Зацепило?
Поделись!

Свобода: понять и обезвредить...

из цикла «Новая диатриба: стереотипы»

опубликовано 01/11/2007 в 17:01
рисунок Jean Franсois Painchaud


И рабу, и свободному...

В узловых, центральных понятиях современная цивилизация более всего уязвима. Они перетолковывались столько раз, так часто меняли значение, - и при этом продолжают нести нагрузки всех смыслов, их древнюю, созидательную и разрушительную энергию, - что подчас люди, легкомысленно поигрывая словами, думая, что они занимаются пиаром, рекламой или политтехнологиями, - даже не представляют себе, к каким древним божествам они взывают, каких старых демонов окликают в сумраке...

Свобода и независимость

...Сэр Исайя Берлин, британский джентльмен и разведчик, а также собеседник Ахматовой в советских интерьерах сороковых годов, однажды очень ловко разделил всю свободу на «негативную» - свободу от чего-то, от кого-то (то есть независимость), и позитивную - свободу выбрать то или иное (то есть свободу воли). И хотя в этом разграничении не было особой оригинальности (сэр Исайя, как настоящий европеец, свободен перетолковывать и перекладывать на свой лад чужие мысли), с его помощью пытались ограничить метафизический холодок, которых свистел в именах и понятиях, несколько усмирить и обучить хорошим манерам ту разгулявшуюся «свободу», именем которой, начиная с эпохи Французской революции, оправдывались самые страшные преступления - политические убийства, массовые казни, мятежи, войны, концентрационные лагеря...

Однако вряд ли эту дрессировку непокорного понятия можно признать успешной. В шоу-практике современного словоупотребления «свобода» продолжает быть и целительницей, и убийцей. Она, как и прежде, поднимает людей с колен, вдохновляет их, ведет, - как рекомендовал старина Мефистофель, - «на бой», но при этом почти моментально превращает каждое движение в фарс. Свобода выбора, информации, свобода любви или национального самоопределения, - сотни и тысячи маленьких и больших, свобод и свободочек, танцуют, поют и размахивают флажками перед носом остолбеневшего обывателя, не давая ему увидеть и почувствовать, как работают новейшие механизмы порабощения и зависимости...

Раб и свободный

А ведь все начиналось почти невинно. В древности, на Западе и на Востоке, слово «свободный» употребляли как антоним «раба», обозначая им индивидуума, не являющегося частной собственностью другого или военнопленным (что в те времена часто было одно и то же).

Впервые не прикладное, а универсальное понятие «освобождения» возникло в индийской религиозной мысли. Авторы упанишад, а вслед за ними Будда Гаутама, представляли материальную жизнь как череду зависимостей, своеобразные силки причин и следствий. Они же указывали путь - прочь из этих сетей. Каждый был свободен либо следовать этому пути, либо оставаться под властью кармы - закона нравственного предопределения. Разумеется, выбор «освобождения» разрешал все противоречия между «свободой» и «рабством» в их социальном аспекте. Достичь состояния «мокши» (в индийской традиции) или «нирваны» (в буддизме) мог человек любого «кармического» положения - от брамина (жреца) до шудры (слуги). О том же универсализме духовного «спасения», - хотя в совершенно иной интеллектуальной и религиозной атмосфере, - говорил и апостол Павел: «Раб, призванный в Господе, есть свободный Господа; равно и призванный свободно есть раб Христов. Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (1 Кор., 7, 22-23).

Воля к истине

В античной философии проблематика «свободы» и прежде всего «свободы воли» (лат. liberum arbitrium) впервые была ярко описана у сократиков. Сам Сократ и вслед за ним Платон полагали «рабством» следование низким и порочным страстями, соответственно - свободой - умение избегать и подавлять их. Таким образом «свобода» здесь - фактически результат осуществленного выбора, открытый путь к дальнейшей манипуляции с понятием.

Только в старости Платон подошел к более глубокому размышлению о свободе, предполагая наличие двух равносильных «душ» - «доброй» и «злой» и намекая, что свободный выбор между добром и злом осуществляется еще до рождения...

