимости создать аналогичную дисциплину, посвященную сравнительному анализу поведения, и смело взялся за эту задачу. Хохштеттер его поддержал и, когда Лоренц стал его ассистентом, предоставил ему полную свободу заниматься поведением животных. Так что в итоге, хотя Лоренц и получил степень доктора медицины, по существу он занимался зоологией, и в 1933 году ему была присвоена докторская степень именно в этой области.

Надо признать, что подход Лоренца к зоологии для того времени был крайне необычен, ведь сколько-нибудь серьезных работ о поведении животных еще не существовало, и область этих исследований не имела собственного названия. Конрад дал ей имя «Этология», подразумевая, что речь пойдет исключительно об изучении поведения животных (именно это интересовало его в первую очередь), и не подозревая, что закладывает основы науки о поведении человека.

Впрочем, науки о человеке в те годы, благодаря работам Фрейда, открывшим феномен бессознательного, совершили огромный рывок, и новые подходы в психологии ориентировались как раз на «нечто», управляющее человеческими действиями и эмоциями. В моде были бихевиоризм и теория рефлексов, описывающая поведение как реакцию на сумму внешних раздражителей. Подразумевалось, что у животных подобная реакция, обусловленная врождёнными и приобретёнными рефлексами, очевидна, и это отчасти подтверждалось лабораторными экспериментами. Однако Лоренц, внимательно наблюдая за птицами, рыбами и млекопитающими в дикой природе, а не в условиях лаборатории, обнаружил, что животные иногда что-то делают только ради того, чтобы совершать само действие, без всяких внешних причин, и порой обретают опыт, передавая друг другу приобретенные знания путем обучения, что было полной неожиданностью для того времени. Инстинкты, присущие животным, не объяснялись простым «запрограммированным» ответом на определённые события и раздражители, они явно имели более сложный смысл…

Пытаясь разобраться в своих наблюдениях, он продолжал работу сперва в Англии, где стажировался у известного биолога и философа Джулиана Хаксли, а затем дома, в Австрии, совместно со своим учителем, знаменитым орнитологом Оскаром Гейнротом. В 30-е годы Лоренц был уже одним из признанных лидеров среди европейских биологов. Вокруг него стала складываться группа учеников; он сотрудничал со своим другом, голландским зоологом Нико Тинбергеном, с которым разделил впоследствии (в 1973 году) Нобелевскую премию. В 1936 году Лоренц уже уверенно говорил о генетической природе сложных инстинктов, возникших в результате естественного отбора. Это, согласно его теории, важный «слой» факторов, определяющий поведение животных и человека. Другой «слой» факторов – реакции, приобретенные в результате опыта и обучения. Однако и само это обучение может быть генетически предопределено – и здесь Лоренц ввел в науку термин «импритинг», обозначающий врожденный механизм подобного обучения. Он хорошо иллюстрируется знаменитым примером про гусят, которые сразу после своего появления на свет воспринимают первый же движущийся объект в качестве матери, и в дальнейшем полностью копируют его действия. Сам Лоренц начинал свои эксперименты именно с серыми гусями, ведь эти птицы еще с детства в отцовском поместье были основным объектом его внимания. И когда опыт с гусятами, послушно следовавшими за Лоренцом, был запечатлен на кинопленку и стал хрестоматийным, студенты и коллеги дали ему прозвище «Гусиный отец», которое закрепилось за ученым навсегда.

