Зацепило?
Поделись!

Хочу!

из цикла «Русские вилы»

опубликовано 07/05/2006 в 14:13

Хочу мороженого! Чипсов хочу, сухариков.

К пиву.

Новый велосипед.

Хочу поменять Tayota на BMW.

Увидеть Поваротти на сцене, вот чего я хочу.

Хочу, чтоб на 100 км не больше пяти литров. И чтоб скорость под 200 миль в час.

Идеального любовника. Мультиоргазм три часа подряд.

И чтоб потом говорил мне, как любит, цветы дарил.

Винограда хочу круглый год.

И поместья в Шотландии.

Чтоб мне на день рождения подарили, наконец, бутылочку Mouton Rotchild, мою ровесницу.

Мебель от Армани хочу. Пойти в Armani Casa, все новое купить, а старое выбросить.

Квартиру в доме класса люкс, в Кунцеве, возле бывшей сталинской дачи, очень хочу.

Коллекцию Ямомота купить прямо на показе и ни о чем больше уже не думать целое лето.

Кроссовки новые, кожаные, немецкие, чтоб Танька охуела.

Ездить в университет на новенькой Yamaha, весь в коже, блин.

Коттедж в поселке Подмосковный Бенилюкс. У реки. С видом на закат.

Тощую девку какую-нибудь, а то у меня все толстые были.

Самурайский меч, давно хочу на стенку повесить, у камина.

Нет, теперь я хочу Ferrari.

Ксюшу Собчак хочу. Марью Иванну не хочу больше. Надоела. Плохо пахнет, и не модно.

Чтоб отсосали.

В Канны хочу, на фестиваль.

На острова хочу.

На карнавал в Бразилию.

Очень хочу научиться хорошо играть в теннис. Взять уроки у какой-нибудь знаменитости. А потом говорить: меня в теннис в Париже Андрюша Чесноков играть учил.

Часы хочу от Breguet. Все-таки с традицией фирма. Помнишь как это, у Пушкина: пока недремлющий брегет не прозвонит ему обед. И Ипатьеву на прошлый Новый год коллеги Breguet подарили.

Грудь шестого размера. С ногами от головы.

В Англию Колю хочу отправить учиться. А Машку - во Флоренцию. Она искусством у меня увлекается.

Хочу влюбиться.

Диван кожаный хочу наконец. Хочу, чтоб Люська пришла и остолбенела, какая у меня обстановка.

Телефон хочу LG, с видеокамерой.

С Бредом Питтом очень хочется трахнуться. Или с Николсоном. Когда он помоложе был.

Мне нужен домашний кинотеатр.

Стиральную машину вертикального взлета. Тьфу, вертикальной загрузки.

Прическу сделать у Зверева.

Научиться танцевать танго.

Алло, Сашенька, я так хочу тебя видеть.

Пальмового масла.

Настоящей пасты попробовать. В Неаполе.

Простите меня, я никого не думал обидеть. И все-таки я хочу свой самолет. Чтоб без этой лажи - заказывать билеты, глядеть на незнакомые рожи...

Хочу познакомиться с Димой Рогозиным. Мне очень нравится Дима Рогозин.

А я с Лимоном больше хочу.

В туалет, сейчас прямо, умираю.

В Австралию, я там еще не был.

Клеши хочу, как в шестидесятые годы носили.

Бульончика бы из кубиков Maggi.

Француженку хочу. Или азиатку.

Было бы здоровье, а остальное приложится.

Отчего я не сокол, почему не взлетаю?

Летом поспать бы после обеда, проснуться маленьким на старой даче, да как закричать, чтоб стекла задрожали: «Мама, хочу мороженого!»

Родись я композитором, сочиняющим симфоническую музыку, я давно б уже ораторию написал на какой-нибудь подобный гул голосов. Хотя на самом деле ничего по настоящему нового в этом хоре нет. Люди живут и хотят: есть, иметь, уметь, любить, знать. Каждая секунда состоит из наших удовлетворенных и неудовлетворенных вожделений.