Для Аристотеля «свобода» - результат порочной и не слишком высокой людской природы. Этот философ рассуждал примерно так: если человек руководствовался бы только умом, то есть высшими помыслами и желанием блага, все действия его были бы предопределены знанием наилучшего. Но так как существуют еще и страсти, люди часто подчиняются им. Выбор между умом и страстями осуществляется свободно, но сама возможность такой свободы есть порок человеческого, чересчур человеческого.

Прямо противоположный взгляд на проблематику свободы высказал Эпикур, поставивший во главу угла не абстрактное мировое благо, а интерес самосознающего индивидуума. Он полагал, что единственная задача в этом мире - соответствовать самому себе, и, чтобы решить ее, нужно оставаться свободным, то есть победить свой страх и расправляться с каждой из зависимостей поочередно, как с противником на войне. Свое миропонимание Эпикур выразил в чеканной формуле: «Божественного не опасайся. Смерть неизбежна. Счастье достижимо. Все, что пугает, можно пережить».

Эпикуровский и сократовский взгляд на свободу воли и свободу выбора очень своеобразно синтезировали римские стоики. От Сенеки, с удивительным спокойствием вскрывающего себе вены, до императора Марка Аврелия, на чье правление приходится высший расцвет Римской империи, они весьма пессимистически взирали на окружающий мир и видели выход только в презрении - к страстям, желаниям, шуткам судьбы, к страданиям и к самой смерти.

В ХХ века ту же самозамыкающуюся свободу безупречно реализовал Александр Солженицын в знаменитой лагерной максиме: «Не жди, не надейся, не проси!»

...Сила стоицизма в том, что тут снимались и снимаются сразу все социальные и экзистенциальные формы зависимости. Но это состояние абсолютно статичное, дальше свободы уже нет, потому что не возникает выбора, он сделан и пережит.

Право на выбор

...Принцип свободы положен в основании универсального христианского мифа, который долгие столетия определял основные черты западной цивилизации. Как мы знаем из Книги Бытия, всемогущий Бог вполне мог оставить древо познания Добра и Зла невидимым для Адама, спрятать его и сохранить тем самым покой и благополучие в раю. Однако Ему необходимо было свободное послушание, и это предпочтение свободы механическому равновесию открыло для нас мировую историю.

Роль человеческого выбора в созидании основополагающих законов миропорядка обусловило то значение, которое в христианской культуре получило «личное», а не космическое, родовое или полисное начало...

...Однако в размышлениях благочестивых христианских философов и проповедников это безусловное главенство принципа свободы очень скоро было затемнено бесконечными ламентациями на тему взаимодействия индивидуальной воли и божественной благодати. Уже блаженный Августин, признававший свободу выбора неотъемлемой чертой личности, утверждал, что к спасению предназначает не сам частный выбор, а снисхождение и благодать Всевышнего, которая дается человеку никак не по заслугам, а только из одного милосердия. Развитие этой идеи привело вождей Реформации Мартина Лютера и Жана Кальвина к доктрине о предопределении, согласно которой Бог одних людей определил к спасению, а других - к гибели. Единственное, что может сделать человек в таких обстоятельствах - послушным и благопристойным поведением всю свою жизнь доказывать, что он-то угоден Создателю, в отличие от незадачливого соседа и блудливой дочери. Такая подмена не только породила классический западноевропейский капитализм и современную культуру отчуждения (поклон Максу Веберу за блестящую разработку этой темы еще столетие тому назад), но и все формы антихристианского бунта - от анархизма Михаила Бакунина до сатанизма Алистера Кроули.

Долг и политика

Ренессанс, новое время и эпоха Просвещения, вернувшие, по словам итальянского мистика и мага Пико делла Мирандолы, человека в центр Вселенной, вновь поставили во главу угла социальное измерение свободы. Из изучения истории греческого полиса, римского гражданства и права было вынесено представление о юридически закрепляемых свободах человека, о неотъемлемых правах личности, которые окончательно оформились в документах масонских лож и в Декларации прав Французской революции.