Слава Лоренца росла стремительно, и вскоре он получил приглашение возглавить кафедру психологии в Кенигсбергском университете, что поначалу вызвало шок среди ее сотрудников: зоолог руководит психологами! Однако это, безусловно, соответствовало обстоятельствам его исследований: изучение поведения животных вело к изучению поведения человека. Тот ракурс, под которым Лоренц рассматривал человеческий психотип, был весьма созвучен запросам эпохи и идеям, витавшим в воздухе. Идеям евгеники, идеям селекции и формирования «чистой» арийской расы, которые как вирус распространились в Австрии сразу после аншлюса. «Дело не в том, что животные похожи на людей, а в том, что люди похожи на животных» – писал Лоренц, еще не вкладывая в эти слова того горького смысла, который в них легко читается сегодня. Его научная работа получала у властей «зеленый свет», дело его жизни щедро финансировалось, а идеи, которые совсем недавно казались многим почти маргинальными, провозглашались как научная истина. Он ведь искренне полагал, что человеческий генотип нуждается в улучшении, поскольку диктует инстинкты асоциального поведения, берущие начало в далеком прошлом. Такое улучшение вполне возможно с помощью отбора, селекции. О том, что такое «селекция» в понимании фашистов, он не хотел задумываться. В конце концов, наука важнее этих мелочей…

Позднее Лоренц писал в свое оправдание: «Конечно, я надеялся, что что-то хорошее может прийти от наци. Люди лучше, чем я, более интеллигентные, верили этому, и среди них мой отец. Никто не предполагал, что они подразумевали убийство, когда говорили “селекция”. Я никогда не верил в нацистскую идеологию, но подобно глупцу я думал, что я мог бы усовершенствовать их, привести к чему-то лучшему. Это была наивная ошибка».

После всего, что мы знаем о фашизме, такое оправдание на первый взгляд кажется неубедительным. Но на самом деле в подобную ловушку добровольной слепоты способен попасть любой ученый, и вообще любой человек, искренне одержимый своим делом. Когда кажется, что власть почти полностью разделяет твои идеи, и лишь в нюансах ошибается, об этих ошибках предпочитают не говорить, не обращать на них внимания. Возможно, это тоже один из инстинктов, руководящих человеком. Но дьявол кроется именно в мелочах, и «нюансы» стоили жизни миллионам – это понимали многие коллеги Лоренца. Его ближайший друг Нико Тинберген, вместе с которым они до сих пор вели всю научную работу, узнав, что Герберт вступил в нацистскую партию, немедленно порвал с ним все отношения. С этого момента их дороги на многие годы разошлись, но судьбы сложились почти зеркально: Нико вернулся в Голландию, после ее оккупации вступил в Сопротивление, был схвачен нацистами и три года провел в лагерях. Лоренц с началом войны был призван в армию, занимался психологической реабилитацией солдат, а в 1943 году в качестве врача попал на восточный фронт, где вскоре оказался в русском плену. Ему пришлось пройти советские лагеря, из которых он вернулся на родину лишь в 1948 году. Но вернулся он совсем другим человеком. Человеком, полностью пересмотревшим свои взгляды, и нашедшим ответ на многие вопросы, которые до войны только собирался себе задать…

Именно в советском плену Лоренц начал работу над книгой (а вернее, над циклом книг), принесшим ему позднее всемирную славу. Он раздирал использованные мешки из-под цемента, и палочкой, смоченной в растворе марганцовки, выводил строчку за строчкой. У него не было никаких надежд, что эта рукопись уцелеет, он писал просто для того, чтобы не забыть. Но чудесным образом спустя три года после конца войны, когда Советский Союз начал освобождать пленных, начальник лагеря позволил вывезти в Германию эту рукопись на грубой крафтовой бумаге, взяв с Лоренца честное слово, что в книге нет ничего политического. Более того, он дал Лоренцу «охранную грамоту», чтобы рукопись не отбирали на этапах.

Как вспоминала дочь Лоренца Агнес, он привез из плена небольшой багаж: рукопись, двух ручных выращенных им птиц, деревянную статуэтку утки, вырезанную им в подарок жене, и жестяную ложку. Кенигсбергский университет лежал в руинах, да и сам город, где он находился, теперь принадлежал СССР. Заниматься научной работой в истощенной войной Вене было невозможно, но один из друзей Конрада, его коллега Эрих фон Хольст, сумел организовать небольшой исследовательский центр, который разместился на территории замка Бульдерн близ Мюнстера, куда Лоренц и переехал в 1950 году. Спустя несколько лет в Германии был открыт научный институт по изучению поведения, который фактически стал международным центром этологических исследований. Сначала Лоренц руководил в нем отделом, а позднее и всем институтом.