И все же во второй половине ХХ века во взаимоотношениях между индивидуумом и объектами его желаний слишком многое изменилось. Прежде всего настроение, фон, характер привязанностей...

Об этих переменах изо дня в день толковали телевизионные философы, глянцевые журналисты и сочинители бестселлеров. Уже лет тридцать назад «человека» растворили в вещах, лет пятнадцать как вещь растворили в контексте, но все это, в свою очередь, только фигуры речи, к тому ж вычерченные довольно абстрактно. Симулякр? общество спектакля? - великолепно, но что из этого следует лично для меня?

Система потребления устроена таким образом, чтобы будить, стимулировать, раздражать и усиливать желания. В каждом частном: «я хочу!» большие деньги и большой успех. Причем направленность спроса не имеет никакого значения. Главное, чтоб клиент не удовлетворился, не остановился, следовал вперед быстро, но со всеми остановками.

О, волшебное искусство сказителя! Он мог бы закатить глаза и запеть: когда-то давным-давно человек чувствовал себя хозяином своих вещей. Он умел обладать, смаковать свое обладание, наслаждаться им. Владелец владел тем, чем он владеет. И его вещи служили ему, как верные слуги. Портмоне из бычьей кожи. Отцовский сюртук. Дедовские часы на золотой цепочке. Медальон с прядкой волос прабабушки, когда прабабушка была еще девушкой на выданье. Дивный, дивный стабильный мир!

Сейчас же нет никаких оснований для саги о любви человека и вещи. Само их сосуществование поставлено под вопрос, значение имеет только мгновение первого импульса, мимолетная связь при приобретении. Мы переходим от предмета к предмету, не забывая выкинуть «мусор». Средства массовой информации, реклама, соседи и друзья требуют, чтоб мы не останавливались. Если остановимся, сосредоточимся на чем-либо, окажемся фриками, чудаками, «несовременными».

Контакт между «я» и «не-я» сжимается до предела. И он все чаще исключает интимность.

Я очень любил золотую зажигалку, которую мне подарили на новый год. Ее вытащили у меня из кармана на первой же дискотеке. Ладно, надо будет купить такую же. Или я рекламу видел, такая же, только еще с сотовым телефоном...

Иногда кажется, что наступает «роскошно-буддийское лето». Разгоняя потребление, наращивая скорость колеса сансары, современное общество стремится подтвердить правоту принца Гаутамы. Желание - удовольствие, желание - удовольствие, желание - удовольствие, быстрее и быстрее, вплоть до полного автоматизма. Наконец в быстромелькании исчезнет и то, и другое. Только острое страдание на отходняке, когда вдруг случается пауза. Настоящая боль. Так все плотнее и плотнее садятся на иглу, - механика та же, только герыч, на мой вкус, приятнее шопинга...

Единственный выход соскочить с колесницы. Совсем, навеки. Удалиться в Нирвану, уйти в пустыню, приговаривая, свят, свят, свят. Страшен мир.

Как вы только здесь спасаетесь? - спросил один монашек, когда я встретил его, чтоб проводить на ночлег, в районе московского Речного вокзала, году в 1989-м. Не существовало еще журнала Cosmopolitan, журнала GQ, дешевых распродаж, VIP - ярмарок, вечеринок для элиты и гольф-клуба Meridian. Наоборот, стояли очереди за сахаром, девушки прогуливались в самостроке, дети мирно осваивали английский язык. Причем они только еще догадывались, что он как воздух потребуется менеджерам и юристам.

А иноку все равно было очень страшно. Он хотел бежать домой, в родные Печоры, а если повезет, еще дальше, истоптать железные башмаки, отыскать пограничные заставы медного царства. И дело было тут даже не в «добротолюбии» и остальном святоотеческом предании...