...Однако любопытно, что утверждение политических «равенств» и «свобод», особенно в XYIII и XIX веках, шло на фоне все более уверенного провозглашения главенства закона над волей, не только человеческой, но и Божественной. Причем речь шла не об одном лишь приручении чуда, подчинении его неким научным истинам в физике и биологии (об относительности их мы узнали в ХХ веке), но и о торжестве безличных «закономерностей» в истории и повседневной жизни человеческого сообщества.

Уже Спиноза доказывал, что все разговоры о свободе выбора - не более, чем следствие способности человека к самосознанию. Так и камень, летящий на землю согласно законам всемирного тяготения, мог бы утверждать, что пребывает в свободном полете, если б только имел шанс об этом подумать. «Младенец убежден, что он свободно ищет молока, разгневанный юноша - что свободно желает мщения, трус мечтает убежать с поля боя. Пьяный убежден, что по движению собственной души говорит те слова, что впоследствии трезвый желал бы взять назад». Единственная возможность выбора для личности - реализовать страсть к познанию законов, научиться летать на гребне необходимости...

...Несколько иначе смотрел на проблему Иммануил Кант, который также описывал мир, пронизанным нитями причинности. Он полагал все же, что самосознанье выделяет человека из числа «явлений природы», превращает его в «субъект», в «существо». Именно в силу своего разума человек способен действовать не только в ряду причинно-следственной связи, но и исходя из особого понимания нравственного долга, из категорического императива, сама возможность которого и есть высшая реализация свободы личности...

...Еще жестче свободу как «не-зависимость» отметает в своей диалектической системе Гегель, и отсюда уже один шаг к трагедиям и подменам ХХ века. Согласно Гегелю, в основе истории лежит саморазвитие Духа. Его движущая сила - противоречие субъекта и объекта, мысли и предмета. «Субстанция духа есть свобода, то есть независимость от другого, отношение к самому себе».

Но действительная свобода, - по этой диалектике, - состоит не в отрицании необходимости, тем более не в бунте против нее, а в осознании, раскрытии ее содержания. Собственно, «свобода есть осознанная необходимость», - под этой марксистской формулой вполне мог подписаться и автор «Энциклопедии философских наук».

Самого выбора здесь фактически нет. И когда торжествует дух Третьего Рейха - единственное правильное решение для евреев - добровольно отправиться в газовую камеру (примерно к этому, кстати, и призывали «полезные евреи» доктора Геббельса, все как один - гегельянцы). Тем более, если победила социалистическая революция, представителям господствующих классов следует самим стремиться на «перековку» в Соловецкий лагерь - это их единственный исторический шанс. Непостижимый гимн рабству, уникальный альманах о Соловках, изданный в СССР в 30-е годы, в котором приняли участие все знаменитые писатели той поры, от Горького до Шагинян, как раз пронизан этим своеобразным гегельянско-марксистским «гуманизмом». Перевоспитаться в лагере - отчаянная возможность примириться с большой историей для всех этих отсталых (от трансформаций мирового духа) архитекторов, художников, бывших предпринимателей, профессоров и священников. Выдай киркой на гора две лагерные нормы - и путь в коммунистическое послезавтра тебе обеспечен. Такая свобода...

Комфортная несвобода

В знаменитой антиутопии Орвелла «1984» все эти подмены приобретают фантасмагорический характер. Министерство свободы, министерство любви...

Но было бы лукавой ошибкой утверждать, что мрачная пляска понятий - плод одной лишь фантазии писателя, и что она закончилась с крахом т.н. «тоталитарного» общества. Разве не покушаются на индивидуальную свободу все современные социально-психологические методы обработки индивидуума - от чистого НЛП до маркетинговых стратегий и пиар-кампаний?

Осуществление права личности на независимый выбор - чрезвычайно неудобная и труднодостижимая вещь. С одной стороны, оно никак не подтверждается политическими институтами - парламентская система, положение СМИ, привычные конституционные и прочие либеральные нормы не имеют к нему почти никакого отношения. Кто может запретить профессионалу умело оперировать стереотипами массового сознания? Да никто. Только сам он себе способен запретить. Но ведь это тоже свободный выбор...