В послевоенной Германии Лоренц не любил вспоминать о своем нацистском прошлом, но и никогда не скрывал его, говоря о вступлении в НСДАП как о величайшей ошибке. Впрочем, многие из коллег, кто когда-то повернулся к нему спиной, теперь безоговорочно простили его, а Нико Тинберген первым пожал ему руку при встрече. Их дружба и сотрудничество возобновилось с новой силой, ведь эти люди, разведенные когда-то по разные стороны баррикад и прошедшие самые тяжелые испытания войны, прекрасно понимали, что научное творчество, взаимопонимание, раскаяние и опыт стоят дороже, чем безупречная биография.

Для Лоренца это были самые важные годы. Рукопись, вывезенная из Советского Союза, дала начало целой серии книг по этологии, каждая из которых производила эффект взорвавшейся бомбы, причем не только в научном сообществе. Книги, выходившие из-под пера «Гусиного отца», были написаны настолько ясными и живыми словами, что мгновенно становились бестселлерами, и переводились на множество языков, в том числе и на русский. Одной из первых стала книга об агрессии с красноречивым и парадоксальным названием: «Так называемое зло».

До Лоренца к теме агрессии обращался Зигмунд Фрейд, объяснивший ее спонтанное возникновение «инстинктом смерти», владеющим человеком. Он писал: «Размышляя о происхождении жизни и о развитии разных биологических систем, я пришел к выводу, что наряду с жаждой жизни (инстинктом живой субстанции к сохранению и приумножению) должна существовать и противоположная страсть – страсть к разложению живой массы, к превращению живого в первоначальное неорганическое состояние. То есть наряду с эросом должен существовать инстинкт смерти». Инстинкт смерти, согласно Фрейду, направлен против самого живого организма и потому является инстинктом либо саморазрушения, либо разрушения другого индивида (в случае направленности вовне). Агрессивность по сути своей является не реакцией на раздражение, а представляет собой некий постоянно присутствующий в организме подвижный импульс, обусловленный самой конституцией человеческого существа, самой природой человека…

Лоренц же смотрел на агрессию несколько иначе, «с колокольни» ученого-биолога и эволюциониста. Внутривидовая агрессия, согласно Лоренцу, присуща всем видам живых существ (он приводит в пример и рифовых рыбок, и волков, и безобидных травоядных), она «запрограммирована» на генетическом уровне, и выполняет часть важных функций для поддержания существования вида, например, заставляя его равномерно распределяться по территории, что облегчает поиск пропитания. Именно поэтому (и здесь он развивал мысль Фрейда) агрессия зачастую не является реакцией на какое-либо раздражение, она может возникать немотивированно, а если и вызвана какими-то реальными факторами, то может выплескиваться не в сторону обидчика, а на особь, находящуюся в подчиненном положении. Так происходит, например, у волков, так происходит и у человека. Но у хищных животных, вооруженных острыми зубами и когтями, «орудиями убийства», на генетическом уровне так же силен инстинкт, не позволяющий убивать себе подобных, и через ритуалы подчинения заставляющий агрессию «уходить». Этот же инстинкт значительно слабее у менее «вооруженных», например, травоядных животных. И он очень слаб в человеке, который в раннюю эпоху своего существования был относительно беззащитным. Вот почему, когда по мере изобретения орудий возможности человека к убийству себе подобных расширились почти безгранично, этого инстинкта оказалось недостаточно.