Мы тогда проговорили с ним всю ночь. Он уверял, что время Апокалипсиса уже «близ, при дверях», что осталось от силы лет десять-двенадцать, до 2000-то года... А я возражал, что всегда так кажется, и при апостолах, и в дни Юстиниана, и когда иконы хулили, и когда первое тысячелетие кончалось, и когда турки стояли у стен Константинополя, и в 1666 - м, когда старообрядцы перестали составлять Пасхалии, и когда большевики входили в Новороссийск и Севастополь, и просто каждую осень, когда идет мелкий дождь, поля уже стоят пустыми, гниет неубранное в стога сено, а петляющей дорогой, хлюпая по грязи, идет пьяненький мужичонка и незлобиво матерится...

Но какой-то, даже лучшей своей частью, я соглашался с ним - на север, на восток, за Волгу, за Каму, за Великую Пермь...

И действительно, спасти себя, показать спину, отказаться от калейдоскопа собственных желаний, от вращения предметов, от навязчивых телевизионных реклам и уличных стендов.

Красавицы, которые раньше потрясали воображение языческих императоров, рекламируют шампунь. Пока они только заманивают, удивительно, что дело не дошло до проклятий. Хотя дойдет, думаю. Когда устанут от завлекалочек, начнут использовать пугалки. Первый пиарщик, который застолбит такой ход, заработает на нем сотни миллионов. Проблемы с законодательством? - ерунда! - можно обойти любые проблемы с законодательством. Прямо-таки в ушах звенит: «Те, что не знают совершенства Samsung, да будут прокляты отныне и навеки!»

Впрочем, можно придумать и другую, более эффективную ритуальную формулу.

Но так ли дурны желания, сами по себе, вне социально-детерминированного контекста? Прячась от них в погреб, как Сэллинджер, умервщляя себя постом, как Серафим Роуз, не оскорбляем ли мы Творение и через него Творца?

Иногда возникает искушение признать, что основная этическая истина буддизма, собственно та «восьмеричная истина», которую открыл Будда, попросту - жизненная философия труса. Желания и удовольствия влекут за собой страдания? Согласны. Но почему из этого следует необходимость отказываться от желаний? Можно ведь целостно принять реальность, а вместе с ней и все то, что она несет - радость, боль, удовольствие, сокрушение...

Когда постмодернистская мысль не умеет увидеть смысла в старых понятиях «человек», «вещь», «объект», «субъект», «я», «не я», она скрывает более фундаментальное отрицание. Это взгляд на мир оттуда, где «смерть Бога» - нечто, само собой разумеющееся.

Но драматизм ситуации в том, что осмысленное «да» христианскому наследию (а, с теми или иными оговорками, и всей библейско-коранической традиции, признающей Бога Творца и семь дней Творения), проясняет картину космоса: объективный мир существует, он познаваем и познание его сродни Богопознанию. В жизни возникает напряжение. Человек взывает о преображении, о бессмертии, о спасении. Адам изгнан из рая и призван туда вернуться, Израиль боролся с ангелом, Христос страдал на Кресте и воскрес. История имеет смысл, нам есть, что делать здесь, долу...

В другом же случае, когда априорно подразумевается отказ от веры в Бога Творца Неба и Земли, видимым же всем и невидимым, космос оказывается темным, потаенным, едва ли существующим, а человек расслабляется, растекается в «вольности», вплоть до утраты самой своей «человечности».

Таким образом богословие, связывающее нас с источником Бытия, остается краеугольным камнем мышления. Постмодернистские же философские концепции логически завершают путь атеистического мудрствования. Когда-то казалось, что единственная возможная этика для последовательного безбожия - savoir vivre от маркиза де Сада. Теперь же я понимаю, что это было бы слишком просто. Пафос Сада в богоборчестве, в оскорблении Бога. В использовании созданных Им возможностей - категорически не по назначению. Отсюда пол-шага до отчаянья и до веры. Уверовал же разбойник на Кресте...

Другое дело - полный отказ, как в буддизме шунья-вады. Ничего нет, ни сознания, ни сознающего, ни причины, ни следствия. Только изолированные дхармы в холодном космосе. Спасительная пустота за спиной - шагни в нее, и даже свиста в ушах не услышишь. Материя бессмысленна и ужасна, нет ее, нет, прочь от нее, прочь...