С другой стороны, при признании такого права снижается управляемость любым сообществом, и, что еще хуже, попираются «демократические принципы». Большинство, взлелеянное политической системой «цивилизованного общества», обычно предпочитает вещи куда более осязаемые - комфорт, достаток, зрелища и хлеб...

И кому какое дело, что какой-то там Бог в начале какой-то там истории ради твоей свободы пожертвовал всем видимым совершенством мироздания, а потом взошел на Крест и был распят? Сказки все это, старушечьи сказки...

Вот и складывается ситуация, в рамках которой при обилии декларируемых прав и свобод, внедрение свободы в социальную жизнь - очередная утопия. Речь идет только о смене жестких форм подавления более мягкими, но еще вопрос, какие из них эффективнее действуют против возможности самоопределения, успешнее «сглатывают» самосознание отчужденных друг от друга индивидуумов...

На круги своя

...По мере того, как в ХХ веке таяли иллюзии «просветительства» и «прогресса», только философы-экзистенциалисты пытались отстоять личную свободу - в противовес или в обход новых форм массового подавления, возникающих в индустриальном, пост-индустриальном и информационном обществе...

Мартин Хайдеггер утверждал, что так как в основе бытия лежит страх перед небытием, личность свободна создавать свой собственный жизненный проект; и мера свободы ее в том, насколько этот проект окажется состоятельным перед лицом всепоглощающего «ничто». И, как бы то ни было, знаменитый спинозовский камень, летящий к земле согласно законам всемирно тяготения, не способен саморасколоться. А у человека всегда остается последняя свобода, свобода отменить свое существование, покончить с собой...

Жан-Поль Сартр постулировал, что «свобода» - не свойство человека, а его субстанция. Личность не может отличаться от своей свободы, и тогда, когда она проецирует себя на выбранную цель, сама цель свидетельствует, кем кто является. Следовательно, человек всегда достоин того, что с ним происходит. У нас нет никаких оснований для оправдания.

Карл Ясперс смотрел на эту проблему несколько оптимистичнее. У человека, заброшенного в мир и застывшего в ужасе перед пустотой несуществования, всегда есть последний выбор - шагнуть через пустоту, достичь трансцендентного. Это прыжок из сетей детерминизма, из пут причин и следствий - к тому самому освобождению, о возможности которого знали еще древние...

Жизнь после смерти

В середине прошлого столетия французский философ русского происхождения Николай Кожев (Кожевников) объявил «смерть человека», которая последовала за ницшеанской «смертью Бога». Этот вердикт был вынесен в контексте кантианской проблематики. Индивидуум в массовом обществе перестает быть «субъектом» и «существом», он становится обычным явлением, в ряду причин и следствий...

Идеи Кожева подхватила и переосмыслила на свой лад философия французского постмодернизма. У Фуко, а особенно у Бодрияра, Делеза и Дерриды, индивидуум становится частью контекста, сливается (или почти сливается) с миром вещей...

Все эти представления выглядят сегодня очень актуальными. Вот-вот начнет стираться граница между «органическим» и «неорганическим» самосознающим разумом. Электронные чипы, перспективы клонирования, развитие робототехники ставит перед гуманитариями XXI века принципиально новые, в том числе и правовые, вопросы, на которые долгое время не будет найдено удовлетворительного ответа...

Между тем идея «отмены личности», а вместе с ней и упразднение самой проблематики свободы, работает только тогда, когда речь идет о социальном анализе. Как вызов, обращенный к человеку (и, как сегодня это ни кажется смешно - к любому другому возможному самосознающему субъекту), она все равно оставляет свободный выбор.

Последовательный нонконформизм требует, насколько это возможно, как шелуху, очищать себя от всех форм социальной зависимости. Уходить все дальше и дальше, к социальным тактикам «фрика», ad marginem большого общества, в субкультуры, в малые группы, в традиционные общины, где «смерть человека» пока еще не проявилась в полной мере. Пусть массовые стереотипы наступают, используют наработанные в «зоне свободы» формы для своих, чисто спекулятивных интересов, - пространство для ухода пока практически безгранично.

И кто скажет, что нам это не было предсказано?