К сожалению, другими способами агрессию нельзя сдержать, поскольку (согласно «гидравлической модели») она накапливается, как вода в сосуде, стремясь найти из него выход, и скорость такого накопления прямо связана с теснотой, в которой вынуждены находиться животные или люди. Хорошо известные случаи немотивированной агрессии или бешенства, которые неоднократно наблюдались на кораблях, подводных лодках, в тюрьмах или лагерях (и об этом Лоренц знал не понаслышке), полностью подтверждали эту теорию. Агрессия накапливается, достигает наивысшего давления, и спонтанно направляется на любой подходящий объект, то есть «канализируется». Человек создает политические партии, говорит Лоренц, чтобы обеспечить себе ситуации борьбы, в которых он может разрядиться (освободиться от излишков накопившейся энергии); но сами политические партии не являются причиной агрессии. Однако в тех случаях, когда не удается найти или создать внешний раздражитель, энергия накопившейся инстинктивной агрессивности достигает таких размеров, что сразу происходит взрыв, и инстинкт «срабатывает» в вакууме.

Почему же агрессия так присуща человеку? Лоренц полагал, что, скорее всего, эта агрессивность была обусловлена процессом внутривидового отбора, который длился многие тысячелетия (в частности, прошел через весь раннекаменный век) и оказал серьезное влияние на наших предков. Когда люди достигли такого уровня, что сумели благодаря своему оружию, одежде и социальной организации избавиться в какой-то мере от внешней угрозы погибнуть от голода, холода или диких зверей, то есть когда эти факторы перестали выполнять свою селективную функцию, тогда, вероятно, вступила в свои права злая и жестокая внутривидовая селекция. Наиболее значимым фактором стала война между враждующими ордами людей, живущими по соседству. Война стала главной причиной формирования у людей так называемых «воинских доблестей», которые и по сей день, к сожалению, для многих людей представляют идеал, достойный подражания…

Но есть ли способ смягчить действие инстинктов, выработанных эволюцией? Для обуздания человеческой агрессии (что для Лоренца, как и для многих других, в конце пятидесятых годов уже означало «для предотвращения ядерной войны»), человечеству необходимо продолжать попытки самопознания, нужны новые исследования так называемой сублимации методом психоанализа, изучение возможностей удаления излишков агрессии на «эрзацах», полезны личные встречи между всеми представителями разных народов, национальностей и партий, но важнее всего «самокритичное и благоразумное овладение теми страстями, которые мы называем “опьянением борьбой” или “воинственным азартом”; это означает, что “необходимо помочь молодежи… найти подлинные цели, ради которых стоит жить в современном мире”». Говоря об «опьянении борьбой», Лоренц говорил в том числе и о героизированном патриотизме, он отмечал сходство героической мимики и позы человека, одержимого Священным Долгом, с реакциями самца шимпанзе, защищающего семью, — вплоть до «мурашек», вздыбливающих шерсть, чтобы силуэт казался крупнее и грознее…

Но в то же время сама по себе агрессия, согласно Лоренцу (и в этом раскрывается смысл названия книги) не является абсолютным злом, и метафора с самцом шимпанзе – не универсальная метафора, а всего лишь иллюстрация. В конце концов, подобные чувства вызывает и прекрасная патетическая музыка, и торжество восстановленной справедливости… Агрессия несет в себе творческий эволюционный потенциал, и без нее просто невозможно существование любого биологического вида, в том числе и человечества. Вопрос лишь в том, как управлять агрессией.

Разумеется, те рецепты, которые предлагал в своей книге Лоренц, выглядят скорее благими пожеланиями, на что справедливо указал другу детства спустя десять лет Карл Поппер в своей книге «Анатомия человеческой деструктивности». Поппер писал: «По-настоящему оказать сопротивление войне может лишь очень радикальный гуманизм, такой, для которого главные ценности – это жизнь, человеческое достоинство и саморазвитие индивида». Однако Лоренц сделал главное: он ясно обозначил проблему и истоки агрессии, объяснил ее природу. Разумеется, не только агрессия была объектом его исследований. Не меньше, а может и больше, его интересовала природа человеческого познания, механизмы формирования мировоззрения, гносеологические проблемы – но в равной степени его интересовало поведение животных, особенно серых гусей, которым он посвятил одну из своих последних книг…