Саша Огородников так представлял себе ад: одинокая душа вечность напролет летит в космической тьме.

Оглянись, сплюнь трижды через левое плечо. Стряхни это наваждение. А теперь скажи себе сам: все-таки я хочу. Хочу надеяться, что выйдя из сумрака небытия, не войду в такой же сумрак по ту сторону смерти. Что, вдыхая и выдыхая воздух здесь, на земле, не только потребляю, но и созидаю. Что сам ход истории крепко-накрепко связан и с моей волей, и с моими желаниями.

Я хочу надеяться на это, мало того, страстно хочу этого хотеть. Личность не только созидается и разрушается страстями, соединяющими желание и расплату за него - она преображается, отсекая и выстраивая их.

Однако потребительское общество подрывает иерархию ценностей, пытается привести весь внеположенный нам мир к равенству, сделать каждый объект всего лишь объектом для потребления. Посмотришь вокруг - глаза разбегаются, взгляд становится рассеянным, человек превращается в послушную куклу для умелого кукловода.

Ничего существенного в этом мире нет? Честно, честно? Ну что ж, тогда можно подчиниться кому угодно и в чем угодно, особенно за небольшие деньги, за маленькие попутные удовольствия...

Европейская культура нового времени использовала против подобного рассредоточенного взгляда старое и надежное средство - дисциплину. Джентльмен не вожделеет, леди не шевелится, страсть постыдна, и выше всего ценится вышколенное розгами педагогов умение держать себя в руках. Сами выучились и детей своих выучим. В викторианской Англии эта практика была доведена до совершенства. И умела успех. Британская империя торжествовала на берегах всех океанов...

Однако последние полтора столетия показали, что хваленая «дисциплина желаний» лицемерна и потому легко уязвима. Не имея глубокого основания, она подтачивается культом естественности, пользы, научности, зависит от антропологических концепций, расхожих представлений о человеке, даже от медицинских открытий. Смешно, но викторианская эпоха была окончательно сокрушена психоанализом, психологией, возможно, самой двусмысленной из всех отраслей гуманитарного знанья.

Как ни странно, джентльмена 19 века, отлично усвоившего, как надо вести себя в клубе, на бегах и в колониях, общаясь с туземцами, подвело само по себе понятие «нормы». Казалось, именно понимая свою природу, он обязан был научиться себя контролировать. Соответственно, чем более просвещен, тем лучше «умеет властвовать собою»...

Но со временем зона «нормального» расширилась, а зона «предрассудительного» или «стыдного» сузилась. Страх перед «позором», этот мощнейший социальный инструмент 19 века, спасовал перед «научностью». Ученые доказали: все, чего ты так стыдился, хотя бы раз в жизни делал каждый твой сосед. Эти исследования проводились с самыми что ни на есть гуманистическими намерениями. Они призваны были ослабить давление цивилизации на личность, отменить тираническую власть отцов, спасти мальчиков от розог...В итоге почти все стало нормой и не осталось места для сильной страсти. Так расчищалась площадка для общества потребления. Ведь там, где господствует страсть - потребление невозможно. Страстный человек сконцентрирован на выделенном объекте. Он с трудом переключается на нечто другое. На все другое ему почти что наплевать. Так много денег не заработаешь.

Но вот круг замкнулся. Конец 20 века уже именует страстных людей «странными». «Фрики», собиратели диковин, несчастненькие. Смешные персонажи прошлого. Писатель Тургенев, к примеру, ездил всю жизнь за этой дурой Полиной Виардо. Даже не ебал ее, говорят. А вокруг уже столько певичек оформилось. И грудь побольше, и голос получше. В той же Франции... Эх, барин старорежимный, славно мог бы время провести. И деньги у него водились свободные, и детей не было. Почти идеальный читатель GQ, если по современному разобраться...

В постмодернистском западном обществе неожиданно победила точка зрения, что человек не может и не должен ни в чем себя ограничивать, что это вредно для здоровья и лишено всякого смысла. А уж тем более самоограничение ради внеположенных ценностей стало высмеиваться, как нечто чересчур пафосное, излишнее, мешающее наслаждаться жизнью. Эти интеллектуальные ходы незамысловаты и естественны. Желания иметь то, что имеет сосед, и еще больше, и еще лучше, и еще дальше - становой хребет современного капиталистического общества. Откажись мы от них, и оно рухнет. Но мы никогда от них не откажемся.

На самом-то деле культура потребления в условиях перепроизводства - это культура зависти. Зависть заводит колесо сансары, бедные зверьки из последних сил карабкаются по низвергающимся и взлетающим ввысь ступеням...

Мальчик хочет такую же игрушку, что есть у его школьного товарища из более обеспеченной семьи. Когда взрослый мир, вместо того, чтоб властно подавлять такие желания, начинает «понимать», принимать и сочувствовать им, осмысленная история человечества заканчивается. Все. Мы готовы к приходу Антихриста. Мы примем его с распростертыми объятиями, и все как один поставим три шестерке себе на ладонь.

Здесь нет никакого морализма. Хотеть - естественно. Хотеть то, что видишь у другого - ад, который уже здесь. Огонь пылает, черти предвкушают обильную трапезу, на вертелах корчатся миллиарды маленьких человечков.

В России «цивилизация завистников» побеждала дважды - в 1917 - м и в 1991 -м году. Но оба раза механизм ломался, машинка не работала. Потребление у нас не умеет ничего регулировать. Оно захлебывается. Иван Иваныч, заказавший себе bugatti, новую модель за полтора лимона баксов, не знает самоограничения. Также не знает его и Федор Никитич, покупающий китайские кроссовки. Если они встретятся, то посмотрят друг на друга с ненавистью или с презрением, даже не представляя себе, сколь многое их объединяет. И самим им, и их дедам с прадедами было совершенно чуждо понятие «нормы». Они глазели на «немца» и искренне неудоумевали: «какое странное существо!» (примерно с тем же чувством европейцы в 90-е годы рассматривали новых русских в Давосе или в Куршавеле - те, как их ни учи, не умеют вести себя прилично).

Отсутствие и тени умеренности, даже воспоминания о былой умеренности, делает наш современный капитализм особенно уродливым. Но все то, что так возмущает морализирующих журналистов - кричащее богатство рядом с нищетой, взяточники и казнокрады, говорящие о государственных интересах, сотни тысяч беспризорников, ищущих, как заработать на хлеб и дозу, - это и симптомы глубочайшей болезни, почти агонии, и надежда на избавление. «Норма», нормативное поведение нам всегда было как прокрустово ложе - или голова торчала, или ноги. Возможно, корни этих фундаментальных отличий христианского Востока и христианского Запада лежат очень глубоко в истории - в различиях православного и католического представления о спасении. Католики полагали, что каждый послушный верующий уже спасен. Сомнение в этом вменялось ему в смертный грех. В православии же глубоко таится убеждение, что в рамках нормативной ситуации спасение невозможно. Необходимо дойти до предела, границы, ощутить греховность всем своим существом, смириться... И только смиренному сердцу Бог простит.

Любимая тема у нас - тема разбойника, принимающего Христа на Кресте. Русский человек редко хочет дисциплинировать себя или обуздать, он ждет полнокровного и всепоглащающего преображения. Собственно, в этом и состоит наша соборная задача: не освободиться от желаний, а пережить их, прорасти скозь них. И тем самым проснуться, развернуться к Бытию, выйти из сумерек недовоплощения, недосуществования. Отряхнуться от бесконечных иллюзий потребительского общества, которые на самом-то деле не тяжелей танцующей на солнце пыли.

И тогда, на место самозванных «желаю», «потребляю» и «жду» заступят суверенные «прошу», «созидаю» и «надеюсь». Ибо «очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даешь нам пищу во благовременье»...

Андрей Полонский
апрель-май 2006 года, Ялта