Работы Лоренца оказали огромное воздействие не только на ученых и философов, но и на простых читателей. Да, пожалуй, и на самого автора. В 1973 году Лоренц и его коллеги получили за свои исследования Нобелевскую премию по медицине, и в том же году он покинул пост директора института в Зевизене и вернулся в Австрию. Там он возглавил специально созданный для него Этологический институт социологии животных. Он снова жил в своем доме в Альтенберге. Но, наряду с работой в институте и написанием новых трудов по этологии внимание Лоренца все более сосредотачивалось на гуманитарной области. Его, как и раньше, волновали проблемы человеческой цивилизации, и он по-прежнему видел угрозу самому ее существованию. Учитывая скорость, с которой развивались тревожащие его негативные социальные явления, Лоренц считал ответственной за них современную западную культуру, ориентированную на технику и анонимное массовое общество, но надеялся, что этология способна помочь преодолеть эти опасности. Этой теме он посвятил свои поздние книги: в 1973 году – «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества», а в 1983 – «Упадок человеческого»:

«…Сомнения могут возникнуть лишь тогда, когда мы спрашиваем “Зачем?” об определенных регулярно наблюдаемых способах поведения цивилизованных людей. Зачем нужны человечеству безмерный рост его численности, все убыстряющаяся до безумия конкуренция, возрастающее и все более страшное вооружение, прогрессирующая изнеженность урбанизированного человека, и т. д. и т. п.? При ближайшем рассмотрении оказывается, однако, что едва ли не все эти вредные явления представляют собой расстройства вполне определенных механизмов поведения, первоначально весьма ценных для сохранения вида. Иначе говоря, их следует рассматривать как патологические».

В последние годы жизни Конрад Лоренц уже не считал, что достаточно назвать и точно определить проблему, чтобы ее решить. «Прекраснодушные рецепты», на которые указывал Поппер, его больше не удовлетворяли, и, не ограничиваясь книгами и статьями, он присоединился к тогда еще лишь зарождавшемуся в Германии движению «зеленых», став на время одним из его лидеров. Он видел, как движение расширялось, и писал в предисловии к одной из своих книг: «Все большее число разумных и ответственных людей правильно оценивает опасности перенаселения и “идеологии роста”. Повсюду принимаются меры против опустошения жизненного пространства – пока далеко не достаточные, но подающие надежду скоро стать таковыми...».

Надежды остаются и сегодня. Разумеется, Лоренц, умерший в 1989 году, еще не мог знать о появлении интернета, о распространении компьютерных игр и виртуальной реальности, о социальных сетях, предлагающих новый и противоречивый вид канализации агрессии, и порождающих новые поводы для нее. Осмысление всех этих явлений еще ожидает своего исследователя, личность которого будет сопоставима с масштабами личности таких людей, как Лоренц…

Пока же, вскоре после столетнего юбилея ученого, в 2015 году, университет в Зальцбурге неожиданно объявил о посмертном лишении нобелевского лауреата Конрада Лоренца почетной докторской степени за факт его вступления в НСДАП в 1938 году. И это, в высшей степени «своевременное решение» (против которого уже не может возразить ни один из друзей Лоренца, в том числе и воевавший против войск Вермахта и искренне ценивший своего друга и коллегу Нико Тинберген, умерший в 1988 году) еще раз доказывает правоту ученого. В тесных группах, в том числе и группах научных сообществ, агрессия копится, и она может выплеснуться даже на мертвого, были бы заданы для этого рамки и цели. Ведь на механизме агрессии работают все, даже самые совершенные, идеологии и политические системы. Эти механизмы смазывают с помощью стимулов общества потребления, ими управляют с помощью информационных потоков. А противостоят всей этой механике всего лишь отдельные люди, такие, как Конрад Лоренц, забавный чудак, удививший весь мир тем, что серые гусята увидели в нем отца. Но у них пока получается.